Власенко потом говорил, что впервые видел в такой ярости Дремова, совершенно потерявшего над собой контроль.
Садясь в машину, он еще раз гаркнул: «Немедленно быть в городе, иначе шкуру спущу!»
К счастью, подошли саперы и разминировали дорогу, но двигаться вперед нам по ней не пришлось. Фашисты сумели быстро подтянуть большое количество танков и авиацию, сходу атаковали Станислав и выбили наши войска из города, в том числе и 67-й танковый полк, механизированные и стрелковые части. Вскоре на дороге перемешались все рода войск, поспешно отступающие в тыл. Нам тоже ничего не оставалось делать, как влиться в общий поток.
Тут как назло появилась вражеская авиация. Всякий раз, когда «мессершмитты» пролетали над колонной, мы, бросив машины, ныряли под насыпь железной дороги, которая шла параллельно шоссе. Изрядно выкупавшись в талой воде, промокнув до нитки, продолжали движение — кто на машинах, а кто и «пехом», пытаясь согреться после холодной купели.
За артиллерийским дивизионом отступал минбат капитана Атлякова, на большой скорости промчался 405-й отдельный дивизион PC «катюш» майора Юрия Гиленкова. Мой друг, высунувшись из машины, что-то прокричал и помахал рукой, и зачехленные брезентом установки мгновенно скрылись с глаз. Вот тут я почувствовал преимущество хорошей техники — РСы стояли на мощных «студебеккерах», для которых любые дороги были нипочем.
Откуда ни возьмись появился командир 67-го танкового полка подполковник Барштейн, пытавшийся остановить отступающих и положить всех в цепь. Странно было видеть, как он палил из пистолета, даже ранил старшину из батальона Атлякова, но драп все равно продолжался. Так мы отмахали, наверно, километров десять. Фашистских «тигров» и «пантер» больше не было видно, не показывалась и авиация. Вот тут решено было немного перевести дух. С утра батарейцы ничего не ели, а когда появилась кухня, все дружно взялись за котелки.
Принесли и нам с Власенко горячую пищу. Василий Прокофьевич поставил на стол бутылку водки, налил целый стакан и приказал: «Пей!» Я стал возражать, но он настоятельно потребовал: «Мне нужен здоровый начальник штаба. Водка пойдет на пользу!»
Мы поели, я переоделся в сухое обмундирование и тут же заснул. Проснувшись через несколько часов, готов был хоть наступать, хоть отступать, даже кашля не было. Водка, наверно, мне здорово помогла.
Этот «героический драп» от Станислава запомнился нам надолго. Уже после войны, вспоминая то время, когда мы «брали» Станислав, генерал Гиленков, шутя, говорил: «Видел я тебя, Петя, мельком, обгоняя твой дивизион, но уж не обессудь, был ты тогда похож на мокрую курицу».
Отступление — это стихия, которую не сразу удается переломить. И все же мы тогда остановились и, опомнившись, быстро заняли оборону километрах в десяти восточнее Станислава, а когда подвезли горючее и боеприпасы, готовы были сражаться хоть с самим чертом.
Фронтовая обстановка сложилась так, что Станислав брать нам не пришлось. Его освободили позже в ходе Львовско-Сандомирской наступательной операции части и соединения общевойсковой армии.
Если же говорить о боевых действиях 19-й механизированной бригады, то до подхода к Днестру свежих сил она узенькой цепочкой держала оборону вдоль реки на значительном расстоянии. Нашему 461-му артдивизиону Липатенков отвел участок километров десять и приказал стоять насмерть, но не пропустить врага. Я до сих пор с содроганием вспоминаю эту «оборону». Пусти немцы с десяток «тигров» или «пантер» в этом направлении, от нашего дивизиона ничего бы не осталось, кроме груды металла. Хорошо, что мне посочувствовал майор Гиленков, оставивший на свой страх и риск две установки РС, предупредив строго-настрого, чтобы я использовал снаряды только в крайнем случае, когда уж совсем станет невмоготу. Этот «резерв» находился в дивизионе семь суток. К счастью, немцы не полезли на нашем участке, а вскоре подошли общевойсковые части и нас отвели в тыл.
Тыл по понятиям того времени означал отвод войск от линии фронта на 10–15 километров. Военный совет фронта по-прежнему рассматривал 1-ю танковую армию как важную ударную силу и не спешил отводить ее на переформирование.
