о немцам удалось с большим трудом увезти за бугор.
Контрбатарейная стрельба продолжалась. Стреляли мы, стреляли и немцы. Поле боя затянулось дымом, разрывы снарядов рвали воздух с оглушительным треском. Большие потери не остановили гитлеровцев, они упрямо лезли вперед. Напряжение боя нарастало с каждой минутой. Трудно приходилось нашей пехоте, кое-где начались рукопашные схватки. Я решил помочь мотострелкам и открыл огонь шрапнелью по вражеской цепи. Гитлеровцы заметались, залегли, потом, пятясь, побежали. Наши снаряды провели хорошую «прополку» в их рядах, и эта атака захлебнулась. Бой постепенно затихал. Приближался вечер.
Последнее время я взял себе за правило записывать важнейшие события дня. Вот и теперь, вытащив из планшетки тетрадь, нацарапал карандашом: «Уничтожена батарея врага. Пушкари работали четко и слаженно». Таких коротких записей к концу войны наберется много, и они сослужат мне хорошую службу: помогут восстановить в памяти многие события.
Выдержав тяжелый бой, мы привели себя в порядок, осмотрели пушки, с большим аппетитом поели пшенной каши с мясными консервами. Я приказал батарейцам не покидать огневую позицию, а сам отправился на командный пункт к Вересову. Комдив встретил меня радушно, поблагодарил за хорошую «работу», особенно — за уничтожение вражеской батареи. Тут же вытащил карту, ткнув пальцем в зеленоватое пятно, приказал взять под наблюдение лощину, уходящую клином к переднему краю. Вересов опасался, что по этой лощине ночью немцы могут подбросить подкрепления и атаковать нашу пехоту. Эти опасения были вполне обоснованными.
Возвратившись на батарею, я принял, как мне казалось, единственно правильное решение — вести одним орудием так называемый «беспокоящий огонь» в течение всей ночи. Если немцы захотят по этой лощине подтянуть резервы, то они будут попадать под наш поражающий огонь. Пристреляв это место на всю глубину, командир орудия, меняя угломер и прицел, через определенные промежутки времени производил новый выстрел. В этом и заключалась наша маленькая хитрость.
Ночь на батарее прошла спокойно, тихо, если не считать стрельбы одним орудием. Утром немцы снова пошли в атаку, и снова завертелась огненная карусель. По нашему переднему краю прицельно била с закрытой позиции немецкая батарея. По звуку выстрелов и разрывам снарядов я определил, что она находится где-то недалеко. Но где? На карте, левее нашей позиции, обнаружил маленькую деревеньку. В бинокль просматривались только деревья и крыши некоторых домов при дороге, уходящей куда-то в степь.
Стал прикидывать, где бы, будучи на месте немецкого командира батареи, я поставил пушки? Конечно, где-нибудь в садах, за домами. В деревне их замаскировать легче, чем на открытой местности. Приказал разведчикам внимательно понаблюдать за деревней, выявить кольца дыма, которые появляются после выстрела над стволами орудий, хотя самих орудий может быть и не видно. Разведчики подтвердили мою догадку.
В стереотрубу я заметил эти чуть голубоватые дымки, по ним определил положение немецкой батареи и нанес ее на карту. Стреляли по деревне, не жалея снарядов. Батарейцы и на этот раз не подвели. Сначала над деревней появился черный дым, затем к небу взметнулось желтое пламя. Видно было, как по дороге промчались лошади, запряженные в артиллерийский передок. Я дал еще несколько залпов — раздался мощный взрыв, видимо, наши снаряды угодили в склад боеприпасов. Больше немецкая батарея не стреляла. На нашем счету появилась еще одна уничтоженная цель.
Спесь с немцев мы сбили, но они еще продолжали чувствовать себя на фронте хозяевами положения. Мы были свидетелями интересного явления: наступало обеденное время, и они прекращали стрельбу, брались за котелки и принимали пищу. В общем, война войной, а обед по расписанию.
Наблюдая за противником, разведчики заметили, как в овраге, поросшем кустарником, по тропинке ходят с котелками немецкие солдаты. В кустарнике они еще как-то маскировались, а на открытой местности сделать это было трудно. Соображаю, что где-то в овраге у них кухня. В полдень картина повторяется. Говорю своим батарейцам:
— А что, хлопцы, испортим фрицам аппетит? Дадим на десерт им несколько залпов? Батарейцы улыбаются:
— Знамо дело, дадим!
Я определил координаты новой цели, нанес на карту, подготовил исходные данные и передал команду на огневую позицию. Мы еще немножко подождали, пока немцев соберется побольше, и шарахнули всей батареей. Что творилось в овраге, можно было себе представить. Но, скорее всего, было очень жарко.
Позже я узнал у командира дивизиона о том, что немцы понесли большие потери от огня 2-й батареи. Во всяком случае, противник утром отказался от атаки на нашем участке фронта. Вересов обещал доложить о наших успехах комбригу Мельникову, чтобы в приказе отметить моих бомбардиров.
