Люди в балахонах, размахивая факелами, пошли в каком-то диком танце вокруг пылающего креста, и в тот же миг послышались ругань, визг, свист, улюлюканье.
Громко лаяли в поселке возбужденные собаки.
Слышались сдержанные голоса эскимосов и чукчей, наблюдавших дикую пляску белых балахонов. Люди собирались группами и с тревогой говорили о том, что времена становятся все хуже и хуже, что страшные обычаи богатых американцев пришли и сюда, на самые далекие берега Аляски.
Собралась отдельно группа и тех американцев, которые ненавидели Кэмби и его друзей. Здесь тоже слышались слова тревоги.
А люди в балахонах продолжали бесноваться.
— Выходи сюда, черномазый хромоногий Джим! — кричали они. — Выходи, черная свинья! Мы тебе и вторую ногу на деревянную колотушку сменим!
Яранга Гоомо стояла метрах в двухстах от хижины негра. Крепко сжимая винчестер, Гоомо сурово смотрел в ту сторону, где бесновались куклуксклановцы.
Старый негр и его сын, крепко прижавшись друг к другу, лежали на мягких оленьих шкурах и с ужасом глядели на пылающий черный крест и белые балахоны.
Чочой лежал рядом с Томом. Обхватив его худенькие, дрожащие плечи, он тихо приговаривал:
— Ничего, ничего, Том, они сюда не придут... Мой дядя не пустит их сюда. Он сильный, очень сильный и метко стреляет.
— Выходи сюда, грязный негр! — донесся чей-то хриплый возглас.
— Мы хотим тебя предупредить! — взвизгнул кто-то другой.
— О чем, о чем вы меня хотите предупредить? — полушепотом спрашивал Джим. — Что я вам плохого сделал?
Один из белых балахонов отделился, пошарил рукой на земле и, вернувшись к кресту, швырнул что-то в хижину негра. Послышался звон разбитого стекла.
Гоомо вскочил на ноги. Джим тоже встал. Он схватил руки Гоомо, сжимавшие винчестер, и умоляюще сказал:
— Успокойся, Гоомо! Не ходи туда. Пусть они бьют стекла. Если останусь жив, вставлю новые. У меня где-то там, на чердаке, были осколки стекол...
Крест постепенно догорал. Когда он совсем потух, белые балахоны выстроились и, подняв горящие факелы, с дикой бранью и свистом обошли вокруг хижины негра. Убедившись, что хижина пуста, они направились к дому Кэмби.
Когда наступила тишина, Гоомо повесил на перекладину в яранге своей винчестер и сказал:
— Ну что же... кажется, на сегодня они успокоились. Давайте вскипятим чайник и попьем чайку.
Тускло горел костер в яранге. Над костром на железном крюке висел чайник. Том и Чочой лежали рядом на оленьей шкуре; утомленные, они дремали. А старый Джим смотрел на костер и говорил о том, что ему с сыном нужно отсюда уходить, чтобы спастись от дикой расправы.
— Но куда? — Он беспомощно развел руками. — Разве есть на этой проклятой земле хоть один уголок, в котором можно было бы жить спокойно чернокожему человеку?
— Скоро пойду и я. Поброжу по другим поселкам, — отозвался Гоомо, — поищу такое место, где можно охотой заниматься, где нет поблизости вот этих балахонов. Если найду такое место, Чочоя заберу и вас с Томом к себе приглашу.
— Нет, такого места тебе не найти, — со вздохом сказал Джим.
— Попробую поискать, — невесело ответил Гоомо, поправляя в костре головешки.
ГИБЕЛЬ ТОМА
Через несколько дней после тревожной ночи Гоомо действительно ушел на поиски другого места, куда можно было бы перебраться с негром. Ушел и Джим на несколько дней в соседние поселки в надежде найти там заработок. Чочой и Том остались у чукчи Таичи.
Хижина Джима стояла по-прежнему с выбитым окном, безлюдная, жалкая. Том и Чочой иногда забирались в нее и долго оставались там, изобретая одну игру за другой. Часто они брали с собой и Очера. Очер любил своих маленьких друзей. Он позволял делать с собой все, что приходило им в голову.
Как-то мальчики нарядили Очера в нечто похожее на юбку, сделанную ими из старого мешка, и в рваную шляпу Джима, найденную под кроватью. Пес не противился. Мальчики проверили, не слишком ли туго завязаны тесемки, придерживающие юбку и шляпу на Очере, а затем попросили его встать на задние лапы, пройтись по полу. Очер с видимым удовольствием выполнил просьбу: ступая только задними лапами и смешно пригнув передние, он пошел, лукаво поглядывая то на Чочоя, то на Тома. Мальчики от души смеялись. И вдруг у разбитого окна послышались голоса. Чочой и Том вздрогнули, повернулись к окну и увидели сыновей Кэмби.
— Слушай, Дэвид, а мы с тобой забыли об этой чудесной собаке! — воскликнул Адольф.
— Ну что ж, не поздно и вспомнить, — отозвался Дэвид.
Чочой, обхватив Очера за шею, забился в угол. Рядом с ним встал его друг Том. Оба мальчика с затаенной ненавистью смотрели на непрошеных гостей.
— Как звать собаку? — со своей недоброй ухмылкой спросил Дэвид.
Мальчики молчали.
— Я вас спрашиваю, черномазые, как звать собаку? — повторил вопрос Дэвид.
Чочой плотнее прижался к стене, а Очер угрожающе зарычал, оскалив свои крепкие белые клыки.
— Нам с тобой ее не увести. Надо напомнить отцу, чтобы он распорядился доставить собаку к нам во двор, — сказал Адольф.
