Пусть даль светла вам видится за ним…
Бог помочь вам.
А здесь, у ночи в зеве,
Накрытый стол, и всё ж со мною вы…
Двенадцать бьёт!
В Москве всего лишь девять.
Как я давно уж не видал Москвы.
Довольно!
Встать!
Здесь тосковать не нужно!
Мы пьём за жизнь!
За то, чтоб жить и жить!
И пьём за дружбу!
Хоть бы только дружбу
Во всех несчастьях жизни сохранить.
К моему двадцатипятилетию
Я жил. И всё не раз тонуло
И возникало вновь в душе.
И вот мне двадцать пять минуло,
И юность кончилась уже.
Мне неудач теперь, как прежде,
Не встретить с лёгкой головой,
Не жить весёлою надеждой,
Как будто вечность предо мной.
То есть, что есть. А страсть и пылкость
Сойдут, как полая вода…
Стихи в уме, нелепость ссылки
И неприкаянность всегда.
И пред непобеждённым бытом
Один, отставший от друзей,
Стою, невзгодам всем открытый,
Прикован к юности своей.
И чтоб прижиться хоть немного,
Покуда спит моя заря,
Мне надо вновь идти в дорогу.
Сначала. Будто жил я зря.
Я не достиг любви и славы,
Но пусть не лгут, что зря бродил.
Я по пути стихи оставил,
Найдут — увидят, как я жил.
Найдут, прочтут — тогда узнают,
Как в этот век, где сталь и мгла,
В груди жила душа живая,
Искала, мучилась и жгла.
И если я без славы сгину,
А все стихи в тюрьме сожгут, —
Слова переживут кончину,
Две-три строки переживут.
И в них, доставив эстафету,
Уж не пугаясь ничего,
Приду к грядущему поэту —
Истоком стану для него.
* * *
Стопка книг… Свет от лампы… Чисто…
Вот сегодняшний мой уют.
Я могу от осеннего свиста
Ненадолго укрыться тут.
Только свист напирает в окна.
Я сижу. Я чего-то жду…
Всё равно я не раз промокну
И застыну на холоду.
В этом свисте не ветер странствий
И не поиски тёплых стран,
В нём холодная жуть пространства,
Где со всех сторон — океан.
И впервые боюсь я свиста,
И впервые я сжался тут.
Стопка книг… Свет от лампы… Чисто…
Притаившийся мой уют.
В трудную минуту
Хотеть. Спешить. Мечтать о том ночами!
И лишь ползти… И не видать ни зги…
Я, как песком, засыпан мелочами…
Но я ещё прорвусь сквозь те пески!
Раздвину их… Вдохну холодный воздух…
И станет мне совсем легко идти —
И замечать по неизменным звёздам,
Что я не сбился и в песках с пути.
* * *
Всё это чушь: в себе сомненье,
Безволье жить, — всё ссылка, бред…
Он пеленой оцепененья
Мне заслонил и жизнь, и свет.
Но пелена прорвётся с треском.
Иль тихо стает, как слеза.
В своей естественности резкой
Ударит свет в мои глаза.
И вновь прорвутся на свободу
И верность собственной звезде,
И чувство света и природы
В её бесстрашной полноте.
* * *
Поэзия не страсть, а власть.
И потерявший чувство власти
Бесплодно мучается страстью,
Не претворяя эту страсть.
Меня стремятся в землю вжать.
Я изнемог. Гнетёт усталость.
Власть волновать, казнить, прощать —
Неужто ты со мной рассталась?
ЛёгкостьЗа книгой Пушкина
Всё это так:
неправда,
зло,
забвенье…
Конец его друзей (его конец).
И столько есть безрадостных сердец,
А мы живём всего одно мгновенье.
Он каждый раз об это разбивался:
Взрывался… бунтовал… И — понимал.
И был он лёгким.
Будто лишь касался,
Как будто всё не открывал, —
а знал.
А что он знал?
Что снег блестит в оконце.
Что вьюга воет. Дева сладко спит.
Что в пасмурные дни есть тоже солнце —
Оно за тучей
греет и горит.
Что есть тоска,
но есть простор для страсти,
Стихи
и уцелевшие друзья,
Что не теперь, так после будет счастье,
Хоть нам с тобой надеяться нельзя.
Да! Жизнь — мгновенье,
и она же — вечность.
Она уйдёт в века, а ты — умрёшь,
И надо сразу жить —
и в бесконечном,
И просто в том,
в чём ты сейчас живёшь.
Он пил вино и видел свет далёкий.
В глазах туман, а даль ясна… ясна…
Легко-легко… Та пушкинская лёгкость,
В которой тяжесть
преодолена.
* * *
Не верь, что ты поэта шире
И более, чем он, в строю.
Хоть ты решаешь судьбы мира,
А он всего только свою.
Тебе б — в огонь. Ему — уснуть бы,
Чтоб разойтись на миг с огнём.
Затем, что слишком эти судьбы
Каким-то чёртом сбиты в нём.
И то, что для тебя как небо,
Что над тобой, — то у него
Касается воды и хлеба
И есть простое естество.
* * *
Хотя б прислал письмо ошибкой
Из дальней дали кто-нибудь.
Хотя бы женщина улыбкой
Меня сумела обмануть, —
Чтоб снова в смуглом, стройном теле
Я видел солнца свет и власть,
Чтоб в мысль высокую оделась
Моя безвыходная страсть.
Генерал
Малый рост, усы большие,
Волос белый и нечастый,
Генерал любил Россию,
Как предписано начальством.
А ещё любил дорогу:
Тройки пляс в глуши просторов.
А ещё любил немного
Соль солдатских разговоров.
Шутки тех, кто ляжет утром
Здесь в Крыму иль на Кавказе.
Устоявшуюся мудрость
В незатейливом рассказе.
Он ведь вырос с ними вместе.
Вместе бегал по баштанам…
Дворянин мелкопоместный,
Сын
в отставке капитана.
У отца протекций много,
Только рано умер — жалко.
Генерал пробил дорогу
Только саблей да смекалкой.
Не терпел он светской лени,
Притеснял он интендантов,
Но по части общих мнений
Не имел совсем талантов.
И не знал он всяких всячин
О бесправье и о праве.
Был он тем, кем был назначен, —
Был столпом самодержавья.
Жил, как предки жили прежде,
И гордился тем по праву.
Бил мадьяр при Будапеште,
Бил поляков под Варшавой.
И с французами рубился
В севастопольском угаре…
Знать, по праву он гордился
Верной службой государю.
Шёл дождями и ветрами,
Был везде, где было нужно…
Шёл он годы… И с годами
Постарел на царской службе.
А когда эмира с ханом
Воевать пошла Россия,
Был он просто стариканом,
Малый рост, усы большие.
Но однажды — бывшим в силе
Старым другом был он встречен.
Вместе некогда дружили,
Пили водку перед сечей…
Вместе все.
Но только скоро
Князь отозван был в Россию,
И пошёл, по слухам, в гору,
В люди вышел он большие.
И подумал князь, что нужно
Старику пожить в покое,
И решил по старой дружбе
Все дела его устроить.
Генерала пригласили
В Петербург от марша армий.
Генералу предложили
Службу в корпусе жандармов.
— Хватит вас трепали войны,
Будет с вас судьбы солдатской,
Всё же здесь куда спокойней,
Чем под солнцем азиатским.
И ответил строгий старец,
Не выказывая радость:
— Мне доверье государя —
Величайшая награда.
А служить — пусть служба длится
Старой должностью моею…