Западный мир так до конца и не понял, что советские показательные процессы не были судами вообще, они стали орудием в политической войне. С момента прихода к власти Сталина никто в близком к советскому правительству кругу не считал эти показательные процессы с их драматическими признаниями чем-то иным, кроме как политическим механизмом, никто не смотрел на них как на отправление правосудия. Когда бы политическая власть большевиков ни сталкивалась с кризисом, она всегда находила некую группу козлов отпущения для этих показательных судов. Все эти процессы не имели никакого отношения ни к правосудию, ни к милосердию.
Справедливости ради нужно сказать, что в сталинском правительстве были и те, кто предупреждал Сталина относительно показательных судов над большевиками из старой гвардии не только из-за их воздействия внутри страны, но и из-за того, что они могли отвратить от Советского Союза изначально просоветские силы за рубежом. Сталин же настаивал, что страна его поддержит, а по поводу заграницы он презрительно сказал: «Европа все проглотит!»
Однако Сталин проводил чистку не так, как это делал Гитлер. Гитлер оказался лицом к лицу с организованной и смелой оппозицией, и ему пришлось действовать молниеносно. Сталин такой оппозиции не имел; он столкнулся с общим и очень глубоким недовольством. Перед ним стояла задача уничтожить всех потенциальных вождей любого движения, которое могло выступить против него. По этой причине Сталин выжидал, он хотел убедиться, что каждый его шаг будет поддержан вооруженными силами, на которые он сможет положиться.
Сталин не доверял ни старому ОГПУ, ни старому руководству Красной армии. С помощью Ежова, который, являясь руководителем партийного отдела кадров, освободился от опеки Центрального комитета, Сталин создал новую машину ОГПУ, служащую лично ему, являющуюся чем-то вроде высшего террористического легиона. Когда в конечном итоге Ежов получил от Сталина приказ принять командование всеми правоохранительными политическими силами страны, он расстрелял все старые кадры ОГПУ, за исключением одного-единственного человека, и учредил таким образом новый силовой орган.
Этим единственным исключением стал Михаил Фриновский – давний любимчик Сталина и командующий особыми войсками ОГПУ. Это была независимая армия, которая не подчинялась Красной армии и вместе с самой тайной полицией составляла два вооруженных формирования, на которые Сталин мог положиться в своих действиях против старой гвардии. Он не начинал серьезную борьбу, пока через Ежова и Фриновского не завершил подготовку этих двух мощнейших сил.
Когда же все приготовления были сделаны, а убийство Кирова и последовавший за ним новый закон о государственной измене развязали Сталину руки, он приступил к выполнению задачи по истреблению большевиков старой гвардии и подавлению оппозиции его власти во всех уголках страны. Огромное количество политических заключенных уже было казнено по обвинению в причастности к убийству Кирова. Десятки тысяч комсомольцев были высланы и насильно отправлены в трудовые лагеря. Широкомасштабный террор, учиненный Сталиным как бы в отместку за смерть Кирова, не помешал ему снова и снова использовать этот предлог для расправы над старой гвардией. В общей сложности по делу о смерти Кирова казнили примерно двести человек. Это преступление фигурировало в ходе трех показательных судебных процессов по обвинению в «государственной измене», которые начались в августе 1936 года. Эти процессы не имели ничего общего с обычным судопроизводством. Так, например, на них не было представлено никаких материалов закрытого суда над убийцами Кирова. По этой же причине большевистские лидеры на всех трех «процессах о государственной измене» отказывались от своего права на защиту. И по этой же причине Сталин не придавал значения тому, что «признания» жертв часто входили в противоречие с известными фактами. К примеру, некоторые из тех, кто признался в причастности к заговору против Кирова, находились в заключении, в одиночных камерах в течение нескольких лет, предшествующих этому убийству.
Как были получены эти признания? Ничто так не мучило западные умы, как этот вопрос. Озадаченный мир наблюдал, как создатели Советского государства обвиняли себя в преступлениях, которые они просто не могли совершить, которые оказывались явной фантазией и ложью. С тех пор западный мир не перестает задаваться вопросом об этих признаниях. Но они никогда не являлись загадкой для нас, работающих внутри сталинского аппарата.