В ходе июньских оборонительных боев наш дивизион справился со всеми поставленными задачами, чего не скажешь о всей 1-й мотострелковой бригаде. Я знал, что Катуков был недоволен действиями комбрига, но в чем тогда провинился Мельников, мне не было известно. После войны, уточняя некоторые детали боевых действий частей, в которых мне довелось воевать, в архиве обнаружил приказ по 1-му танковому корпусу, датированный от 1 июля 1942 года, в котором говорилось: «Преступно отнесся к делу командир 1-й мсбр полковник Мельников: был пьян, руководить боем, как положено, не мог, штаб во главе с майором Емельяновым был беспомощен».[4]
Из этого документа я узнал, что Мельников приказал посадить пехоту на танки, но успеха добиться не сумел. Бригада понесла значительные потери. Не вмешайся тогда Катуков, потери в живой силе и технике были бы еще больше. «Много еще нужно сделать тов. Мельникову, чтобы искупить свою вину перед Родиной», — таков был вывод штаба корпуса.
Позже полковник Мельников был отстранен от командования бригадой.
После небольшого затишья, накопив силы, немцы форсировали реку Кшень, повели наступление на села Огрызково и Пожидаево. Чтобы восстановить положение, Катуков приказал бросить в бой 1-ю танковую и 1-ю мотострелковую бригады, а также подчиненную ему 15-ю стрелковую дивизию полковника А. Н. Слышкина. Снова развернулись тяжелые бои, в которых наша сторона несла большие потери, особенно в танках. В танковых бригадах было около 40–60 % малоэффективных устаревших машин Т-60. Эти машины имели слабую броневую защиту и были вооружены 20-миллиметровыми пушками «швак». Их можно было применять против пехоты, но в борьбе с танками они не годились.
В июле 1942 года командование Брянского фронта, опасаясь прорыва немцев к Воронежу, создало группу войск под командованием Катукова, в которую вошли, кроме 1-го танкового корпуса, 16-й танковый корпус и 15-я стрелковая дивизия. Перед группой была поставлена задача: «Упорной, активной обороной и нанесением частных ударов не допускать расширения фронта, прорыва противника и развитие его успеха в северном и северо-восточном направлении. Всеми средствами уничтожать его живую силу и технику и, с началом наступления главных ударных сил, активными действиями во фланг и тыл противнику отрезать ему пути отхода, не допускать подвоза новых резервов, уничтожая их на рубеже р. Кшень».[5]
Одиннадцать дней шли непрерывные бои. Села Огрызково, Бобраки и Новая Жизнь несколько раз переходили из рук в руки. Изменялась обстановка, и я менял огневую позицию батареи. Случалось и такое: только мои батарейцы установят пушки, как следует приказ Мироненко — немедленно сниматься с места и перебазироваться в другой район. Делать нечего, подгоняли машины, цепляли орудия и уезжали на новые позиции.
Нам часто приходилось вести огонь с закрытых позиций, а то и прямой наводкой. Так было у села Огрызково, куда прорвались немецкие танки и пехота. Тогда мы вели огонь из четырех пушек. Комиссар батареи Александр Федоров подносил снаряды, наводчик первого орудия матрос-балтиец Томилин, сбросив гимнастерку и оставшись в одной тельняшке, быстро и сноровисто наводил орудие на цель, при этом успевал покрикивать молодым бойцам: «Торопись, салаги, дадим еще огоньку фрицам!» Я откровенно любовался работой Томилина. Вот что значит «БЧ-2»! Это я потом узнал, что «БЧ-2» — это артиллерийская служба на корабле.
А между тем немцы продолжали лезть вперед, обтекая нашу огневую позицию с флангов. Тогда я не знал, что нашу бригаду с одним мотострелковым батальоном, без поддержки танков, Катуков оставил закрывать брешь, образовавшуюся в ходе боев. Его приказ был жестким: любой ценой продержаться сутки, задержать противника. Это означало, что мотострелковая бригада отдана была немцам на съедение.
Перед нами замаячили танки с крестами на борту, за танками шли цепи автоматчиков. Моя батарея оказалась без какого бы то ни было прикрытия. Я понимал, что ситуация критическая, из которой мы выберемся с трудом или не выберемся вообще. Приказываю командирам трех орудий сниматься немедленно и занять огневую позицию южнее деревни Жерновка. Командиру четвертого орудия сержанту Пампейну и наводчику Богатыреву — оставаться на месте и прикрывать отход батареи.
Днем прошел дождь, и все полевые дороги совсем раскисли. Двигаться по ним, преодолевать лощины и овраги было особенно тяжело. Наши машины с пушками на прицепе шли черепашьим ходом. Наконец выбрались на дорогу, от которой еще исходил легкий влажный пар.
Проскочив Жерновку, мы начали устанавливать пушки. Но пушка сержанта Пампейна до сих пор не появлялась даже на горизонте. В душу закралась тревога — уж не разбита ли? Пока батарейцы готовились к бою, я отправился на поиски пропавшей пушки. В обычный ЗИС-5 с надетыми на колеса цепями приказал посадить десять бойцов. По дороге нас обстрелял «мессер», сделав два захода. Но все обошлось благополучно, мы лишь выпачкались в грязи.
Километрах в трех-четырех от Жерновки нашему взору предстала такая картина: ЗИС-тягач оказался в грязи по самые оси, отцепленная пушка приведена в боевое положение, рядом с ней стоял наводчик Богатырев с двумя противотанковыми гранатами в руках, а весь расчет с остервенением пытался вытащить застрявшую машину.