В полковом штабе со мной обращались человечнее, но опять моим документам не поверили и отправили в штаб Иркутской стрелковой дивизии, стоящей на тракте, ведущем на Пермь в Афанасьевскую крепость. Представьте, что и здесь моим документам, как я понял, тоже не поверили, вообще не обратили на них никакого внимания. Но меня посадили под строгий арест.
22 сентября пришли солдаты, взяли меня из-под ареста. По выходе на улицу я увидел группу арестованных солдат около 50 человек, окруженных другими вооруженными солдатами. Меня поставили в строй и погнали к середине села. Я подумал, что все кончено. Нас ведут расстреливать, что здесь практикуется каждый день. Но, к счастью, этого не было. Нас привели на середину села, окружили несколькими рядами солдат при множестве зрителей. Началась ужасная порка. Было положено на дороге несколько бревен и снятых дверей. Был прочитан приговор одним из офицеров, и начали бить всех по очереди.
Я рассмотрел подробнее всех, кого наказывали. Кроме вышеупомянутых солдат, было еще около десятка крестьян разных возрастов. И вот дошла очередь до меня. Офицер приказал мне, как и всем прочим, снять штаны и ложиться. И вот два палача – один солдат, другой офицер – начали буквально рвать мое несчастное тело. Первые около десяти ударов я выдержал, крепился, сколько хватало моих сил. Я начал грызть фуражку, чтобы не подавать звука, но не вынес и я, как и другие, кричал. Кричал, как животное, которое резали, разницы не было. Как я уловил слухом, мне было решено начальником штаба дать сто ударов, но дали меньше.
После порки отправили под арест. Продержали еще две недели. Потом прикомандировали меня к обозу, в котором я нахожусь по сие время. Вот, Дмитрий Александрович, что дала мне жизнь. Естественно, возникает вопрос – за что все это? За какое преступление? Сколько я ни спрашивал, доказывал, кто я, но на меня кричали офицеры.
В прошлой жизни своей испытал много, но все то прошлое было ничтожеством перед всем тем, что я пережил здесь. За что, за что все это? Так, стороной я слышал, будто я красноармеец, будто я комиссар. Моя ссылка к моим документам их нисколько не убеждала. Впоследствии, когда я получил некоторую свободу, меня заставили работать: ковать лошадей исправлять ружья, автомобили. Отношение всех окружающих стало хорошее, и даже комендант штаба обещал освободить совсем. В таком положении я остаюсь и в настоящее время. И вот теперь, униженный душой и телом, не знаю что делать? Хотел бежать – поймают, расстреляют, что и было в точно таком случае на днях с пленным. Я полагаю, что я скоро получу свободу. Так вот как, Дмитрий Александрович, судьба скрутила меня.
Хотел я написать Евгению Михайловичу, да не знаю его точного адреса. Скажите ему, что со мной было. Может быть, увидимся, тогда расскажу, как восстанавливалось государство Российское на этой войне. За два месяца я уже изучил все».
После всего пережитого Шитиков твердо встал на позицию большевиков, занимал довольно высокую должность и дошел с войсками Дальневосточной Красной армии до Владивостока, где встретился с Мацкевичем при весьма трагических обстоятельствах.
Глава 4Коллежский асессор
Виктор Вологдин стоял у ворот Морского инженерного училища, из которых его вывел караул из трех воспитанников во главе с дежурным офицером. Одет он был в шинель с башлыком, но на шинели уже не было погон. Их только что сорвали с его плеч перед строем воспитанников, после оглашения приказа об отчислении.
А началось все с того, что начальник училища генерал-майор Пароменский в свое время организовал в училище «Читальню» – своеобразный читальный зал, библиотека которого пополнялась книгами, журналами и газетами за счет членских взносов самих воспитанников. Читальня управлялась советом старшин по три человека от каждого курса.
Совет был выборным и фельдфебель Виктор Вологдин был одним из управляющих читальней.
9 декабря 1905 года командиром 1-й роты была принесена жалоба на фельдфебеля, старшего воспитанника Кальбуса, небрежно относящегося к своим обязанностям. Начальник училища генерал-майор Пароменский обратился к воспитанникам с речью, в которой заявил, что воспитанники, управляющие читальней, «не могли так поступать, как они сделали с выпиской журнала “Русское дело”, и что, вообще, при управлении читальней они нарушили правила училища». В ответ девять старшин, в числе которых был и фельдфебель, старший воспитанник Виктор Вологдин, написали «недисциплинарный протокол» и сложили с себя обязанности по управлению читальней. Начальник училища доложил об этом инциденте Морскому министру, который «изволил приказать» уволить из училища всех причастных, в том числе и Виктора Вологдина, что и было сделано в январе 1906 года. Благодарный поступок, но не совместимый с требованиями воинской дисциплины в любом закрытом учебном заведении при любом общественном строе.
Виктор зябко передернул плечами и уныло направился к пристани.
Честно сказать, он до сих пор не верил, что случилось непоправимое. Рухнули мечты о флоте, о кораблях… Осталось горькое сожаление о содеянном, о том, что надо было делать все совсем по-другому. А как «по-другому»? Он же не мог подвести товарищей. Все подписали протест, и он тоже подписал…
А теперь куда идти?
