В послевоенные годы высшее руководство страны к армии относилось весьма прохладно, особенно к офицерскому корпусу. Этим грешил и Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев. В период его правления армия сократилась в несколько раз.
То же самое происходило и с боевой техникой. На каком-то военном совещании Хрущев высказал мнение о том, что в связи с созданием ракетных войск стратегического назначения, которые могут поражать цели в любой точке земного шара, нам не нужны дальняя авиация и большие надводные корабли. Боевые задачи на суше будут решать стратегические ракеты, а на море — подводные лодки, вооруженные ракетами с ядерными зарядами на борту.
Разумеется, в послевоенный период держать многомиллионную армию было нецелесообразно, но в той международной обстановке, когда «холодная война» достигла своего апогея, вряд ли следовало ликвидировать ударные силы армии. Однако из заявления Хрущева министр обороны СССР Р. Я. Малиновский, выслуживающийся перед Хрущевым, а затем и перед Брежневым, делает свои выводы. По «ВЧ» он отдает приказ разрезать 20 стратегических бомбардировщиков, способных нести ядерное оружие, находившихся в подчинении командующего Одесским военным округом маршала Бабаджаняна. При этом указывает конкретные сроки. Командующий округом заволновался: такого еще в армии не было. Запрашивает Генштаб. Ему отвечают: распоряжение Малиновского. Бабаджанян не сдается, предлагает провести эту акцию только после того, как будут получены новые самолеты.
И все же уничтожение самолетов и кораблей началось повсеместно. Об этой глупости заговорили в военных округах и на флотах, поднялась общественность, посыпались вопросы Хрущеву. Никита Сергеевич сразу же заявил, что распоряжения об уничтожении самолетов и кораблей он не давал, а лишь высказал свое личное мнение, и тут же приказал расследовать этот факт.
Комиссия ЦК КПСС и Министерства обороны начала расследование с Одесского военного округа. У Бабаджаняна могли быть большие неприятности, но он предъявил ей телеграфные ленты переговоров с Генштабом и Малиновским, а также положил на стол копию своего рапорта с мнением по поводу уничтожения стратегических бомбардировщиков. Виноватых, конечно, нашли, но, как всегда, «стрелочников». Им и досталось на орехи.
Разложению армии способствовало и то, что последние пять лет министр обороны Малиновский из-за болезни не занимался армией, не выполнял своих служебных обязанностей, но как «сознательный коммунист» и «большой патриот Родины» с поста уходить не хотел, а желал умереть министром и быть похороненным в Кремлевской стене. Сердобольный Брежнев разрешил ему болеть и умереть министром. А то, что армия разваливалась, им было на это наплевать. Такое возможно было в стране, где власть совершенно бесконтрольна и не несет никакой ответственности перед народом за свои деяния.
Положение дел в Вооруженных силах страны стало исключительно неблагополучным, дисциплина упала до критической отметки, ЧП происходили постоянно, участились самовольные отлучки солдат из расположения части, неподчинение солдат офицерам стало явлением не столь уж редким. А высокие военные начальники твердили одно: воспитывайте, убеждайте, следите за подчиненными, повышайте уровень дисциплины.
Во мне самом назревал бунт. Несмотря на то что мне было присвоено звание «подполковник», меня назначили заместителем командира бригады, и я уже стал думать о том, что пора уходить из армии. Срок выслуги позволял мне уйти на пенсию. Медицинская комиссия признала меня непригодным к строевой службе. В 1961 году я подал рапорт на имя командующего ЛВО с просьбой о демобилизации из рядов советской армии, ссылаясь на состояние здоровья. Мой рапорт был удовлетворен. Без всякого сожаления, даже с некоторым облегчением, расстался я с любимой, а теперь опостылевшей армией. Я стал гражданским человеком!
В это время мне было 40 лет. Это еще не старость, хотя я был военным пенсионером. Я понимал, что на одну пенсию жить будет трудно, поэтому стал подыскивать работу. Я ведь умел не только стрелять из пушек и минометов, жизнь научила и чему-то другому. Мне предложили должность военного представителя (военпреда) на заводе Подъемно-транспортного оборудования им. Кирова. В мои обязанности входила приемка готовой военной продукции, в частности платформ для ракетных установок. На этой «телеге» ракета в автоматическом режиме по железнодорожной колее из места хранения доставляется к месту запуска.
Целый год я проработал на этом заводе, освоился, изучил все технологические процессы, стал полноправным членом небольшого коллектива из шести офицеров и шести вольнонаемных сотрудников. Платформа еще не прошла государственных испытаний, и вдруг из Москвы приходит распоряжение — сделать 300 платформ, причем сделать к определенному сроку. Мы недоумевали: к чему такая спешка? Зачем столько платформ? Заказ пришлось выполнять в условиях небывалой напряженки.
