Маленький, со сморщенным желтым лицом, с оттопыренными ушами, человек внимательно наблюдал за Таичи раскосыми узкими глазами из-за огромных толстых очков. Тонкогубый рот его обнажал длинные узкие зубы, и трудно было понять, улыбка это или злобный оскал. «Это, наверное, самый злой дух», — испуганно подумал Таичи о страшном человеке. Желая быть от него как можно дальше, Таичи подвинулся и едва не упал со своего ложа.
Закончив наблюдение над Таичи, человек в очках резко повернулся к белолицему с тонким горбатым носом. И Таичи показалось, что и этого человека он уже видел где-то.
Высоким голосом, в котором слышалось торжество, желтолицый в очках сказал:
— Так вы говорите, это чукча? Хорошо, очень хорошо! Вы должны знать, что там...— он махнул куда-то неопределенно своей сухой, сморщенной рукой, — там основное население — чукчи. Наша задача — поработать над такой пустяковой на первый взгляд инфекцией, как грипп. У чукчей нет естественного иммунитета против инфекционных заболеваний, поэтому даже эпидемия гриппа у них может вызвать такие последствия, которые в другом месте могут вызвать только бациллы чумы или холеры. Но вы представляете себе, что будет, если русские обнаружат очаги чумы и холеры? Они сорвут нам всю нашу репетицию. А грипп, я полагаю, особых подозрений не вызовет. Теперь нет проблемы, как получить в массовом масштабе смертоносные микробы. Невидимая армия у нас уже есть. Молитесь богу за это, благодарите великого микадо Хирохито! Теперь следует научиться безупречно командовать этой армией, для чего очень полезно прислушаться к тому, о чем говорят вам солдаты великого микадо Хирохито! Я, Ямадо Одзуки, имею великую честь быть одним из этих солдат!..
Таичи ничего не понимал из того, что говорил человек в очках, но он видел, сколько высокомерия и жестокости было в его сморщенном лице, когда он произносил свою речь, порой срывавшуюся до визга. Таичи также видел, с каким вниманием и даже почтением слушали этого человека белолицые люди в халатах. И он сделал вывод: «Этот злой дух здесь имеет большую власть».
Страшный человек снова наклонился над Таичи и, показывая на него сухим пальцем, сказал:
— Этот будет в моем непосредственном распоряжении.
Постепенно Таичи шел на поправку. Он уже не терял сознания, стал лучше есть. Лежал он в небольшой комнате абсолютно один. Медленно скользил его взгляд от предмета к предмету. Но сильнее всего приковывало его внимание окно за частой решеткой.
Целыми часами смотрел Таичи на небо. И, если пролетала чайка или какая-нибудь другая птица, он радовался, как ребенок.
Когда Таичи почувствовал себя совсем здоровым и уже основательно стал подумывать, как ему выбраться из «госпиталя», к нему неожиданно явился японец Одзуки. «Злой дух!» — мысленно воскликнул Таичи, и недоброе предчувствие взволновало его.
Японец был не один: с ним явились еще два дюжих парня в белых халатах и белых колпаках.
— О, ты уже почти здоров, почти здоров! — обратился японец к Таичи, как всегда обнажая свои длинные зубы. — Вот мы тебя еще сегодня полечим немного, и ты станешь совсем-совсем здоровым. Да-да, немножко полечим...
Японец сделал повелительный знак рукой своим безмолвным спутникам, и Таичи не успел опомниться, как ему сделали укол в руку.
Уже к вечеру состояние Таичи резко ухудшилось. А на второй день он опять метался в бреду.
И однажды, когда Таичи на время пришел в себя, он увидел рядом со своей кроватью новую кровать, на которой сидел его сосед, юноша, эскимос Эйпын.
— ...Вот привезли сюда на черной машине, — ответил Эйпын на немой вопрос Таичи. — Завели сюда, как оленя на аркане, а зачем — не знаю.
— Не позволяй прокалывать кожу на руке! — горячо заговорил Таичи. — У них есть какой-то острый предмет, они им кожу на руке прокалывают, а потом... — Таичи не договорил, схватился руками за голову. Ему почудилось, что он падает куда-то вниз, в темноту.
Эйпыну никто уколов не делал, но уже на второй день он метался в бреду, заразившись от Таичи. Японец Одзуки как раз и хотел проверить, насколько опасен больной Таичи для здоровых людей. И, когда Таичи снова пришел в сознание, он с ужасом увидел, как из комнаты выносили мертвого Эйпына.
Все чаще и чаще к Таичи стал заглядывать японец Одзуки. У постели больного японец необыкновенно оживлялся, потирал сухие, сморщенные руки, явно выражая свое удовлетворение.
— Превосходный материал! Да-да, материал превосходный: необыкновенная жизнеустойчивость организма. Это клад для меня, — повторял японец.
Дождавшись полного выздоровления Таичи, Одзуки снова явился к нему, чтобы сделать свой страшный укол. Глядя расширенными глазами на японца, Таичи как-то весь подобрался, словно готовясь к стремительному прыжку.
Японец, почувствовав неладное, остановился в нерешительности.
— Не дам, не дам колоть, ни за что не дам колоть! — твердил Таичи, не спуская глаз с японца. И не успел тот подать знак своим спутникам, как Таичи что было силы ударил японца ногой в живот.
