Воспоминание о «Белом доме»
Как в России напоследок
Сатана творил содом.
Хор несчастных людоедок
Плакал: «Смело в бой пойдём!»
Хор постигших с малолетства
В звуках горна и трубы,
Как прекрасно людоедство
Вечной классовой борьбы.
Так и жили — век на взводе,
Всё в борьбе. За годом год.
Вроде в классовой… А вроде
И в другой — словарь не тот.
В общем, жизнь была иная.
Пыл всё гас… Напор всё тих…
Ложь сгущалась… Сам не знаю,
Чем питалась верность их.
Кто смущал их, этих малых?
К власти путь кто им торил?
Соблазнял их, поднимал их:
Их руками зло творил?
Кто учил, тишком иль с ходу,
Брать бодливо на рога,
Всех инаких — тех, кто воду
Лил на мельницу врага?
Научились. Строго звали
Светом тьму. И сверх того…
Но порой добры бывали,
Выручали кой-кого…
Всё же бабы… Вдруг жалели…
Но — вели. Вели всегда.
Поднимались — к дальней цели,
Оказалось — в никуда…
Всё распалось. Не в столетьях,
А при них. Само собой…
…И в глазах у женщин этих
Злость, растерянность и боль…
Нет ни ясности, ни роли.
Лишь одно при них всегда —
Страсть топтать ту злую волю,
От которой вся беда.
Им не в бой, им в день вчерашний,
В царство веры и мечты…
И теснят они бесстрашно
Милицейские щиты.
И кричат про гнев народа,
Нищету, разврат, разброд —
Всё, к чему вели все годы,
Что теперь плоды даёт.
Обнажают все печали
Ими сбитой с ног страны.
Лишь виня. Не ощущая
Никакой своей вины.
Смело в бой! На смерть хотя бы!
Прут и прут, входя в азарт.
Людоедки? Нет — партбабы!
Те же бабы, только — «парт».
Но горит в них, как горела,
Гордость верностью своей, —
Всё тому ж Большому Делу,
Пожиравшему людей.
Ну и лжи… В ней стыд? Едва ли!
Всю-то жизнь от всей души
Лжи внимали, сами лгали,
Так бы век дожить во лжи!
Не дают… Но напоследок
Вновь, — что было, всё не в счёт —
Хор несчастных людоедок
В бой за власть людей зовёт.
И душа молчит в бессилье.
«Смело в бой!» — в ушах звучит.
Словно впрямь так вся Россия,
Потеряв себя, кричит.
И тогда спасенья нету:
Все сгорят, и я сгорю…
…А начав писать про это,
Сам я думал, что острю.
Западное, культурное
Гнёт некультурности неистов,
Всегда он рад врагов крушить…
Жалейте, люди, террористов:
Цыплёнок тоже хочет жить.
Идиотские опусы(Старческое баловство Н. Коржавина)
Семьдесят лет
К обращенью «старик» с юных лет я привык…
…Не входя в смысловые детали,
«Как ты съездил, старик?», «Ладно, выпьем, старик!» —
Только так мы друг друга и звали.
И никто не перечил нам даже смешком,
Были все подыграть нам готовы.
…А теперь, чуть себя назовёшь стариком,
Все вокруг возмущаются: «Что вы!»
Красногвардейская
Говорят: в венке из роз
Впереди Исус Христос.
А вокруг пурга и дым,
Мы в рядах спешим за ним.
Рядом знамя развернул
Наш товарищ Вельзевул.
Московским дикторам
Хоть эксклюзивен Moscow-river City,
Но с языком, ребята, не дурите.
Стихи отставного батальонного замполита капитана А. Лебёдкина
1. Нравоучение Киплингу[10]
Ах ты, Киплинг, пресловутый Редиард!
Не играл бы ты по целым дням в бильярд
И с цыганками ночами б не плясал, —
Может, путное бы что и написал…
…А не славил бы как проклятый всю жизнь
Свой британский — плюнь да брось! — имперьялизм.
2. Жизнь человека
Он в среду водку пил,
В четверг жену лупил,
А после во фрайдей
Ходил искать блядей.
3. Отповедь Г. Гессе
Полно, Гессе!.. Не обманешь нас, Герман!
Что тебе колхозный сев? Что промфинплан?
Ты в подробностях прельстительных застрял.
На тебя пора готовить матерьял.