Руководство оборонного ведомства решило убить сразу двух зайцев — получить заказ и одновременно провести испытание нашего изделия. Начальника приемки полковника Градусова срочно вызвали на полигон. Ракетный комплекс проходил испытания в присутствии самого Хрущева. Испытаний он не выдержал, первый секретарь ЦК КПСС в пух и прах разругал конструкторов, приказал такие платформы больше не делать, а госприемку закрыть. Все 300 платформ, каждая из которых стоила 500 тыс. рублей, списали и отправили под пресс. По глупости начальства 150 миллионов народных денег были выброшены на ветер. В условиях командно-административной системы это было в порядке вещей.
Какое-то время я был безработным, но друзья по спецшколе и военному училищу похлопотали и меня приняли в штаб Гражданской обороны (ГО) на должность инженера. ГО Ленинграда возглавлял тогда генерал Еремеев. Несколько лет работал я в отделе боевой подготовки, в своей родной офицерской среде. Занимался планированием, проверкой боевой подготовки на объектах (заводах, фабриках, институтах, школах), много приходилось бывать в разъездах, словом, выполнял рутинную, как и в армии, работу. Надо отметить, что сама Гражданская оборона больше существовала в теории — схемах, расчетах, документах, циркулярах, чем на практике. Это потом подтвердила Чернобыльская трагедия.
В начале марта 1968 года мне позвонил товарищ по спецшколе и военному училищу Михаил Рякимов и сообщил, что 22 марта наше училище отмечает свое 50-летие и нас, ветеранов, приглашают на праздник.
В Ленинград уже пришла весна, снег стал дружно таять, по улицам и мостовым потекли ручейки. На душе у меня была тоже весна: предстояла встреча со своей юностью, с боевыми товарищами.
У стен родного училища я появился ровно в полдень. Здесь все так же бдительно охраняли парадный вход четыре грозно ощетинившиеся черными стволами, старые, еще петровских времен, пушки. Меня встретили Миша Рякимов и Женя Бастырев. Мы поздоровались. Мои друзья сообщили, что из нашего выпуска будут присутствовать еще двое — полковник Лаврентий Марченков и генерал Юрий Гиленков, приехавший из Москвы.
Вошли в вестибюль, огляделись. До боли знакомые стены. Нам предложили раздеться и пройти в спортивный зал, где шли соревнования по легкой атлетике. Среди болельщиков заметно выделялась фигура генерала при орденах. Это был Гиленков. Я приветливо помахал ему рукой. Юра сразу же спустился с трибуны и подошел к нам. Обнялись, расцеловались. С тех пор, как мы не виделись, Гиленков сильно раздался в ширину. Я даже пошутил:
— Вот что значит быть на генеральских харчах: и животик сразу округлился, и физиономия чуть не треснет.
Юрий развел руками:
— Начальство виновато — мало гоняет. Да и жена вкусно готовит, вот и прет меня во все стороны.
Меня поддержал Рякимов:
— Придется Галине, жене твоей, сказать, чтобы перевела на солдатский паек, а то как бы с тобой чего не вышло.
Перебросившись шутками, мы уселись на трибуне и с интересом стали наблюдать за соревнованиями курсантских групп. Гости между тем продолжали приезжать, их набралось уже больше сотни.
Организаторы праздника пригласили всех гостей познакомиться с музеем истории училища, который размещался в главном здании, в бывшей юнкерской церкви. Ничего не скажешь — историки тут поработали на славу! Стенды и экспонаты музея отражали развитие нашей артиллерии, а также историю артиллерийского училища со дня его основания. Знакомые портреты героев-артиллеристов разных времен, их личные вещи, описания подвигов, невольно обращаешь внимание на боевые знамена русских и советских полков. Очень много экспонатов было посвящено периоду Великой Отечественной войны, целый раздел относится к боевым действиям курсантских батарей на Лужском оборонительном рубеже. Он воскрешает события, участниками которых были мы. Глядя на приборы для стрельбы: стереотрубы, буссоли, бинокли, а также на документы военной поры — карты с пометками 1941 года, приказы командования Ленинградского фронта, — сразу переносишься в то трудное время, когда разворачивалось невиданное сражение за Ленинград.
Нас, бывших выпускников, интересовала и нынешняя учебно-материальная база училища. Когда мы учились, все было очень скромно. Изменилось ли что-то за три десятка лет? Оказывается, многое изменилось. Классные комнаты и учебные кабинеты теперь не узнать, появились миниатюр-полигоны, спецтехника, которой тогда и в помине не было. Новому поколению курсантов уже легче познавать артиллерийскую науку.
Тут же хозяева предложили сфотографироваться для истории. Фотографии, разумеется, должны были пополнить музейные альбомы на стендах. Все плотной группой разместились вокруг особо почетного гостя — Героя Советского Союза, маршала артиллерии В. И. Казакова.
Казакова я давно не видел. Последняя наша встреча состоялась в Германии в 1949 году, когда он помог мне перевестись в Ленинградский военный округ. Тогда Василий Иванович был в зените славы, его уважали, считались с его мнением Жуков, Рокоссовский, Воронов и другие известные советские военачальники. Сейчас это был уже глубокий старик. От блестящего некогда генерала остались лишь одни награды.