1 января Дехов прибыл в Монреаль и поселился в отеле «Маунт Ройал», где и состоялась его встреча с Бертоном. Для Дехова беседа оказалась крайне неприятной. По сути, с трех сторон над ним нависла угроза. Чикагские рэкетиры хотели возместить свои убытки. Федеральные агенты шли по следу всех причастных к этому делу. И в довершение всего незнакомец, который столь грубо говорил с ним в Нью-Йорке, появился теперь в Монреале и требовал, чтобы Дехов срочно уезжал в Европу. Дехов и не догадывался, что таинственный незнакомец, натравленный на него доктором Бертоном, был русским агентом из ОГПУ. Однако он знал, в чем именно заключается дело, а потому обещал взять билет на первый же пароход, отбывающий в Европу. Но вместо этого он решил сдаться на милость федеральных властей и вылетел первым самолетом в Ньюарк, где его и арестовали. И после этого он указал агентам США на контору доктора Бертона.
Проведенное расследование установило, что доктор Бертон явно был связан с коммунистической партией. 24 февраля 1933 года в «Нью-Йорк таймс» появилась статья под следующим заголовком:
СЛЕДЫ ПОДДЕЛЬНЫХ БАНКНОТОВ ВЕДУТ В РОССИЮ
Федеральные агенты установили, что следы поддельных 100-долларовых банкнотов в сумме 100 тысяч, которые в прошлом месяце попали в Чикаго, ведут в Советскую Россию. Об этом говорили вчера в правительстве.
Эксперты заявили, что эти банкноты, прибывшие из далекого Китая, являются самой совершенной подделкой из всех, когда-либо обнаруженных. Они были напечатаны шесть лет назад.
Было также объявлено, что правительство сейчас изучает предположение о том, что доктор В. Грегори Бертон, врач из Нью-Йорка, арестованный 4 января, является главным американским звеном в предполагаемом международном заговоре фальшивомонетчиков, а также агентом советского правительства».
Начиная с этого момента расследование будто зашло в тупик и уперлось в глухую стену. Во время следствия и на последовавшем за ним суде доктор Бертон тщательно оберегал свою тайну. Он не выдал Ника Доценберга. Он не раскрыл и свое положение в советской военной разведке. Он не признал своих связей с высшим руководством Американской коммунистической партии. Однако федеральным агентам удалось установить некоторые из псевдонимов и кличек доктора Бертона. Например, они обнаружили, что в Мексике и других местах он в разное время был Борстэном, Куном, Джорджем Смитом, Э. Бейлом, Фрэнком Бриллом и Эдвардом Кином.
Вскоре после ареста доктора Бертона Ник Доценберг вернулся из США в Советскую Россию. В Москве он появился примерно в конце февраля 1933 года. Приблизительно в это же время в Москве вдруг внезапно возник Альфред. Он жаловался мне на то, как трудно добывать пищу для его американского товарища. Ник Доценберг сейчас пребывал в таком же положении, в каком оказался три года назад Франц Фишер. Вместо проживания в одной из лучших гостиниц и питания по специальной продовольственной карточке, как это обычно делалось для наших иностранных агентов, Ник вынужден сам искать себе хоть какое-то жилье и стоять в очереди за едой.
Ника задержали в Москве до прибытия из Соединенных Штатов Валентина Маркина с отчетом о возможных последствиях дела Бертона. Маркин, которого интересовала лишь личная карьера, использовал эту ситуацию, чтобы добиться своего назначения шефом всех советских секретных агентств в США. Вооружившись подробной информацией о той суматохе и беспорядке, который устроили Ник Доценберг и доктор Бертон в тот момент, когда Москва добивалась расположения США, Маркин вернулся домой в полной готовности вести войну с генералом Берзиным и его подчиненными в военной разведке. Перепрыгнув через головы своего начальства, он представил информацию непосредственно председателю Совнаркома Молотову.
В докладе об американском деле Маркин резко критиковал деятельность наших спецслужб в США. Это был беспрецедентный шаг со стороны молодого коммуниста, и его разговор с Молотовым вызвал множество толков в ближнем круге. Но Маркина ждал успех. Он выиграл эту битву. И добился передачи нашей военной разведки в Америке под власть шпионской машины ОГПУ, в подчинение Ягоды.
4 мая 1934 года Федеральное жюри вынесло приговор доктору Бертону по обвинению во владении фальшивыми банкнотами и их распространении. Главным свидетелем против него выступил Дехов. Суду не представили никаких доказательств относительно связей доктора Бертона с Москвой. Никто не упоминал и о Доценберге. В судебных протоколах не найти и никаких записей об Альфреде Тильдене. Хотя прокуроры и выражали уверенность в том, что Бертон действовал в интересах Москвы, они не смогли доказать это. Так Сталин вышел сухим из аферы с подделкой валюты.
Доктор Бертон проявил себя как стойкий коммунист. Он умел молчать. Ему дали пятнадцать лет и наложили штраф в 5000 долларов. И он все еще продолжает хранить свои секреты.
От Альфреда я узнал, что советское правительство выделило довольно солидную сумму на защиту доктора Бертона и другие расходы, связанные с этим делом. Как и Ник Доценберг, он скоро исчез с моего горизонта, а потом я слышал, что и его не миновала великая чистка рядов.
