Покидая госпиталь, зашел проститься и со старым железнодорожником, который, зная, что я направляюсь на фронт, приготовил письмо своей сестре, проживающей в Харькове. После захвата города немцами он не имел от нее никаких известий. Теперь Харьков освобожден, есть надежда ее разыскать. Я обещал, что письмо доставлю по адресу.
Информационные сводки сообщали, что армия Катукова сражается где-то в районе Харькова — Белгорода, поэтому задерживаться в Курске — ни в военкомате, ни в резерве — я не собирался. Только на фронт, только в свою армию!
Из Воронежа поездом добрался до Курска. Сразу же стал наводить справки о танковой армии. Толком никто ничего не знал. Побродив по городу, основательно разрушенному бомбардировками, я вышел на шоссе Белгород — Харьков в надежде перехватить попутную машину, идущую в сторону Харькова. Мне повезло, остановился «студебеккер», нагруженный бочками с горючим, на кабине которого был нарисован знак нашей армии — белый ромб. У водителя я узнал, что машина принадлежит армейскому автобатальону, а он возит бензин и солярку с фронтовых складов на армейские, расположенные в районе Харькова. Узнал и о том, что армия ведет бои в районе Богодухова.
По дороге я рассказал шоферу, что воевал на Курской дуге, был ранен, теперь после госпиталя добираюсь в свой артдивизион. Так мы незаметно отмахали почти полсотни километров. Тут меня осенила мысль — заехать в Вознесеновку, навестить людей, которые принимали нас, как родных, встретить учительницу Марию.
— Слышь, браток, есть тут небольшое село, от шоссе будет километров пять-шесть, не больше. Вознесеновкой называется, — поделился я своей задумкой с шофером. — Был бы обязан тебе по гроб жизни, если бы забросил туда. Понимаешь, когда уходили в бой, нас провожало все село. Очень хочу повидать людей, которые делились с нами последним куском хлеба и предоставляли свое жилье. Такое ведь не забывается!
— О чем речь, капитан, — только и сказал солдат и нажал на газ.
Он высадил меня на краю села, развернувшись, помахал рукой и крикнул: «Может, еще где-нибудь свидимся!» «Студебеккер» рванул всей своей мощью, только пыль завихрилась на проселочной дороге.
Закинув за плечи вещмешок, я зашагал к центру села. Здесь почти ничего не изменилось. Во время боев Вознесеновка, как видно, не очень пострадала, но была непривычно тиха. Зашел в дом, где квартировал, хозяйка сразу узнала меня, обрадовалась. По русскому обычаю быстро собрала на стол. Мы сидели с ней и вспоминали солдат и офицеров, которые были здесь на постое. Вечером на огонек зашла соседка. Без церемоний она присоединилась к нашей компании и все время расспрашивала меня о своем постояльце фельдшере Выдыборце. Называла его только по имени и отчеству — Кирилл Остапович. Иногда употребляла слово «доктор». Пришлось объясняться, что после ранения мне ничего неизвестно о моих боевых товарищах. Но главное понял, что доктор Выдыборц запал в душу сельской молодайке.
В свою очередь я спросил об учительнице Марии. Где она, что с ней? Приятельницы, увидев мой неподдельный интерес к сельской учительнице, поспешили успокоить: с ней все в порядке, жива и здорова. Дня два тому назад уехала к отцу в Курск. Его, кажется, призывают в армию, сейчас проходит обучение. Волноваться не стоит. Мария не сегодня-завтра будет дома.
После рюмочки водки женщины стали еще более разговорчивы, выложили все сельские новости. Я поблагодарил милую компанию за гостеприимство и объявил, что, если завтра Мария не возвратится домой, вынужден буду уехать в Харьков: надо искать свою бригаду, одним словом, свое начальство.
Тут соседка неожиданно всплеснула руками:
— А зачем искать, есть какой-то ваш начальник здесь, в Вознесеновке. И совсем недалеко, на другом берегу Курасовки, у фельдшерицы лечится. Мы его здесь видели еще до боев. Маленький такой, чернявый, подполковник кажется.
Я опешил: «Неужели начальник штаба бригады Давид Драгунский? Наш «ДД». Но как он сюда попал?»
Не долго думая, я попросил соседку любыми путями узнать фамилию подполковника, и, если можно, сегодня же. Сколько прошло времени, не помню, но, вернувшись, соседка назвала имя подполковника: Давид Абрамович Драгунский.
Было уже поздно, и я решил перенести встречу с начальником штаба на следующий день. Хозяйка проложила мне место в комнате, но я, чтобы ее не обременять, отправился спать на сеновал. Давненько не представлялась такая возможность выспаться на душистом сене. По приставной лестнице забрался с улицы на чердак и тут же погрузился в благоухающее разнотравье. Хоть и устал за целый день, но спать почему-то не хотелось. Перед глазами стоял Драгунский. Интересно, как он меня встретит?..
С подполковником Драгунским я столкнулся еще на Калининском фронте. В то время ему было лет тридцать с небольшим. Роста ниже среднего, лицо круглое, типично еврейское, на нем выделялся крючковатый нос и небольшие, черные, внимательные, с хитринкой глаза, волосы всегда носил зачесанными назад. Он был непоседа, подвижный, как ртуть, энергичный, доброжелательный и внимательный к людям человек, обладал удивительной работоспособностью. Про него в шутку говорили, что работает в сутки он двадцать пять часов. «Откуда у тебя лишний час?» — спрашивали у подполковника. «Краду у предстоящего дня», — весело отвечал Драгунский.
