Патруль дождался, пока тот подойдет, и офицер жестом приказал Мацкевичу следовать вместе с ними. «Помогайка» тащил чемодан, избегая взгляда своего нанимателя.
Перейдя Светланскую, патруль по Китайской поднялся к зданию с грифонами над входом и с вывеской японского консульства.
– В чем дело? Куда вы меня ведете? – пытался выяснить Мацкевич. Но ему никто не отвечал.
Продержав некоторое время на первом этаже, патруль доставил его в одну из комнат второго этажа.
– У-здрастуйте, господин Маскевис, – приветствовал его, выходя из-за стола и изображая приветливую улыбку, японский офицер, в котором Дмитрий Александрович с удивлением узнал давнего знакомого, господина Мори.
– Вы что, следите за мной, господин Мори? – не ответив на приветствие, резко спросил Мацкевич. – Что вам от меня нужно?
Глаза японца сузились:
– Ну-ну, господин Маскевис, вы не на своем корабле, так что не командуйте. Командую здесь я. Разрешите представиться: полковник Судзуки. И хотя ваши документы в порядке, я могу доставить вам много неприятностей. Мы следим за всеми прибывающими в город и задерживаем для выяснения личности.
– И все-таки, что вам нужно? – переспросил Дмитрий Александрович.
– Мы знаем, откуда вы прибыли, господин Маскевис, правда, не знаем зачем? – Японский офицер немного помолчал и произнес с полуулыбкой: – Давайте возьмем, как у вас говорят, быка за рога. В городе вы можете встретить знакомых вам офицеров, а также направляющегося сюда адмирала Колчака. Вы ведь знакомы с ним, – полувопросительно-полуутвердительно произнес он. – Так вот, японское командование хотело бы знать о настроениях ваших сослуживцев, об их планах. Вы бы очень помогли нам. Конечно, в прошлую войну мы были врагами, но сейчас у нас единая цель – навести порядок на этой земле, – закончил Судзуки.
Мацкевич подивился тому, как превосходно, почти без акцента, Судзуки владеет русским языком. Только раскатистое «р», заменяющее в том числе и букву «л», да труднопроизносимое русское «ц», выдавали его.
– Шпиона из меня не получится… И не надейтесь, господин Судзуки, – заявил Дмитрий Александрович.
– Ну, ладно, сегодня я вас отпускаю, но вы подумайте на отдыхе. До новых встреч, господин инженер-механик, – с иронией произнес японец.
Патруль вывел Мацкевича из консульства, на улице его терпеливо поджидал «помогайка». Подхватив свой чемодан и дав доброго пинка под зад своему, так сказать, «провожатому», предварительно бросив ему монету, Дмитрий Александрович быстренько погрузился в подошедшую пролетку, которая доставила его к дому, где он когда-то квартировал.
Хозяйка, Лукерья Кузьминична, изрядно постаревшая, встретила его радушно, как близкого родственника, и предложила ему разместиться в той комнате, в которой он когда-то жил. Полились бесконечные расспросы и разговоры о Валерии, о семье, о Петрограде и вообще о жизни. Хозяйка жаловалась на беспорядки в городе, стрельбу по ночам, на недостаток продовольствия и на ухудшающиеся условия жизни.
Дмитрий Александрович поднялся затемно. Что-то не спалось, и он вышел на крыльцо в майке, брюках и тапочках на босую ногу. Развиднелось, сразу повеяло свежестью. Улетучивался легкий туман, на востоке разгоралась заря и наконец и из-за сопок показался ярко-малиновый диск солнца, но и луна еще не уходила с горизонта, повиснув белесым силуэтом над бухтой. От перильцев крыльца до края крыши сеней заплел паутину крупный, величиной с детский кулачок, паук, поджидая в свои тенета очередную жертву. В переплетении паутинок блеснули алмазным отсветом бусинки росы. На клумбах пламенели астры, полыхали разноцветьем георгины.
«Все-таки хороша приморская осень, – подумалось Мацкевичу. – Такой красоты, наверное, нигде в России не увидишь».
Он перевел взгляд на бухту, на город. Еще не выключили топовые огни работяги-буксиры. На кораблях били склянки, отзванивала время рында. Только не было российских кораблей у 33-го причала.
По всему периметру бухты хозяйственно расположились иностранные корабли.
Заблестели под солнцем позолоченные маковки школы-церкви «В память всех убиенных в войне 1904–1905 гг.». В овраге, который располагался чуть ниже церкви, и где были разбросаны домишки городской бедноты, затеплилась жизнь, переговаривались соседки, потянуло чем-то съестным.
Район этот назывался «нахаловкой». И застраивался он вопреки всем запретам.
Дмитрий Александрович вспомнил, что, по существовавшим тогда правилам, если застройщик успеет сложить за ночь печь, вывести трубу и эту печь затопит, то его уже с этого места не сгоняли. Сколько же таких «нахаловок» понастроено по всей России!
А вот и недостроенный польский костел, чуть дальше немецкая кирха, здание Восточного института и золотые купола Успенского собора. По нечетной стороне высится женская гимназия (коричневая, по цвету платьев гимназисток), здание инженерного управления Владивостокской крепости, виднеются башенки Пушкинского театра. Внизу на Светланской выстроились в ряд офицерские дома и казармы флотского экипажа. За туманной дымкой еще не видно Русского острова и выхода в открытое море.