4. «Пусть Сталин мёртв — сгодится брат его…»
Пусть Сталин мёртв — сгодится брат его.
В России ночь, все кошки серы.
За Родину, за Хасбулатова! —
Пойдут в атаку офицеры.
Совковая баллада
Гумиста. И Карабах.
Всюду бой, и всюду страх.
Всюду правит злобный рок —
На совка пошёл совок.
Делом заняты совки —
Рвут отчизну на куски.
Разрушая (для чего?)
Стены дома своего.
Пусть!.. Вожди ведут их в бой.
Каждый движется мечтой
Стать отдельным Глав-совком
Над оторванным куском.
Разгорается борьба,
Расширяется пальба.
И становятся всё злей
Люди разных лагерей.
Им друг друга не понять.
И ничем их не унять:
Расхожденья глубоки:
Те совки, и те совки.
Поэмы
Танька
Седина в волосах.
Ходишь быстро. Но дышишь неровно.
Всё в морщинах лицо —
только губы прямы и тверды.
Танька!
Танечка!
Таня!
Татьяна!
Татьяна Петровна!
Неужели вот эта
усталая женщина —
ты?
Ну а как же твоя
комсомольская юная ярость,
Что бурлила всегда,
клокотала, как пламень, в тебе! —
Презиравшая даже любовь,
отрицавшая старость,
Принимавшая смерть
как случайную гибель в борьбе.
О, твоё комсомольство!
Без мебелей всяких квартира,
Где нельзя отдыхать —
можно только мечтать и гореть.
Даже смерть отнеся
к проявлениям старого мира,
Что теперь неминуемо
скоро должны отмереть…
…Старый мир не погиб.
А погибли друзья и подруги,
Весом тел
не влияя ничуть
на вращенье Земли.
Только тундра — цвела,
только выли колымские вьюги,
И под мат блатарей
невозвратные годы ушли.
Но опять ты кричишь
с той же самою верой и страстью.
В твоих юных глазах
зажигается свет бирюзы.
— Надо взяться!
Помочь!
Мы вернулись — и к чёрту несчастья…
Ты — гремишь.
Это гром
отошедшей,
далёкой грозы.
Хочешь в юность вернуться.
Тебе до сих пор непонятно,
Что у гроз,
как у времени,
свой, незаказанный путь.
Раз гроза отошла,
то уже не вернётся обратно, —
Будут новые грозы,
а этой — твоей — не вернуть.
— Перестань! —
ты кричишь, —
ведь нельзя,
ничего не жалея,
Отрицать-обобщать.
Помогай,
критикуй,
но — любя! —
Всё как раньше:
идея,
и жизнь — матерьял для идеи…
Дочкой правящей партии я вспоминаю тебя.
Дочкой правящей партии,
не на словах, а на деле
Побеждавшей врагов,
хоть и было врагов без числа.
Ученицей людей,
озарённых сиянием цели, —
Средь других,
погружённых всецело
в мирские дела.
Как они тормозили движенье,
все эти другие,
Не забывшие домик и садик —
не общий, а свой.
Миллионы людей,
широчайшие массы России,
Силой бури взметённой
на гребень судьбы мировой.
Миллионы на гребне,
что поднят осеннею ночью
К тем высотам, где светит
манящая страны звезда.
Только гребень волны —
не скала
и не твёрдая почва.
На такой высоте
удержаться нельзя навсегда.
Только партия знала,
как можно в тягучести буден
Удержать высоту
в первозданной и чистой красе.
Но она забывала,
что люди —
и в партии люди.
И что жизнь — это жизнь.
И что жизни подвержены — все.
А ты верила в партию.
Верила ясно и строго.
Без сомнений.
Отсутствием оных
предельно горда.
И тебе не казалось,
что раньше так верили в Бога…
Слишком ясные люди
тебя окружали тогда.
Танька! Танька!
Ты помнишь, конечно,
партийные съезды.
И тревогу в речах меньшинства
за любимый твой строй.
И в ответ на тревогу
глумливые выкрики с места:
— Не жалаим!
— Здесь вам не парламент!
— С трибуны долой!
В тех речах было всё
так тревожно,
запутанно,
сложно:
Хорошо бы пройти в эти дали,
да вряд ли пройдём.
Ну, а Вождь отвечал
очень ясно:
— Для нас —
всё возможно!