В это время в Петербурге жили помимо Виктора три брата Вологдиных: Сергей, Владимир и Валентин.
Виктор решил идти к старшему, к Владимиру.
Старший брат встретил Виктора довольно холодно.
– Ну, вот, еще один доигрался, – увидев, что на шинели Виктора отсутствуют погоны, даже не поздоровавшись, произнес брат. Виктор промолчал.
– Ну, давай, рассказывай, – потребовал Владимир Петрович, когда Виктор, раздевшись, прошел в гостиную.
Виктор поведал о своих злоключениях, не скрывая горького разочарования в содеянном.
Реакция Владимира Петровича была бурной.
– Ну, что вы себе вообразили? Двое уже поплатились за вольнодумство, и третий туда же. Революционеры, мать вашу… прости господи. Ни о семье не думают, ни о себе! – бушевал брат. – Что дальше делать будешь? Куда тебя, оболтуса, определять? Куда ты со своими характеристиками сунешься? – продолжал он, засыпая вопросами Виктора.
Тот молчал, понуро опустив голову.
Виктор иногда вспоминал «золотые денечки», когда братья собирались вместе в Коломне. Однажды, только они расселись за музыкальными инструментами: за роялем – Сергей, скрипка – Виктор, флейта – Борис и полилась музыка Бетховена, как дверь без стука отворилась и осторожно вошел Валентин.
– А вот и виолончель! – воскликнул Сергей.
Братья бросились обнимать пришедшего, который рассказал, что его после отсидки в тюрьме высылают на родину – в Пермь.
Позже Виктор стал свидетелем крупной ссоры Валентина с Владимиром.
Владимир уговаривал того отступиться от желания работать на заводе и посвятить себя полностью науке. Валентин не соглашался. Владимир в сердцах бросил фразу, которую не раз потом вспоминал Виктор:
– Эта власть дала нам образование, возможность жить каждому по таланту и средствам, а вы хотите сломать все «до основания». А сколько прольется крови, сколько поломанных судеб, что будет с Россией? Витаете в облаках не думаете о том, что так просто вам никто ничего не отдаст, тем более власть.
Семья Вологдиных была большая, но почему-то недружная. Пятеро братьев и сестра так и не смогли установить родственные отношения на протяжении всей своей жизни. Неизвестно по какой причине.
Правду говорил Лев Николаевич Толстой: «Каждая семья несчастна по-своему».
Может быть, на этом сказалась разобщенность семьи – дети рано выбирали свой самостоятельный жизненный путь, а может быть, взаимоотношения матери и отца влияли.
Во всяком случае, отец, Петр Александрович, неожиданно оставил семью, перебрался в Сибирь и в 1912 году оказался в Томске, где и умер. Последние годы его жизни вообще были окутаны тайной.
Братья, каждый по-своему, были очень близки с теткой, сестрой матери, Глафирой Дмитриевной Шевцовой. Она пользовалась у племянников не просто большим уважением, но была для них, по существу, второй матерью – человеком, которому они доверяли самые сокровенные мысли, делились своими замыслами, доверяли большие и маленькие тайны. К помощи Глафиры Дмитриевны, которую в семье и стар и млад звали тетей Глашей, они прибегали в трудные минуты жизни, и она всегда их выручала.
Два старших брата Виктора – Борис и Сергей, активно участвовали в революционной деятельности, за что их неоднократно арестовывали, выпускали из тюрьмы, потом снова арестовывали и высылали – кого за границу, кого в места не столь отдаленные, но с запрещением появляться в Москве и Петербурге.
Два других, Владимир и Валентин, сделали себе карьеру еще до революции. Владимир так и не смог смириться с октябрьским переворотом, а Валентин стал крупным советским ученым.
Но это будет потом, а сейчас Виктор выслушивал открытое недовольство старшего брата.
– Ну, ладно, – сам себя оборвал Владимир Петрович. – Давай будем определяться. Я переговорю с директором политехнического, но окончательно вопрос решится только после его разговора с тобой.
Через три дня Виктор прибыл на аудиенцию к директору Санкт-Петербургского политехнического института Андрею Григорьевичу Гагарину.
Виктор с непонятной для него самого робостью проследовал в кабинет директора, куда, открыв дверь, его проводил секретарь.
Он полагал, что директором должен быть благообразный старичок в очках или даже в пенсне, но увидел полнолицего человека лет пятидесяти, крепкого телосложения, с пышными усами и глубокими залысинами.
– Ну, что ж, молодой человек, добрый вечер, присаживайтесь. Да не тянитесь вы так, чай не на военной службе, – приветствовал Вологдина директор доброй улыбкой.
Виктор присел на краешек стула и огляделся.
– Просмотрел я ваши документы, – продолжал директор. – Успеваемость у вас отменная, а вот вольнодумство в явном виде ни к чему, оно и в нашем, сугубо гражданском, ведомстве не приветствуется. И вы должны будете впредь соблюдать правила, установленные для студентов Политехнич