— Ну, что там? — послышался голос Адольфа.
— Лезь, лезь сюда, — усмехаясь, сказал Дэвид, не отрывая своего взгляда от огромных неподвижных глаз Тома.
Адольф несмело переступил порог чердака.
— Вон, видишь? — спросил его Дэвид, указывая рукой на Тома.
— Э-те-те, те-те... — только и мог сказать Адольф.
Сжимая кулаки, братья Кэмби приближались к маленькому негру. А Том, втянув голову в плечи, все плотнее и плотнее жался в угол чердака, мысленно призывая на помощь отца, Чочоя и его дядю Гоомо.
— Вор! Грязный негр, вор! — взвизгнул Адольф, делая еще шаг в сторону Тома.
Очер рванулся с привязи, оскалив клыки. Адольф отступил и, вдруг повернувшись, побежал к выходу, громко крича:
— Сюда, сюда! Мы поймали вора! Грязный негритенок-вор украл нашу собаку!
Рассчитав расстояние так, чтобы его не достала собака, Дэвид опустился на корточки и тихо спросил с той же недоброй ухмылкой на лице:
— Ты слышишь, черномазый, о чем оповещает людей мой брат Адольф?
Тот открыл рот, хотел что-то сказать, но голос у него перехватило. Он откашлялся и наконец сказал:
— Я... я не вор. Я спасал Очера...
Дэвид засмеялся и переспросил:
— Спасал Очера? От кого же ты его спасал?
Том поднялся на колени и, прижав дрожащие руки к груди, заговорил горячо, быстро, порой всхлипывая, глотая слезы:
— Я не вор! Нет, я не вор! Не надо меня трогать... не троньте меня, я вас умоляю... У меня отец без ноги... Ведь ты же человек, Дэвид, а? Ты же видел, что у отца моего деревянная нога... Он старый, совсем старый, он не сможет жить без меня. Умоляю вас, пощадите меня!
Ноздри Дэвида раздувались. Чувствовалось, что смотреть на объятого ужасом мальчика-негра для него было огромным наслаждением. А Том продолжал:
— Отпусти меня, Дэвид... Я умоляю тебя!
— Отпустить тебя?
Глянув на собаку, Дэвид понял, что к мальчику она не подпустит.
— Ну-ну, беги из своего угла. Твои горячие слова разжалобили мое сердце. Я готов отпустить тебя...
В глазах Тома мелькнул проблеск надежды. Он быстро встал на ноги, сделал нерешительный шаг и, пытаясь улыбнуться, спросил:
— Это правда, Дэвид, а? Ты меня не обманешь? Ты меня не тронешь, а? Ведь ты же человек, Дэвид!.. У меня отец с деревянной ногой, ему помогать надо...
— Иди, иди! Конечно же, я человек, — ответил Дэвид.
Том втянул голову в плечи и бросился мимо Дэвида. Но тот вскочил и что было силы ударил мальчика точно таким же ударом, как били гангстеры из только что им прочитанной книги. Том упал навзничь. Очер рванулся вперед и с громким лаем забился на привязи. У хижины послышались шаги, сердитые возгласы Кэмби, Адольфа и еще доброго десятка американцев.
Таичи с тревогой спрашивал у Чочоя, не знает ли он, где может быть Очер.
— Худо получается, Чочой: Кэмби не отстает от меня — говорит, что я виноват в пропаже собаки.
Чочой молчал. Низко опустив голову, он лихорадочно думал о том, что ему делать. Полумрак хижины скрывал его волнение, но Таичи догадывался, что с Чочоем творится неладное. «Это он, однако, где-нибудь прячет собаку», — догадался старик.
— Подумай, Чочой, хорошо подумай, где сейчас мог бы находиться Очер, — ласково упрашивал Таичи. — Можешь сказать потом, я могу подождать... Да-да, могу подождать...
Еще ниже опустив голову, Чочой вышел из хижины.
Не успел он открыть дверь, как услыхал истошный лай Очера. «Нашли Очера, нашли!» — пронеслось в его голове. Чочой побежал к хижине Тома. Метрах в десяти он остановился. На чердаке хижины по-прежнему слышались неумолчный лай Очера, ругань, сердитые возгласы многих людей.
«А где Том? Что, если он там, на чердаке!..»
От этой мысли Чочою стало не по себе. Он рванулся к лестнице, но в это время доски крыши затрещали, вход на чердак стал гораздо шире.
— Бросай, бросай его на землю! — послышался чей-то истеричный голос, и через, секунду несколько пар рук что-то сбросили с чердака.
Чочой узнал безжизненное тело Тома. Он пошатнулся и присел на землю, чувствуя, что голове его становится нестерпимо горячо, а в груди не хватает воздуха.
Заскрипела лестница. Один за другим спустились на землю разъяренные люди. Кто-то взял Тома за ноги и поволок прочь от хижины.
Чочой не в силах был сразу осмыслить, что произошло. «Они его убьют, убьют! Быть может, даже убили!» — наконец пришло ему в голову. Вскочив на ноги, Чочой бросился к толпе:
—Это я! Я прятал собаку! Не троньте Тома, это я!..
Тяжелый пинок сапогом в живот повалил Чочоя на землю, удары обрушились на голову, и он потерял сознание.
...Когда в мальчике-негре уже нельзя было узнать человека, Кэмби и его друзья отошли в сторону, красные, растрепанные.
— Вот жаль только, что мы балахоны не надели, креста не зажгли: не по форме вышло, — сказал Кэмби, стирая тыльной стороной ладони пот со лба.