Когда я писал эти «Записки», то пришлось просмотреть в архиве ежедневные донесения Катукова в штаб фронта. Меня интересовало одно важное обстоятельство — как оценивало командование армии свою боеспособность? Уж очень она была хлипкой, если судить по нашей бригаде или артдивизиону. Оказывается, она еще держалась и могла отбивать атаки противника, который тоже выдыхался и стремился уйти к Висле, поближе к своим границам. Вот одно из таких донесений от 26 апреля 1944 года: «Противник с 8.00 силами до пехотной дивизии при поддержке 70–80 танков наступал в южном и юго-восточном направлении, пытаясь прорвать оборону наших войск и развить успех в общем направлении на Обертын. Все атаки противника успеха не имели. На отдельных участках фронта ценою больших потерь ему удалось вклиниться в нашу оборону. Особенно отмечается активность действий минометов. Авиация противника в течение дня в полосе армии не появлялась».![33]
С подходом стрелковых частей наш дивизион был размещен рядом с польским селом Петров, недалеко от Днестра. В боях мы не участвовали, но были в постоянной боевой готовности. По мере возможности общались с местным населением. Заместитель дивизиона по политчасти Саша Федоров одним из первых установил «дипломатические» отношения с местным ксендзом. Когда он успел это сделать, я не знал. Но как-то пригласил меня пообщаться со служителем католической церкви, по его словам, человеком довольно интересным, с которым он уже играл в шахматы и вел разговоры на мирские темы.
Судя по дому, в котором жил ксендз, и примыкавшими к нему постройками — конюшней, сараями с разной живностью, — приходу него был богатый. Едва мы постучали в дверь, как на пороге появилась молодая служанка, которая провела нас в большой зал со старинной мебелью и коврами. Из соседней комнаты вышел сам ксендз, типичный польский пан лет тридцати, с приятной улыбкой на устах и умными живыми глазами.
В столовой нам предложили вино и разнообразные закуски. Ксендз хорошо говорил по-русски, в процессе разговора выяснилось, что в международных вопросах он тоже неплохо разбирается, но ненавидит «швабов», немцев. О Гитлере говорил, как о главном виновнике несчастий народов многих стран, в том числе и польского. Из столовой мы снова перешли в зал, где Федоров стал играть с хозяином в шахматы, я же уселся в кожаное кресло и следил за их игрой. Ксендз после выпитого вина был словоохотлив, много рассказывал об учебе в духовной семинарии, затем о том, что дал обет безбрачия, чтобы посвятить всего себя божьим делам и не отвлекаться на мирские и семейные заботы. Я слушал эти признания и сам себе улыбался: «При такой симпатичной служанке, судя по всему, безбрачием тут и не пахнет».
Эта встреча с ксендзом запомнилась еще и потому, что через несколько дней село Петров немецкая авиация подвергла жестокой бомбардировке, хотя в нем не было ни одного советского солдата. Что стало с нашим ксендзом и его милой служанкой, мы не знали. Встретиться с ними больше не довелось: дивизион переместился на другое место. Очень хотелось, чтобы эти люди остались целыми и невредимыми.
На фронте еще продолжались ожесточенные бои, но обстановка к концу апреля 1944 года уже стала складываться в нашу пользу. К линии фронта подошли стрелковые и артиллерийские соединения и начали строить прочную оборону, авиация перебазировалась на ближние аэродромы, заметно улучшилось наше снабжение горючим, боеприпасами и продовольствием, в части стало прибывать новое пополнение.
25 апреля 1944 года — памятный день в истории 1-й танковой армии. Приказом наркома обороны СССР она была преобразована в гвардейскую. 2-я, 3-я и 4-я танковые армии уже были гвардейскими, но Сталин, видимо, первый номер держал для Катукова. Гвардейским частям и соединениям полагался полуторный денежный оклад. Правда, деньги на фронте все равно ничего не значили: где и что на них покупать? Как правило, мы их по аттестату пересылали родственникам. По этому поводу среди офицерского состава ходила такая шутка: гвардейцы получают полуторный оклад и возможность дважды умереть. Шутка родилась не случайно, потому что гвардейские части, особенно танковые, направлялись на самые опасные участки фронта.
Высокие армейские начальники — Катуков, Попель, Фролов и другие — приезжали в части и соединения, поздравляли нас со званием гвардейцев и выходом к Карпатам. Газета «Правда» тоже отметила успехи 1-й танковой армии:
«Переход через Прут и взятие Черновиц открыли перед наступающими новые широкие возможности. Прославленные пехотные полки, танковые части генералов Гетмана и Дремова, артиллерийские всесокрушающие колесницы гигантским прыжком очутились в предгорьях Карпат. Перед нами в синеватой, влекущей дымке лежали высокие, поросшие буком и темно-зеленой пихтой Карпаты. Там, в горных высотах, похожих на пирамиды, — бесчисленное множество долин и ущелий, по стремнинам которых, клокоча пеной, текут рожденные в теснинах Черемош, Серет и многие другие реки. На Карпаты вели узорчатые, прихотливо извивающиеся дороги и тропы. Через перевалы, зубчатые хребты, ущелья и лесные дебри они подходили к нашей юго-западной государственной границе, к горным постам и заставам, обозначавшим край родной земли. По этим горным дорогам, по еле заметным тропам и двинулись наступающие части Красной армии, повинуясь приказу Родины».[34]
Оказывается, что не только наша печать писала в эти дни об успехах 1-го Украинского фронта, но и различные агентства, например «Ассошиэйтед Пресс». А газета «Нью-Йорк Таймс» отмечала:
«Русские армии, которые прервали главные коммуникации немцев на Украине, теперь полностью используют выгоды создавшегося положения. Стратегия, выдержка и организация советских войск производят большое впечатление. На ряде участков отступление немцев превращае