За его спиной, незримый,
Не таясь, молчал погром.
Шёл с ним рядом, улыбался
И — молчал. Но знали все:
Шевельнёт полковник пальцем,
И пойдёт во всей красе —
Пух перин, одежды клочья,
Мат кромешный, душный чад,
Изнасилованной дочки
Опустевший с ночи взгляд.
Но последней грозен властью,
Собираясь далеко,
Тот полковник груз причастья
К этой грязи — нёс легко.
Словно впрямь так был воспитан
В светлой детской, в мире книг,
Словно он к таким визитам
В раннем возрасте привык.
То ль он верил, что евреи
Ввергли Родину во тьму,
А раз так — за грех пред нею
Дань платить должны ему.
То ль узрел в изъятье этом
Дань порядку, с прошлым связь, —
Как-никак он к тем предметам
Был привычен отродясь.
То ль решил, что в этой драме
Смысл любой едва ли есть,
И, борясь с большевиками
За порядок и за честь,
В той борьбе рискуя жизнью, —
В части собственности он
Сам стихией большевизма
Стал отчасти заражён.
Ты поверишь мне едва ли,
Но для нас, для всей страны
Вы с ним две одной медали
Оборотных стороны.
Он исчез давно, навечно,
Но должна бы по всему
Всё равно поставить свечку
Ваша партия ему.
Будет только справедливо
Так отметить вашу связь:
Это ж он Россию к взрыву
Вёл — как мальчик веселясь.
Он, от злости сатанея,
Гнал упрямо в красный стан
Надругательством — евреев,
Просто плётками — крестьян.
Гнал свирепо, сея беды,
Жаждал мстить, судить, карать,
И как зрелый плод — победу
Вам осталось подобрать.
Но под докторскою крышей
Близ полковника того
Ты о том не думал, слыша
Голос вежливый его.
Не с того душа болела,
А от мыслей… Ты страдал
От обиды: знал, как белых
Этот врач с надеждой ждал.
Угнетало униженье,
Общность странная судьбы…
Всё тут было в нарушенье
Правил классовой борьбы.
Всё! Надолго ты потрясся
Встречей с ним… Не враз постиг,
Что всего тут жадность класса,
Подтвержденье чётких книг.
В то, что просто и знакомо,
Вновь поверил ты — да как!
Хоть смущал азарт погрома
У полковника в зрачках.
…Затихал весь город Киев,
Слыша голос твой в ночи.
Вся его буржуазия —
Адвокаты и врачи.
И звенели стёкла грустно,
Когда шёл ты по утрам
По Андреевскому спуску
Вверх, к Присутственным Местам.
Был, как выстрел, эхом резким
Каждый шаг твой повторён.
И в испуге занавески
Поднимались с двух сторон.
Их подхватывало, словно
Ветром классовой борьбы…
…И за каждой — тот полковник
Избегал своей судьбы.
Избегал, стоял на страже,
И от взора твоего
Этажи и бельэтажи
Нагло прятали его.
Пусть не знал ты, где полковник,
Всё ж ты знал, что всё равно
Социально и духовно
Все вокруг с ним заодно.
Все — как он, того же мира,
То же скрыто в них, что в нём…
И врывался ты в квартиру,
Словно в крепость под огнём.
Но не били револьверы,
Враг не целился, губя.
Лишь чужая атмосфера
Обступала здесь тебя.
Словно кто-то неизвестный,
Проиграв последний бой,
Ставил вновь тебя на место,
Возвышался над тобой.
И разбитый, незаконный,
Власти отданный твоей,
Лишь косился удивлённо
На тебя со стеллажей.
Где под слоем белой пыли,
За тисненьем корешков,
Книги с важностью хранили
Мудрость «классовых» веков.
Нежный лепет, страстный шёпот,
Столкновенья лиц и войск,
Бег за счастьем — грустный опыт
Всех людских переустройств.
Все открытья, все потери,
Относительность всех благ.
Безысходность вер, неверий,
Бледный свет сквозь этот мрак.
Откровенья всех религий,
Имена и письмена…
Заглянувши в эти книги,
Ты б не понял ни хрена.
Ни тоски, ни жажды света,
Ни огня, что жжёт слепя.
Ни того, что речь тут где-то
И о том, что ждёт тебя…
Несмотря на диктатуру,
Книги смысл хранили свой…
…Буржуазная культура
Издевалась над тобой.
Впрочем, свято веря в сдвиги,
Делом занятый вполне,
Не смотрел ты в эти книги, —
Просто видел их извне.
Но понятья не имея,
Что в них есть, — при всём при том
Несозвучность их идее
Чуял классовым чутьём.
И, задетый ими кровно,
Так ты зло на них взирал,
Словно в каждой жил полковник —
Тот, что вещи отбирал.
Словно скрыть они хотели,
Притворяясь неумно,
Что учёный их владелец
С тем полковником — одно.
Где б вам знать, что он такими
Был, как вами, удручён,
Что он страстно спорил с ними,
По ночам забыв про сон.
И заснуть не мог до света,
Возмущённо чуя рок…
Был, как ты, полковник этот:
Верить доводам — не мог.
Но и вдруг узнав такое,
Ты б лишь крякнул: вздорный класс.
Слишком верил ты в другое —
В «кто не с нами — против нас».
Твой приказ гремел раскатом,
И, судьбе своей не рад,
Тот владелец брёл куда-то
Впереди твоих ребят.
Унося тоску и драму,
Глядя вдаль, в конец пути…
Только Ленин телеграммой
Мог теперь его спасти.
Властелин и рыцарь часа!
В личной жизни и в борьбе
Ты чутьё и гордость класса,
Словно Знамя, нёс в себе.
И от классовой фортуны
Опьянев,
на всех — орлом
Вниз глядел как бы с трибуны —
Даже дома за столом.
Гордый поступью железной,
Знать не мог ты в том году,
Что ведёте всех вы в бездну,
А себя — на Воркуту.
Что, когда замрут орудья
После классовой войны,
Победителей — не будет,
Будут все побеждены.
Что жидов за те же вины
Станут снова гнать и клясть,
И что ты, Абрам Пружинер,
Будешь зол на эту власть.
Чётким шагом, с важной рожей,
С пистолетом ты ходил…
…Знал, что быть всё это может,
Тот, кого ты уводил.
Да, про всё, что может статься,
Знал он — словно вспоминал.
Безо всякого злорадства,
А с тоской и болью — знал.
Знал заране, знал сердито
То, что после, всё стерпя,
Ты постиг…
И то, что скрыто
И поныне от тебя.
Знал — хоть мало было проку
Знать… Не мог он ничего.
Разве если б стал пророком
Для полковника того.
Где там! В споре, как в угаре,
Он пред ним с его тоской
Был бессилен. Как Бухарин
В дни иные пред тобой.
Вспомни, как свистал охотно
Ты Бухарину в свой час,
Когда силился он что-то
Вам открыть, спасти всех вас —
От позора, от расплаты,