С Францем Фишером я столкнулся в 1939 году в Москве и едва узнал его. После четырех лет, проведенных в далекой Сибири, ему разрешили приехать в столицу, чтобы проконсультироваться у доктора и купить кое-что из лекарств и необходимых товаров. Он сумел стать своим в далеком районе и женился на сосланной туда девушке, которая родила ему ребенка. Его внешний вид и манера поведения изменились весьма основательно, и я бы даже сказал – каким-то ужасным образом.
– Почему ты не смотришь мне в глаза? – спросил я его.
Он пробормотал что-то невразумительное в ответ. Я попытался вызвать в его памяти события нашего прошлого. Но он, казалось, совершенно утратил память. Огонь в глазах угас. Его неуклюжая фигура и безразличный взгляд едва ли напоминали щеголеватого и горячего революционера, каким он был еще несколько лет назад. Та маскировка, которую он использовал в Вене, будто прилипла к нему навсегда, срослась с ним. Больше я его никогда не видел. А через год я узнал о смерти его престарелой матери – героической германской революционерки.
Глава 5. ОГПУ
Мне довелось впервые познакомиться с ОГПУ в январе 1926 года. Я оказался в роли «подозреваемого». Тогда я, работая в 3-м отделе, руководил военной разведкой в Центральной Европе. 3-й отдел собирает материал, добытый спецагентами по всему миру, и выпускает секретные отчеты и специальные бюллетени для примерно двадцати членов высшего руководства Советского Союза.
В то утро меня вызвал Никонов – начальник всего 3-го управления, который сказал мне, что я должен срочно явиться в специальный отдел Московского областного ОГПУ.
– Пойдешь через 14-й подъезд со сторону улицы Дзержинского, – сказал он. – Вот пропуск.
И он дал мне зеленую карточку, присланную из ОГПУ. Когда я спросил его, в чем дело, он ответил:
– Честно – не знаю. Но если они вызывают, идти нужно немедленно.
Спустя несколько минут я уже стоял перед следователем ОГПУ. Он холодно велел мне садиться. Затем сам сел за стол и начал что-то искать в большой стопке бумаг. Проведя так в молчании минут десять, он наконец поднял голову и спросил:
– Когда вы в последний раз дежурили по 3-му отделу?
– Шесть дней назад, – ответил я.
– Полагаю, вы расскажете мне, как пропала печать 3-го управления! – воскликнул он с таким драматизмом в голосе, на какой только был способен.
– А я здесь при чем? – спросил я. – Дежурный на выходе не подписал бы мне пропуск, если бы я не сдал ему печать.
В 3-м управлении, где работало человек сорок-пятьдесят, была установлена такая система, которая предусматривала круглосуточную охрану для примерно десяти руководителей подразделений. В течение суток, которые назывались «дежурство», мы отвечали за все письма, документы, пакеты с бумагами и секретные телефонные звонки. Мы также отвечали за всех тех, кто входил в помещения 3-го управления или выходил из них. На каждом пропуске, который выдавался во время моего дежурства, была моя подпись и печать 3-го управления. И вот теперь эта важная печать пропала.
Следователь ОГПУ был вынужден признать, что, согласно журналу дежурств, я сдал печать вместе с другими «атрибутами власти» своему сменщику. Следователь был явно недоволен таким поворотом дела и начал задавать мне разные другие вопросы.
– Вы давно состоите в партии, товарищ Кривицкий? – спросил он.
Мне не понравился его тон, и я не собирался опускать руки.
– Вы не имеете права задавать мне такие вопросы, – ответил я. – Вы знаете, какой пост я занимаю. Я не могу подвергать себя дальнейшему допросу, пока не свяжусь с моим начальником, товарищем Берзиным. С вашего разрешения я хотел бы позвонить ему прямо сейчас.
Я позвонил Берзину, шефу военной разведки, объяснил ему ситуацию и спросил, могу ли отвечать на вопросы о себе, не имеющие прямого отношения к делу.
– Ни слова, пока я не свяжусь с вами, – ответил Берзин. – Я перезвоню минут через пятнадцать-двадцать.
Следователь ОГПУ демонстрировал нетерпение, вышагивая взад-вперед по кабинету. Через двадцать минут позвонил Берзин.
– Отвечайте только на вопросы, непосредственно касающиеся дела, – проинструктировал он меня.
Я передал трубку следователю, и Берзин повторил свое указание.
– Хорошо, – недовольно сказал следователь. – Вы можете идти.
Я вернулся в свой кабинет. Менее чем через полчаса ко мне зашел молодой человек в очках, похожий то ли на студента, то ли на ученого. Он работал в нашем отделе на Ближнем Востоке. В партии он не состоял, и к нам его взяли исключительно за знание персидского языка.
– Знаете, Кривицкий, – сказал он мне с явным испугом, – меня в ОГПУ вызывают.
– А в чем дело? – отозвался я. – Вы не дежурите. Ведь так?
– Конечно нет, – ответил он. – Мне этого не доверяют. Я же не член партии.
Молодой человек, похожий на студента, отправился в ОГПУ и назад больше не вернулся.