Однажды, выходя из пролетки, подвезшей его к зданию заводоуправления, Дмитрий Александрович лицом к лицу столкнулся с японцем, одетым со вкусом в европейское платье и с цилиндром на голове, делавшим его выше ростом.
– Господин Мори? – удивился Мацкевич. – Какими судьбами? И что вы делаете в Петрограде?
Японец приподнял цилиндр, осклабился в улыбке:
– Не понимай по-русски. Сяйо нора[3], – перешел он на родной язык, приподнял цилиндр и быстро скрылся в толпе. Дмитрий и охнуть не успел.
«Опять шпионит, – подумал про себя Дмитрий Александрович, – надо бы доложить по команде… А может быть, действительно, я ошибся? Кто этих азиатов разберет? Пусть уж шпионскими делами занимаются те, кому это положено».
Летом 1915 года «Петропавловск» прикрывал активные минные постановки в Ирбенском проливе (южнее острова Готланд). План этих постановок был разработан капитаном 1-го ранга Колчаком. Он лично участвовал в операциях, командуя минной дивизией. Встретиться Мацкевичу с Колчаком во время Первой мировой войны так и не довелось. Александр Васильевич после пожалования ему чина контр-адмирала в 1916 году был назначен командующим Черноморским флотом с производством в вице-адмиралы.
К этому времени Дмитрий Александрович Мацкевич приступил к исполнению обязанностей начальника сборочно-установочного (монтажного) цеха Балтийского судоремонтного и механического завода.
Во время службы на этом заводе Дмитрий Мацкевич поддерживал дружеские отношения с молодым инженером Евгением Токмаковым.
Токмаков окончил кораблестроительное отделение Санкт-Петербургского политехнического института с дипломом 1-й степени. Несмотря на молодость, он быстро выдвинулся в число передовых инженеров, принял, по заданию морского ведомства, участие в международном конкурсе плавучих доков. Его проект был удостоен диплома 1-й степени. Помимо прочего, он прекрасно играл в шахматы – любимую игру Мацкевича.
Нередко они собирались в уютной квартире Мацкевичей, и к их компании зачастую присоединялся еще один инженер – Виктор Петрович Вологдин, с которым Дмитрий Александрович был знаком еще со времени учебы в Морском училище.
– Ну, вот собрались три мушкетера, – шутливо говорила Мария Степановна, – теперь до полуночи сидеть будут. И уходила на кухню, помогая кухарке готовить чай.
Зачастую шахматные бои заканчивались музыкальными посиделками. За рояль усаживался Дмитрий Александрович Мацкевич, партию скрипки исполнял Виктор Петрович Вологдин, солировали Мария Степановна и Екатерина Александровна[4]. Особенно им удавался романс «Гори, гори, моя звезда», который приобрел огромную популярность в годы Первой мировой войны и который поручик Мацкевич и сестра милосердия Лера услышали в первый раз в исполнении лейтенанта Александра Колчака в далеком Владивостоке.
Не обходились и шахматные баталии, и музыкальные посиделки без Богдановых. Иван Александрович обладал красивым баритоном, и когда он после недолгих уговоров начинал петь, Валерия Александровна будто светилась вся от гордости и любви.
Заглядывал на «огонек» к Мацкевичам и инженер Шитиков, которому предстояло сыграть особую роль в судьбе Дмитрия Александровича.
– Ага, вот и четвертый «мушкетер»! – приветствовала Мария Степановна Ивана Шитикова, когда тот появлялся в дверях.
– Мария Степановна, красавица вы наша! – восклицал Шитиков, прикладываясь губами к ее руке. – Без вашего чая я просто не могу жить и запросто могу уйти в мир другой, – балагурил он.
– Проходите, проходите, Иван Евдокимович, – приглашала хозяйка. – Не богохульствуйте. Вас уже заждались.
За чаем Шитиков продолжал шутить:
– Моя фамилия родилась на реках, где слово «шитик» обозначало деревянную палубную лодку. И поэтому я – потомственный корабел. А вот моряки – неисправимые романтики. Иначе грош цена была бы тяжести прощаний и фейерверку на причалах, бессонницам штормовых вахт, тысячам миль океанского одиночества и всем другим мужественным атрибутам морячества – простите за высокий стиль, – заканчивал он свои рассуждения и неожиданно перескакивал к другой теме: – Но, как и все люди, избравшие себе профессию, связанную с риском для жизни, моряки безоговорочно суеверны. Правда, рассуждают они на эту тему не очень охотно. Например, совершенно бессмысленно выпытывать у военного моряка, уходящего на выполнение даже безопасного задания, время возращения корабля в базу. Никогда не скажет. Прошу подтвердить, Дмитрий Александрович, – обращался он к Мацкевичу. – Уж вам-то это доподлинно известно.
Дмитрий Александрович рассеянно кивнул головой, сосредоточенно обдумывал очередной ход.
– И дело тут не в пресловутом сохранении военной тайны. Причина более прозаична: вера в приметы, суеверие, – продолжал Шитиков. – Вот, например, рассказывают, что одного известного и опытного капитана дальнего плавания спросили: «А правда, что суда не выходят в море 13-го числа или в ночь с воскресенья на понедельник?» Матерый морской волк пожал плечами и ухмыльнулся: «Да что вы, господи, какие предрассудки!» Потом помолчал немного и, насупив брови, добавил: «Вот пятница – это другое дело!»