Еще до войны Давид Абрамович закончил военную академию, воевал с японцами на Халхин-Голе, за что был награжден орденом Красного Знамени. У Катукова занимал должность начальника корпусной разведки.
На одном из участков обороны 1-й мехбригады дела шли из рук вон плохо, надо было срочно навести там порядок. У Катукова в этот момент под рукой никого не оказалось, и он послал туда начальника разведки. Какие меры принимал Драгунский, неизвестно, только бригада вскоре пошла в наступление и заняла ряд сел. Комкору понравились организаторские способности «ДД», и он назначил его начальником штаба бригады, объяснив свое решение коротко:
— Будешь теперь, Давид Абрамович, наставлять Мельникова на путь истинный. Командир он неплохой, но бывают у него завихрения…
Так и остался Драгунский на должности начальника штаба, сработался сначала с Мельниковым, потом — с Липатенковым, геройски воевал на Курской дуге, будучи раненым вывел группу пехотинцев и танкистов из немецкого окружения. Недолечившись в армейском госпитале, а попросту сбежав из него, он появился в бригаде к моменту контрнаступления армии, снова был ранен. Видимо, после этого ранения и оказался не в госпитале, а в руках заботливой фельдшерицы, лечился у нее на дому.
Насколько мне известно, с «дамой своего сердца» Драгунский познакомился сразу же по прибытии на Курскую дугу, когда бригада, зарываясь в землю, готовилась к активной обороне. Всякие увольнения из части были категорически запрещены.
Весь наш дивизион тогда находился в поле и занимался усовершенствованием оборонительных сооружений. Как-то вечерком я решил нелегально сходить в Вознесеновку, чтобы повидаться со своей учительницей: заскучал, не видя ее несколько дней. Утром мелкой рысью бежал к себе в часть. Протопав уже полпути, услышал позади себя шум мотора, оглянулся — пылит начальственный «виллис». С обочины нырнул в кусты, надеясь, что машина проскочит. Но не тут-то было, меня засекли. Слышу голос Драгунского:
— А ну выходи, нечего прятаться, посмотрим, что ты за герой!
Я вышел из укрытия. Пришлось тут же признаться, зачем ходил в Вознесеновку. Давид Абрамович, выслушав меня, сначала насупился, потом поднял кустистые брови и громко рассмеялся:
— Надо же, какое у нас с тобой, капитан, родство душ. Я ведь тоже еду от своей «Джульетты». Ладно, садись, подвезу, незачем понапрасну бить ноги.
Я сел на заднее сиденье и долго «переваривал» наш разговор: «Ай да Драгунский! Вот так начальник штаба!»
Он подвез меня до штаба дивизиона. Вряд ли кому, даже Мироненко, могло прийти в голову, что я находился в самоволке. Был в штабе бригады — и все тут. Когда я вышел из машины и захлопнул дверцу, Давил Абрамович, наклонившись ко мне, тихо произнес:
— Соберешься снова в Вознесеновку, пригласи и меня, в таком деле вдвоем веселее. Ну, а о том, что мы встретились на дороге, — молчок.
Я ответил:
— Союз мужей!..
И вот теперь предстояла новая встреча с нашим «ДД». Кстати, откуда пошло это «ДД»? Так офицеры бригады всегда называли начальника штаба, разумеется, только между собой. И все из-за того, что на штабных документах он ставил свою подпись в виде двух больших букв «ДД», дальше шли какие-то закорючки. Это означало — Давил Драгунский.
Утром меня разбудил горластый петух. Я встал, умылся холодной колодезной водой и начал собираться к Драгунскому. Вышла хозяйка и предложила чаю. Но я отказался, сославшись на то, что спешу увидеть свое начальство, и зашагал к мостику, чтобы пересечь речку Курасовку.
Первое, что бросилось в глаза в доме фельдшерицы, — лежащий на кровати с книгой в руках Драгунский. Видно было, как он обрадовался моему появлению. Отбросив одеяло, вскочил, оставаясь в нижнем белье, долго жал мне руку. Через несколько минут Давид Абрамович был уже в армейской форме, извинительным тоном сообщил:
— Понимаешь, хозяйка моя на работе, но ты не беспокойся, мы тут управимся и без нее, малость подсуетимся.
На столе появился завтрак — горячая картошка, а к ней все, что полагается, плюс бутылка водки. Драгунский сообщил, что его здесь навещают друзья из бригады, привозят продукты, бензин для мотоцикла, который, кстати, я заметил стоящим во дворе. Давид Абрамович был в курсе всех армейских дел, говорил о прошедших боях, о том, что бригада сражается теперь юго-восточнее Богодухова. Там ее и надо искать. Мы беседовали часа два, настало время расставаться. Я пожелал подполковнику скорого выздоровления и возвращения в бригаду.
Не дождавшись возвращения из Курска Марии, с походным вещмешком за плечами, пешком я добрался до шоссе, затем попутными машинами стал догонять свою часть.
Сначала добрался до Харькова. Город был освобожден войсками Степного фронта совсем недавно. Вдоль дорог уже были сняты немецкие указатели. Куда ни посмотришь, везде разбросана подбитая техника — танки, орудия, сгоревшие машины, опрокинутые армейские повозки. Все говорило о том, что бои здесь были тяжелые.