На руке мистера Кэмби была кровь, и теперь на его лбу появились багровые пятна. Увидев это, Дэвид вздрогнул, перевел взгляд на растерзанного мальчика и, побледнев, вдруг зашагал прочь, пугливо озираясь.
— Назад! Назад! — закричал мистер Кэмби.
— Тряпка! — с презрением прошипел Адольф. — А еще меня уговаривал надеть белый балахон.
Адольф торжествовал. Наконец-то сегодня не Дэвид, а именно он, Адольф, будет считаться настоящим героем.
— Назад! — еще громче закричал мистер Кэмби, срывая голос.
Но вслед за Дэвидом от толпы отделилось еще несколько куклуксклановцев, участвовавших в суде Линча. Точно так же, как и Дэвид, они, втянув головы в плечи и пугливо озираясь, уходили прочь. Ветер хлестал им в глаза мокрым снегом, бил резкими толчками в грудь, словно вынуждал повернуться назад и посмотреть на то, чего они сейчас так боялись.
Над притихшим поселком с тревожными криками носилась стая чаек, порой взмывающая к черным косматым тучам. И чудилось, что чайки прячутся в тучах, чтобы не видеть ни трусливо уходивших от места расправы преступников, ни их жертвы.
Чочой очнулся в хижине Таичи. Голова его разламывалась от боли. В первую минуту он не мог понять, что с ним происходит, но наконец вспомнил все и, приподняв голову, возбужденно крикиул:
— Где Том? Что они сделали с ним?..
Голова у мальчика закружилась, и он снова упал на постель.
— Лежи, лежи, Чочой, — послышался печальный голос Таичи. — Потом узнаешь, потом все узнаешь... Но лучше бы нам на свет не родиться, чем знать такое...
ГОРЕ ТЫНЭТА
Нина Ивановна зашла в клуб. Там, как всегда, было много молодежи, но Тынэта она не увидела. «Как же это? Неужели он еще с моря не вернулся? Но ведь его бригада полностью здесь!.. А может, он ушел в комсомольскую комнату?»
И девушка поспешила туда.
Пять дней она не видела Тынэта. Все чаще и чаще Нина Ивановна ловила себя на том, что стоит у окна и пристально всматривается в море — не приближается ли к берегу вельбот. Жизнь для нее уже казалась немыслимой без дружбы с этим горячим, стремительно рвущимся ко всему новому юношей.
Тынэт действительно оказался в комсомольской комнате. Он сидел спиной к двери, склонившись над журналом «Огонек».
Нина Ивановна тихонько подошла, заглянула через его плечо в журнал и увидела большой портрет мальчика-негра. Это был рисунок прогрессивного американского художника, изображавшего трущобы негритянского гетто[24] в Чикаго.
В широко раскрытых глазах маленького негра, в худом, изможденном личике художник запечатлел тоску голодного человека.
Шла минута за минутой, а Тынэт все смотрел и смотрел на портрет.
— Ну и задумался! — наконец не выдержала Нина Ивановна.
Тынэт вскочил, порывисто схватил девушку за руки и крепко прижал ее ладони к своим щекам.
— Как давно я не видел тебя! — тихо сказал он, все крепче прижимая руки девушки.
Нина Ивановна осторожно высвободила руки, поправила у Тынэта галстук и мягко спросила:
—Так, значит, соскучился?
— Ай, как соскучился! В следующий раз из дому тебя украду, в вельбот посажу, в море с собой увезу!
— А ты попроси — может, я и сама соглашусь хоть раз выехать с вашей бригадой в море.
— Прошу, сильно прошу, десять раз, сто раз прошу: поедем послезавтра с нами в море! — заторопился Тынэт.
— Можно подумать, что здесь у тебя пурга. — Нина Ивановна постучала по груди Тынэта и засмеялась.
— Пурга! Конечно, пурга! —Тынэт еще хотел сказать что-то, но в это время взгляд его опять упал на портрет мальчика-негра.— Вот посмотри сюда, — уже тише сказал он. — Как тяжело этому мальчику жить на свете! Вот из-за этого у меня здесь, в груди, тоже пурга, только уже другая, злая пурга. Я сейчас думал-думал и такое придумал: нам надо этого мальчика всем показать в поселке, надо рисунок этот на стене в клубе повесить.
Нина Ивановна взяла журнал, перелистала еще несколько страниц.
— Хорошая у тебя мысль, — сказала она, — только, Тынэт, кроме этого портрета, мы найдем еще много других рисунков, которые расскажут о жизни в Америке негров, индейцев, эскимосов. Это будет целая выставка, и назовем мы ее примерно так... — Нина Ивановна задумалась, подыскивая подходящее название. — И назовем мы ее так: «Там, где пылают факелы». Сейчас я сбегаю домой, принесу кое-какие материалы.
Она ушла.
Открыв журнал на прежней странице, Тынэт снова задумался. Ему казалось, что голодные глаза мальчика-негра заглядывают прямо ему в душу и именно у него, Тынэта, просят есть. И чем дольше смотрел юноша в эти глаза, тем становился мрачнее: «Как же это получается?.. Неужели ему никто не может помочь?..»
И вдруг Тынэту пришла мысль об отце, который тоже находится где-то там, по ту сторону пролива, в той стране, где живет вот этот голодный маленький негр. «У него тоже не белое лицо... Он, конечно, беден, как и отец этого мальчика, и, верно, вот так же сильно хочет есть...»
Шла минута, другая, и уже не глаза маленького негра видел перед собой Тынэт, а голодные, затравленные, умоляющие глаза своего отца, которого он представлял себе очень смутно, лишь по рассказам дедушки Кэргыля.