Мацкевич тяжело вздохнул, вспоминая свою службу на «Громобое», возвращение в порт после самого тяжелого боя с японской эскадрой. Тогда врага не пропустили, а сейчас он сам пришел и распоряжается в городе как хозяин.
Из полуоткрытой двери выглянула хозяйка и пригласила к завтраку.
Днем Мацкевич, уже в форме инженер-механика, капитана 2-го ранга, отметился в комендатуре. Он решил больше не давать повода патрулям, даже иностранным, задерживать себя «для выяснения личности».
После этого он спустился к корабельной набережной, к местам, где когда-то стояли крейсер «Громобой» и другие корабли Владивостокского отряда. Теперь здесь теснились корабли-иностранцы. А на месте стоянки «Громобоя» застыл броненосец под японским флагом и иероглифами, обозначающими название – «Ивами».
Несмотря на измененный силуэт Дмитрий Александрович узнал в нем эскадренный броненосец «Орел», который был построен на Галерном острове в Санкт-Петербурге и вступил в строй уже во время Русско-японской войны в октябре 1904 года. И в составе Второй эскадры Тихого океана совершил переход с Балтики на Дальний Восток. В Цусимском бою 14 мая 1905 года «Орел» получил множество попаданий японских снарядов, но сохранил боеспособность[8]. На следующий день корабль был сдан японцам и в 1907 году после капитального ремонта вступил в строй японского флота под названием «Ивами». В 1918-м корабль прибыл во Владивосток, являясь флагманским кораблем японской эскадры.
«Да, – подумал Мацкевич, – это только японцы могут с такой поистине восточной изощренностью напомнить России о позоре прошлой войны».
Но виноватым лично себя он не считал, потому что сделал все от него зависящее, чтобы не уронить честь Андреевского флага.
Тем не менее сердце будто чем-то защемило. Постояв у причала и вспомнив боевых товарищей, Мацкевич поднялся по адмиральской набережной мимо арки Цесаревича и вышел к Главному морскому штабу на Светланской.
Несмотря на позднюю осень ласково грело солнце, стояла прекрасная пора приморской осени. Такая погода продолжалась до начала ноября.
Мацкевич направился по Светланской в центр города. Его обогнала группа женщин-американок, большинство из которых было одето в мешковатую форму защитного цвета и форменные шляпки с кокардами. Они оживленно переговаривались между собой, иногда раздавался дружеский смех. Среди них он заметил знакомое лицо, но не мог припомнить, кто это.
«Армия Красного Креста из Америки», – неожиданно вспомнил Дмитрий Алексеевич. Хозяйка рассказала за завтраком о том, что во Владивостоке появились женщины-американки, которые добровольно приехали во Владивосток с благородной миссией оказания помощи раненым и больным[9].
В этот же день, ближе к вечеру, когда ярко-оранжевое солнце перевалило за сопки, окружающие Амурский залив, Дмитрий Мацкевич встретил еще одну американку, знакомую еще со времен Русско-японской войны. Навстречу ему, соскочив с трамвайной подножки, спешила куда-то Элеонора Прей, немного располневшая, но все же узнаваемая. Она не признала в Мацкевиче знакомого. Перед ней стоял солидный офицер-моряк со шкиперской бородкой и усами, еще черными, но подернутыми серебряными нитями первой седины. Мацкевич заметил на платье Прей нагрудный знак сотрудника Американского Красного Креста. Он не стал напоминать Прей о знакомстве и прошел мимо, подумав: «Не узнала, ну и бог с ней…»
Однажды вечером в дверь дома, где остановился Мацкевич, постучали, и хозяйка провела к нему в комнату долгожданного гостя. Им оказался Виктор Петрович Вологдин. Дмитрий Александрович еще в Петрограде дал ему адрес на случай, если тот прибудет во Владивосток.
Они крепко обнялись и за чашкой чая с душистым малиновым вареньем, которое тут же спроворила хозяйка, обменялись последними новостями.
Виктор Петрович сразу же доложил:
– С вашей семьей, Дмитрий Александрович, все в порядке. Малыш крепенький, здоровенький. Старший, Вадим, очень серьезный «молодой человек», как я его называю, во всем помогает Марии Степановне. Да и жена ваша в добром здравии. В общем, объединилась с моей семьей, живут как бы коммуной. Да и по-другому в это лихое время нельзя.
– Спасибо за хорошие вести, – поблагодарил Мацкевич.
В тот вечер они засиделись надолго, обсуждая непростые вопросы, самым главным из которых был сакраментальный «что делать?».
Дмитрий Петрович был в восторге от Владивостока, от моря, от сопок, от прекрасной осенней погоды. Такого он не видел и не ощущал ни в Поволжье, ни тем более в Петрограде.
Мацкевич к этим восторгам относился более спокойно. Все это он уже пережил.
– Подожди, подожди, Виктор Петрович, еще хлебнешь прелестей погоды во Владивостоке, – остудил он своего друга.