Присутствующие весело рассмеялись, а Дмитрий Александрович оторвался от шахмат и произнес:
– Есть уйма других примет и верований, нарушать которые или отказываться от которых моряк не станет никогда. И нужно сказать, что хорошая морская практика не раз подтверждала действенность этих примет.
Нередко на шахматные баталии в дом Мацкевичей забегал Анатолий Иоасафович Маслов, чье труднопроизносимое отчество служило предметом неисчислимых дружеских шуточек «шахматных» друзей-товарищей. Маслов закончил, как и Мацкевич, Морское инженерное училище в Кронштадте, но уже после Русско-японской войны. Морскую академию он закончил в один год с Мацкевичем. Учеба в академии, а затем и служба на Балтийском заводе сблизили их, несмотря на то что один (Мацкевич) проходил службу по военному ведомству, а другой (Маслов) – по морскому (гражданскому). Маслов был строителем линейного корабля «Петропавловск», в приемке которого принимал участие инженер-механик капитан 2-го ранга Мацкевич.
Наступила Февральская революция. Всеобщее ликование, красные банты и петлички, одним словом, эйфория. И свобода, как оказалось впоследствии, мифическая.
Дмитрия Александровича избрали в первый рабочий комитет Балтийского завода председателем от инженерного состава.
2 марта 1917 года Николай II принял решение об отречении от престола.
По свидетельству очевидцев, решающую роль в уговорах Николая II отречься от престола в пользу своего брата Михаила сыграл начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев, который и разослал командующим фронтами и флотами телеграммы по вопросу о желательности отречения Николая II.
Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак ответа не послал. Остальные в той или иной мере поддержали требование об отречении.
Брат Николая II, Михаил, в пользу которого император отрекся от престола, правил государством Российским 3 марта 1917 года с 10 часов утра до 18 часов вечера, практически один рабочий день. Отречение от престола не спасло Михаила, его расстреляли в 1918 году в Перми.
А в мартовские дни 1917 года рассказывали, что двоюродный брат Николая II великий князь Кирилл Владимирович вывел Гвардейский флотский экипаж к Таврическому дворцу, где заседала Государственная Дума, под красными флагами и с красным бантом на плече.
Угар и эйфория Февральской революции прошли быстро. Наступили отрезвляющие дни борьбы за власть, межвременья, террора.
По улицам стало опасно ходить, особенно в мундире флотского офицера.
Пришлось Дмитрию Александровичу спороть погоны, а ордена спрятать до более подходящего времени.
Жизнь в Петрограде стала чрезвычайно тяжелой, голодной и холодной.
После семейных советов с Богдановыми было решено пробираться на Восток, тем более что в 1918 году Мацкевич возглавил техническую группу, в которую вошли Маслов, Шитиков, Токмаков и Вологдин. Советская власть решительно взялась за восстановление разрушенной Гражданской войной промышленности, и инженер Мацкевич получил предписание от Балтийского завода, подтвержденное ВСНХ[5], отправиться на Воткинский завод и на верфь в Тюмени, а затем в Ново-Николаевск для открытия в этих городах отделений завода.
После Воткинска их пути разошлись и далее на Восток они пробивались кто поодиночке, а кто и со всей семьей.
Судьба распорядилась таким образом, что только четверо из них через несколько лет окажутся во Владивостоке, пробившись сквозь препоны жестокой Гражданской войны.
Анатолий Иоасафович Маслов отстал где-то от поезда, не доезжая до Воткинска, и повернул на юг, в Севастополь, где уже через год работал на морском заводе.
В Воткинске расстался с группой и Иван Шитиков. Какими-то неведомыми путями одно из его писем догнало Мацкевича поздней осенью 1918 года.
«Уважаемый Дмитрий Александрович!
Здравствуйте, очень извиняюсь, что так долго не давал о себе знать. Как вам известно, я направился домой в Питер. Но из всего этого получилось нечто ужасное. Домой, конечно, я не попал. Расскажу по порядку.
В сентябре я от Иннокентия Александровича Молодых заручился документами, заверил их через правительство уральского главного уполномоченного труда, одобренного от чехословацкого национального совета, полагая, что этого достаточно, чтобы мне верили в моих целях, и т. п. И вот, имея на руках такие документы, я направился в направлении Перми. Прошел сто верст пешком, переплыв две речки в морозные дни, перенес столько лишений, ночевал в лесу под открытым небом в стогах сена. Наконец подошел к самому фронту, но тут случилось, что фронт белых покатился и я оказался в нескольких верстах от фронта.
Меня арестовали как красноармейца партизанского отряда. Избили, отобрали деньги и некоторые вещи, хотели расстрелять, да слишком много было для них непонятного в документах. В целях выпытать у меня какие-то сведения отправили в штаб полка. И вот со связанными руками назад, жестоко избитого, два казака на лошадях гнали меня нагайками до штаба около 15 верст.