— Я никому не отдам Очера! — заявил Чочой.
— Что?! — изумился Дэвид.
Он вошел в дверь и сделал шаг вперед к мальчику, но тут снова зарычал Очер.
— Пойдем отсюда, — сказал Адольф. — Ведь это хижина грязного негра.
Но, прежде чем выйти из хижины, Дэвид сказал, отчетливо выговаривая каждое слово:
— Ты, Чочой, помни: дядя твой далеко, а у нас с Адольфом характер решительный...
Чочой молчал.
Когда сыновья Кэмби ушли, мальчики сняли с собаки шляпу и юбку и горестно задумались, не зная, что же им делать.
— Может, дядя Гоомо скоро вернется, — неуверенно сказал Чочой. — Нам бы только до его прихода спрятать куда-нибудь Очера.
Решение это было у мальчиков твердое, но, где именно спрятать Очера, они долго не могли придумать. Друзья перебрали в памяти все известные им укромные места, но ни одно из них не было надежным.
И вдруг Том воскликнул:
— Придумал! — Он поднял кверху палец, указывая на потолок. — Будем прятать Очера на чердаке. Вход на чердак с западной стороны, а с той стороны нет как раз ни одного дома.
Чочой одобрил предложение Тома, хотя и выразил опасение, что, если Очер будет выть, его могут узнать по голосу.
— Я и сам боюсь этого, — сознался Том, — но другого нам ничего не придумать. Только там можно спрятать Очера.
Очутившись на чердаке, Очер приуныл. Глядя в грустные лица своих друзей, он, казалось, понял, что случилось неладное.
— Не будешь выть, а? — спросил Чочой у собаки.
Очер поднял голову, завилял хвостом.
— Не надо выть, не надо лаять, Очер, — ласково попросил Чочой, обнимая пушистую шею собаки.
Посидев еще немного с Очером, мальчики спустились вниз и, стараясь не попадаться на глаза сыновьям Кэмби, ушли к Таичи.
Не успели они пройти и двух десятков метров, как из-за соседней хижины показался сам мистер Кэмби.
— Где собака? — спросил он Чочоя, подходя вплотную.
— Чья собака? — спросил, в свою очередь, Чочой, отступая назад.
— Моя, моя собака. По вине твоего отца погибло сорок оленей, и мне пришлось рассчитываться за них перед Стивенсоном! Очер теперь мой, понимаешь?
Чочой молчал, опустив голову.
— Так где же собака, я тебя спрашиваю? — не унимался Кэмби.
— Я не знаю, где Очер. Поищите — может, найдете, — тихо сказал мальчик.
Кэмби шумно потянул носом воздух, повел вниз-вверх бровями и пошел в хижину Таичи.
Три дня искал собаку Кэмби. Мальчики могли навещать Очера только тайком. Они хорошо знали, что ждет их, если убежище собаки будет раскрыто, и с нетерпением ждали возвращения Гоомо.
На четвертый день Том сказал Чочою:
— Ты не ходи к моей хижине. Собаку я сегодня сам накормлю и напою. Если они поймают тебя, то станут бить.
— Они и тебя будут бить, — горестно ответил Чочой.— Лучше пойдем вместе, все же не так страшно.
Однако Том сделал по-своему. Под вечер он завернул в тряпку кусок моржового мяса для Очера и отправился обходным путем к своей хижине.
Холодный ветер дул прямо в лицо Тому. Шел дождь пополам со снегом. Небо было покрыто свинцовыми тучами. Тяжелые волны сшибали одну с другой огромные льдины, дробя их в куски. Над морем стоял грохот.
Том, стараясь быть незамеченным, нагибался как можно ниже; подойдя к хижине, прижался к ее стенам. Вот он, словно тень, ловко взобрался по мокрой, скользкой лестнице на чердак...
Очер бросился с привязи к нему навстречу, жалобно заскулил. У Тома тревожно сжалось сердце. В два прыжка он очутился возле собаки, схватил ее руками за челюсти. Очер вырвался, встал передними лапами на колени Тома и протяжно завыл.
— Не надо, не надо так. Слышишь, не надо... — вполголоса умолял мальчик собаку, чутко прислушиваясь к тому, что происходит на улице.
Быстро развернув мясо, Том положил его перед собакой. Очер обнюхал мясо, но есть не стал.
— Ты, наверное, Чочоя хочешь видеть? — спросил Том.
Очер рванулся с привязи и снова завыл громко, порой прерывая свои завывания жалобным лаем.
Том был в отчаянии. Два чувства боролись в нем: убежать, пока Кэмби и его сыновья не услыхали воя Очера, и второе — остаться и как-нибудь успокоить Очера, чтобы он не выдал своего убежища.
— Замолчи, ну замолчи же, Очер! — умолял Том собаку.— Ведь тебя же в поселке услышат, мистер Кэмби заберет тебя, и ты больше никогда не будешь играть с нами. Чочой страдать будет, да и я люблю тебя, как человека...
Но Очер был неумолим. Том метался по чердаку, не решаясь убежать. «Если я уйду, он еще сильнее станет выть», — подумал Том, бросаясь перед Очером на колени и хватая его за челюсти.
И вдруг сердце Тома дрогнуло: ему почудился голос Дэвида.
Заскрипела лестница. Том в ужасе попятился в угол чердака. Почувствовав чужого человека, собака зарычала.
— Здесь! — закричал Дэвид, и в ту же минуту показалась его голова.
Дэвид с минуту всматривался в чердачный мрак и наконец заметил расширенные, полные ужаса глаза Тома. На лице Дэвида появилась недобрая усмешка. Он сделал резкий шаг вперед, но, услышав сердитое рычание Очера, снова остановился.