Хоть вновь мне горько и больно
Чувствовать не со всеми.
Но так я чувствую всё же,
Скучаю в праздники эти…
Хоть, в общем, не каждый может
Над миром взлететь в ракете.
Нелёгкая эта работа,
И нервы нужны тут стальные…
Всё правда… Но я полёты,
Признаться, люблю другие.
Где всё уж не так фабрично:
Расчёты, трассы, задачи…
Где люди летят от личной
Любви — и нельзя иначе.
Где попросту дышат ею,
Где даже не нужен отдых…
Мне эта любовь важнее,
Чем ею внушённый подвиг.
Мне жаль вас, майор Гагарин,
Исполнивший долг майора.
Мне жаль… Вы хороший парень,
Но вы испортитесь скоро[1].
От этого лишнего шума,
От этой сыгранной встречи
Вы сами начнёте думать,
Что вы совершили нечто, —
Такое, что люди просят
У неба давно и страстно.
Такое, что всем приносит
На унцию больше счастья.
А людям не нужно шума.
И всё на земле иначе.
И каждому вредно думать,
Что больше он есть, чем он значит.
Всё в радости: сон ли, явь ли, —
Такие взяты высоты.
Мне ж ясно — опять поставлен
Рекорд высоты полёта.
Рекорд!
…Их эпоха нижет
На нитку, хоть судит строго:
Летали намного ниже,
А будут и выше намного…
А впрочем, глядите: дружно
Бурлит человечья плазма.
Как будто всем космос нужен,
Когда у планеты — астма.
Гремите ж вовсю, орудья!
Радость сия — велика есть:
В Космос выносят люди
Их победивший
Хаос.
* * *
Это чувство как проказа,
Не любовь. Любви тут мало.
Всё в ней было: сердце, разум…
Всё в ней было, всё пропало.
Свет затмился. Правит ею
Человек иной породы.
Ей теперь всего нужнее
Всё забыть — ему в угоду.
Стать бедней, бледней, бесстрастней.
Впрочем — «счастье многолико»…
Что ж не светит взор, а гаснет?
Не парит душа, а никнет?
Ты в момент её запомнишь
Правдой боли, силой страсти.
Ты в глазах прочтёшь: «На помощь!»
Жажду взлёта. Тягу к счастью.
И рванёшься к ней… И сразу
В ней воскреснет всё, что было.
Ненадолго. Здесь — проказа:
Руки виснут: «Полюбила».
Не взлететь ей. Чуждый кто-то
Стал навек её душою.
Всё, что в ней зовёт к полёту,
Ей самой давно чужое.
И поплатишься сурово
Ты потом, коль почему-то
В ней воскреснет это снова,
Станет близким на минуту.
…………………………….……………
Этот бред любовью назван.
Что ж вы, люди! Кто так судит?
Как о счастье — о проказе,
О болезни — как о чуде?
Не любовь — любви тут мало.
Тут слепая, злая сила. —
Кровь прожгла и жизнью стала,
Страсть от счастья — отделила.
Через много лет
Сдаёшься. Только молишь взглядом
И задушить, и не душить.
И задавать вопрос не надо —
А как ты дальше будешь жить?
Наверно, так, как и доселе.
И так же в следующий раз
В глазах бледнее будет зелень
И глубже впадины у глаз.
И я — всё сдержанней и злее —
Не признавать ни слов, ни слёз…
Но будет каждый раз милее
Всё это. — Всё, что не сбылось.
На концерте Вагнера
Сидишь ты, внимая, не споря…
А Вагнер ещё не раскрыт.
Он звуков стеклянное море
Над нами сомкнул — и гремит.
Гремит! И весь мир заколдован,
Весь тянется к блеску слюды…
И вовсе не надо другого,
Солёного моря воды!
Тепла его, ласки, лазури,
И неба, и даже земли…
Есть только стеклянная буря
И берег стеклянный — вдали.
Там высь — в этом призрачном гуле,
Там можно кружить —
но не быть.
Там духи стоят в карауле,
Чтоб нам на стекло не ступить.
Нас Вагнер к себе не пускает,
Ему веселей одному…
Царит чистота нелюдская
Над жизнью — что вся ни к чему.
Позор и любви, и науке!
О, буйство холодных страстей…
Гремят беспристрастные звуки —
Как танки идут на людей.
Он власть захватил — и карает.
Гудит беспощадная медь.
Он — демон! Он все презирает,
Чем люди должны овладеть.
Он рыщет. Он хочет поспешно
Наш дух затопить, как водой,
Нездешней (а может, нигдешней?)
Стеклянной своей красотой…
Так будьте покорней и тише,
Мы все — наважденье и зло…
Мы дышим…
А каждый, кто дышит,
Мутит, оскверняет стекло…
Тебе ж этот Вагнер не страшен.
И правда — ну чем он богат?
Гирлянды звучащих стекляшек
Придумал, навешал — и рад.
Он верит, что ходит по краю, —
Мужчина! Властитель! Герой!..
Чудак!
Ничего он не знает,
Что женщине нужно земной.
Не знает ни страсти, ни Бога,
Ни боли, ни даже обид…
С того и шумит он так много,
Пугает
и кровь леденит.
Масштабы
Мы всюду,
бре́дя взглядом женским,
Ища строку иль строя дом,
Живём над пламенем вселенским,
На тонкой корочке живём.
Гордимся прочностью железной,
А между тем
в любой из дней,
Как детский мячик,
в чёрной бездне
Летит Земля.
И мы на ней.
Но все масштабы эти помня,
Своих забыть —
нам не дано.
И берег —
твёрд.
Земля — огромна.
А жизнь — серьёзна. Всё равно.
* * *
Заслуг не бывает. Не верьте.
Жизнь глупо вперёд заслужить.
А впрочем, дослужим до смерти —
И можно заслугами жить.
А нынче бы — лучше иначе.
Обманчиво право на лень.
Ведь, может, и жить — это значит
Заслуживать каждый свой день.
Ты идёшь
Взгляд счастливый и смущённый.
В нём испуг, и радость в нём:
Ты — мой ангел
с обожжённым
От неловкости крылом.
Тихий ангел… Людный город
Смотрит нагло вслед тебе.
Вслед неловкости, с которой
Ты скользишь в густой толпе.
Он в асфальт тебя вминает, —
Нет в нём жалости ничуть,
Он как будто понимает
Впрямь, —
куда ты держишь путь.
Он лишь тем и озабочен —
Убедиться в том вполне.
Ты идёшь и очень хочешь,
Чтоб казалось — не ко мне.
А навстречу — взгляды, взгляды,
Каждый взгляд — скажи, скажи.
Трудно, ангел… Лгать нам надо
Для спасения души.
Чтоб хоть час побыть нам вместе
(Равен жизни каждый час),
Ладно, ангел… Нет бесчестья
В этой лжи. Пусть судят нас.
Ты идёшь — вся жизнь на грани,
Всё закрыто: радость, боль.
Но опять придёшь и станешь
Здесь, при мне, сама собой.
Расцветёшь, как эта осень,
Золотая благодать.
И покажется, что вовсе
Нам с тобой не надо лгать.
Что скрывать, от всех спасаясь?
Радость? Счастье? Боль в груди?
Тихий ангел, храбрый заяц.
Жду тебя. Иди. Иди.
* * *
Ты летишь, и мне летится.
Правлю, прямо курс держа.
Только ты летишь, как птица,
Я — как толстый дирижабль.
Не угнаться за тобою,
Не избыть твоих границ.
Вот ты движешься с толпою
Лёгких птиц, бездомных птиц.
Мне б сейчас к тебе спуститься: