Вечность — жизнь в неправде всей.
Но себя в ней слышать можно —
Меру, Бога и людей.
С ней спокойно, ненатужно
Может пить душа моя
То одно, что впрямь ей нужно, —
Вдохновенность бытия.
Что ж, согласен я со всеми.
Только нам не повезло.
Откровенно в наше время
Миром править рвётся зло.
Рвётся мрак представить светом,
Спутать силой колдовства
Все названия предметов
И любое дважды два.
Это — мрак. И в этом мраке, —
И боюсь — во всём есть связь, —
Могут люди, как собаки,
Дочь мою убить, озлясь.
Налететь толпою плотной,
Оскорбить, и растоптать.
Я боюсь. Ведь безысходно
К людям ненависть питать.
Сразу сердце станет немо,
Всё, чем жил, угаснет враз.
…Вот с чего я к этим темам
Возвращаюсь каждый раз.
И бросая не впервые
В морду дня его грехи,
Сочиняю «лобовые»
Разозлённые стихи.
И стыжусь того не очень,
Понимая жизнью всей,
Что в поэзию и осень
Нет теперь других путей.
Это вечность — знаю точно —
Защищать себя зовёт.
И тоскуя, в каждой строчке,
Ею вызванной, — живёт.
Поэма греха
Мы живём,
зажатые
железной клятвой.
За неё —
на крест,
и пулями чешите:
это —
чтобы в мире
без Россий,
без Латвий,
жить единым
человечьим общежитьем.
..и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном…
Прельщались в детстве мы железной клятвой
Жить общежитьем — без Россий, без Латвий.
Об этой клятве все тогда трубили,
Но мы верны ей и позднее были,
Когда — мы это тактикой считали, —
Трубить об этом, в общем, перестали.
Мы поверяли верность этой клятвой…
…А нам и дела не было до Латвий.
Что значило для нас на фоне Цели,
Что Латвия живёт и в самом деле,
Что ей чужды все наши упованья,
Но слишком сладок миг существованья —
Вне Ордена, вне Ганзы, вне России,
Считай, за всю историю впервые.
И что её, вкусившую начало,
Судьба исчезнуть вовсе не прельщала.
Наоборот — как долг велит Державе,
Она искала подтвержденья в славе
И памятники ставила в столице
Тем, кто помог ей от врагов отбиться, —
Чтоб жить без нас, без дури вдохновенной,
Жить, не страшась судьбы обыкновенной, —
Кадя, как люди, из приличья Марсу:
Без бранной славы что за государство?
Пусть кто другой, а мы судить не можем,
Велик ли в том размах или ничтожен.
Что ведаем в своём упорстве диком
Мы о величье? — Грех наш был великим.
Да, грех… И наш — хоть мы всегда роптали.
Но понимали ль мы, о чём мечтали?
Вот Латвия. Мы — здесь. Мечты — не всуе…
Что ж грустный Братским кладбищем брожу я?
…На серых плитах — имена и даты.
Тишь. Спят в строю латышские солдаты,
Носившие в бою НЕ НАШЕ знамя,
Погибшие, возможно, в схватках с НАМИ.
…Они молчат, я надписи читаю.
Здесь — всё другое, здесь — страна другая.
Здесь — занята, как встарь, сама собою, —
Она упрямо чтит своих героев.
Вокруг на плитах имена убитых,
Что ж нет имён на некоторых плитах?
Они — пусты. Их вид предельно гладок.
Поверхность — стёрта… Наведён порядок
И в царстве мёртвых… Спавший под плитою,
Как оказалось, памяти не стоит.
Он к нам до смерти относился худо
И как бы депортирован отсюда.
Всё это — Сталин… Все упрёки — мимо.
Но кем мы сами были? Что несли мы?
Что отняли у всех? И что им дали?
И кем бы стали, если бы не Сталин?
И без него — чем, кроме дальней Цели,
Мы сами в жизни дорожить умели?
И как мы сами жили в эти годы,
Когда он депортировал народы?..
…Что в этом «МЫ!»? Намёк ли на Идею,
С которой чем честней мы, тем грешнее?
Наверно — так. Но сам не знаю, прав ли?
Кто был честней, тот был от дел отставлен.
И всё же — «МЫ»!.. Все! — кто сложней, кто проще.
Был общим страх у нас, и грех был общим.
«МЫ» — это мы — пустая злая сила,
В которую судьба нас всех сплотила.
МЫ — жизнь творим. Нам суд ничей не страшен,
Плевать, что это кладбище — НЕ НАШЕ.
Оно — мемориал, и он — освоен:
Обязан каждый памятник, как воин,
Служить лишь НАМ. Лишь МЫ одни по праву
Наследники любой геройской славы.
«МЫ» — это мы…
Лежит плита над мёртвым,
И на плите цветок, хоть имя стёрто.
Знать, кто-то здесь бывает временами,
Кому плита без букв — не просто камень;
И кто глазами строгими своими
Читает вновь на ней всё то же имя, —
Знакомое ему, а нам чужое…
Кто в снах тяжёлых видит нас с тобою
И ту плиту… И ненавидит страстно…
…А кто другого ждал — тот ждал напрасно.
В его глазах — всегда пустые плиты.
Жаль, от него навек сегодня скрыты
Мы. Наша боль, все взрывы нашей воли…
Проклятье века — разобщённость боли.
Плевать ему теперь на наши взрывы…
Что делать? Жизнь не слишком справедлива,
И лучше быть поосторожней с нею…
…Средь старых плит есть плиты поновее.
Взгляни на них, и мир качнётся, рушась.
Латинский шрифт: «Бобровс», «Петровс», «Кирюшинс»…
Бобров… Петров… Так!.. Только так вас звали.
Чужих обличий вы не надевали,
Не прятались за них на поле бранном.
Вы невиновны в начертанье странном
Своих фамилий… Долг исполнив честно,
Не вы себе избрали это место.
Привыкнув за войну к судьбе солдатской,
Могли б вы дальше спать в могиле братской,
А спите здесь меж этих плит немилых,
На кладбище чужом, в чужих могилах,
Где кто-то спал до вас, нам жить мешая,
Где ваш покой смущает боль чужая,
Как будто вы виной… А вы — солдаты.
Вы ни пред кем ни в чём не виноваты.
Вселил вас силой на жилплощадь эту
Без спросу Член Военного Совета
Иль кто-то равный, ведавший уделом…
И вряд ли сознавал он, что он делал.
Он только знал, что есть на то Решенье,
Как в прошлом был приказ о возвышенье
Его внезапном… И как вся карьера,
Весь опыт жизни и основа веры.
Да, мать его седою здесь бы стала…
Но ведь она была всегда отсталой,
Неграмотной… И всех жалела глупо.
Ну где ей знать, что трупы — только трупы,
А жизнь — борьба… Всё, что, спеша к вершинам,
Усвоил сын, хоть был хорошим сыном.
— Ещё б живых жалеть… А трупы — ладно! —
Пусть служат агитации наглядной.
Простите НАС, лишённые покоя!
За всю планету пав на поле боя,
Лежите каждый вы в чужой могиле,
Как будто вы своих не заслужили.
И мимо вас, не подавая виду,
Проносят люди горечь и обиду,
Глядят на вас… И тяжек взгляд… И — всё же
Простите НАС… Его простите тоже.
Простите… Не со зла он делал это.
Он просто точно знал, что Бога — нету.
Кто предсказать бы мог, чем станет позже
Российских бар игривое безбожье,
И «либерте», и опьянённость Целью!..
У них был хмель, у нас — всю жизнь похмелье.
Над нами он, свой долг блюдущий строго.
Но в чём он видел долг, служа не Богу?
Во что он верил, пугаясь во взглядах?
Скорей всего — в назначенный порядок.
Где ясно всё, где мир жесток и розов,
Где никогда не задают вопросов…
Или короче — в твёрдые начала,
В то, что его над жизнью возвышало,
Что вдруг пред ним открыло путь и дали,
Чему основы знал не он, а Сталин.
…И в этом состоянье очумелом
Мы жили все. И шли к чужим пределам,
И, падая в бесславье с гребня славы,
Смотрели тупо, как горит Варшава,
Как Сталин ждёт, что Гитлер уничтожит
Тех, с кем и он потом не ладить может…
А позже с тем же, в танках, в ночь без света,
Спешили в Прагу, чтоб закрыть газеты.
Так МЫ живём… Летим, как в клубах пыли.
Топча весь мир… За что? Зачем?.. — Забыли!
Но НАС — несёт… И всё НАМ мало!.. Мало!..
И гибнет всё, на чём бы жизнь стояла,