Одзуки отлетел в сторону.
Таичи схватили, грубо заломили ему руки за спину, прижали к кровати.
Японец с трудом поднялся с пола. Руки его тряслись.
— Дать ему такую порцию, чтобы он больше не встал! — выкрикнул он.
Санитары навалились на старика чукчу и сделали ему новый укол.
Таичи уже больше не встал...
Весна разгоралась. Но не было весенней радости у эскимосов и чукчей Аляски. Повальная эпидемия гриппа губила и малых и старых. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не умер в поселке. На помощь белолицых никто не надеялся. Больше того, у всех сложилось твердое убеждение, что именно от белолицых, от их черной машины, и пошла беда: ведь не вернулись домой совершенно здоровые люди, которых увезли в этой машине.
А белолицые всё шныряли и шныряли по хижинам, что-то высматривая, что-то записывая в свои «медицинские журналы».
Больные эскимосы и чукчи встречали их угрюмо и провожали проклятиями.
Кэмби разъезжал по всему побережью, где было эскимосское население, производил точную статистику, посылал в «госпиталь», помещавшийся за колючей проволокой, отчеты о качестве подопытного «материала», сообщал о наличии «бревен».
В одном из эскимосских поселков подкошенная болезнью девушка упала на землю и, протянув дрожащую руку к небу, крикнула:
— Черное солнце!.. Почему на небе черное солнце?!
Девушка умерла в тот же час, а слова умершей о черном солнце скоро стали известны среди эскимосов и чукчей всего аляскинского побережья.
— «Черное солнце»!.. — театрально воскликнул горбоносый, до которого дошли страшные слова девушки. — Я вижу, они не лишены дара поэзии!
Повернувшись к Кэмби, он так же театрально выбросил руки в противоположную сторону пролива и добавил:
— Вы, мистер, будете первым, кто на том берегу из красного солнца сделает черное!
Кэмби зябко поежился. Хотя господа из Федерального бюро уже давно связали его с «госпиталем», но к новой своей роли он привыкнуть не мог. Его не беспокоило то, что он является главным агентом по поставке «подопытного материала» в «госпиталь», что он уже отослал на смерть десятки эскимосов и чукчей, — его пугало другое: Кэмби знал, что рано или поздно ему предстоит уйти на советский берег... И ему было страшно.
«Ну что ж, Дракон продал свою душу. Ничего, придет время, и я снова стану королем «мягкого золота». Вся пушнина Чукотки будет моей», — успокаивал себя мистер Кэмби.
КРАСНОЕ СОЛНЦЕ
А на противоположном берегу люди тоже смотрели на солнце.
Струится нагретый воздух. Словно сотканное из золотых нитей, дрожит над тундрой марево. А там, чуть подальше, где виднеется на высокой горной террасе около десятка куполов яранг, уже не марево, а мираж околдовывает путника своей игрой.
Пронизанная солнечным светом голубизна сопок расплывается, и тогда чудится, что насквозь прогретый камень не выдержал всепокоряющей силы солнца и расплавился в его жарком золоте. Еще не тронутый на речных долинах снег так ярок в своей белизне, что кажется — солнце довело его до высшей точки накала: пройдет минута, и он потечет ослепительной лавой.
Солнце! Его ждали здесь в полярную ночь с нетерпением, радовались малейшему признаку его скорого появления. И вот оно высоко в небе! Подставляя солнечным лучам свои прокаленные ветрами и морозами лица, бесстрашные охотники-зверобои и неутомимые оленеводы щурили улыбающиеся глаза и думали о том, что с приходом весеннего солнца непременно придут и новые удачи: оленеводу — хороший олений приплод, охотнику — большая добыча на море.
И невольно, сама собой, складывалась песня, светлая, душевная песня о высоком красном солнце, которое уже навсегда пришло сюда, в этот холодный край, после очень долгой ночи, после той ночи, которая сейчас называется «старой жизнью». Пел сейчас эту песню и Таграт, мчавшийся по речной долине на оленях как раз туда, где причудливо вытянулись верхушки яранг оленеводческого стойбища, раскинувшегося на высокой горной террасе.
Запрокинув на спину ветвистые рога, высунув влажные розовые языки, олени неслись вскачь. Наклонившись чуть вперед, Таграт напевал свою песню, порой ловко отруливая нарту, чтобы не налететь на камень или кочку. Все ближе и ближе высокая горная терраса. В ушах Таграта свистит ветер. Крохотные лужицы в талом снегу мгновенными вспышками молнии ослепляют его.
Выбрав место, где снег поплотнее, Таграт с ходу вылетел по крутизне на террасу, и вот он у стойбища. Двое подростков подхватывают его тяжело дышащих оленей, выпрягают из нарты. А навстречу уже идет бригадир оленеводческой бригады, приветствует Таграта.
Наскоро выпив чаю, Таграт отправляется осматривать стадо отелившихся оленей-важенок.
Стадо паслось между горами, в небольшом распадке, хорошо защищенном от ветра. Сотни телят на тоненьких, еще неустойчивых ножках бродили за своими матерями, издавая громкие звуки, мало похожие на оленье хорканье. Большие фиолетовые глаза малышей смотрели на людей с любопытством, доверчиво.