Хотя можно говорить о нескольких факторах, доводивших этих людей до признаний, обвиняемые каялись главным образом потому, что они были искренне убеждены, будто этим самым они продолжают служить партии и революции. Они принесли в жертву ненавистному для них сталинскому режиму свою честь и свою жизнь, имея слабую надежду на то, что светлое будущее, которому они посвятили свою молодость, все же наступит. Сталин продолжал использовать такие магические для них слова, как «социалистический, пролетарский, революционный», и они верили, что каким-то неведомым способом социализм может все же родиться в недрах кровавой и чудовищной тирании.
Может, кому-то покажется удивительным, что идеалистически настроенные люди, которые ненавидели своего вождя и стояли в оппозиции к его политике, могли дойти до такого состояния. Это значит, что вы просто не представляете, что можно сделать с человеком, попавшим в опытные руки «следователей» ОГПУ.
В мае 1937 года, в разгар великой чистки, мне представился случай поговорить с одним из таких «дознавателей» – неким молодым человеком по фамилии Кедров, который в то время как раз и занимался выбиванием признаний. Речь зашла о нацистских полицейских методах, а затем разговор коснулся судьбы лауреата Нобелевской премии мира, известного немецкого пацифиста Карла фон Осецкого, тогда заключенного гитлеровской тюрьмы, погибшего в 1938 году. Кедров говорил тоном, не терпящим возражений:
– Возможно, Осецкий и был хорошим человеком до ареста, но, побывав в руках гестапо, он конечно же стал их агентом.
Я попытался возразить Кедрову и начал было говорить о том, что характер и достоинства этого человека выше всяческих обсуждений и подозрений.
Кедров отмахнулся от всех моих аргументов:
– Вы не представляете, что можно сделать с человеком, когда он всецело в вашей власти. Мы здесь имеем дело со всякими людьми, даже с самыми бесстрашными и отчаянными. Тем не менее мы ломаем и таких и делаем из них все, что хотим!
Удивительным в этой ситуации было то, что, несмотря на все ужасные условия и чудовищные формы давления, применяемые ОГПУ к противникам Сталина, лишь немногие из них давали признательные показания. На каждого из пятидесяти четырех заключенных, фигурировавших в трех «делах о государственной измене», приходилось по меньшей мере сто человек, расстрелянных, но не сломленных.
Хотя Сталиным было уничтожено шесть групп главных большевистских лидеров, только три из них стали разоблачать себя на показательных процессах. Три другие группировки были осуждены на так называемых «закрытых процессах», как об этом официально сообщалось в прессе. Однако нигде не говорилось ни единого слова ни о каких-либо предъявленных им обвинениях, ни о каких-либо судебных протоколах.
Можно говорить о четырех факторах, способствующих тому, что старые большевики были доведены до такого ужасного состояния и отчаяния, что поддались убеждениям, будто их долг как раз и заключается в том, чтобы дать эти ложные признания. Все эти факторы, по всей видимости, оказали влияние на арестованных, но на каждую жертву давили по-разному и в различной степени.
Первый по важности фактор – это машина ОГПУ, располагающая полным набором как физических, так и моральных пыток. Люди, находившиеся во власти этого учреждения, были деморализованы до такой степени, что просто не могли уже сопротивляться. Сталиным была одобрена так называемая «третья степень», созданная по образцу последних американских методик работы с массами; у нас она известна как «конвейерная система» допроса заключенных. Эта система предусматривала проведение жертвы через цепочку дознавателей и следователей – от грубых и неопытных новичков до искусных мастеров добывания признательных показаний.
Вторым элементом, играющим значительную роль в деле добывания признаний, служило сталинское секретное досье. В нем были собраны донесения его личной шпионской сети, касающиеся как общественной, так и частной жизни, как политических, так и обыденных дел всех крупных партийных фигур за многие годы. Это досье стало арсеналом компромата и порочащих фактов – правдивых и ложных, направленных против всех возможных противников сталинской власти.
Третьим элементом подготовки показательных процессов была подтасовка фактов. Агентов-провокаторов, которые якобы признались в участии в неких тайных организациях, помещали в тюремные камеры для исполнения грязной роли свидетелей. По сути эти люди являлись подсадными актерами. Они выступали как «свидетели обвинения» и «пособники» в делах против видных деятелей партии, указанных Сталиным. Они всячески убеждали жертв в том, что любая попытка защитить себя является безнадежной.
Четвертым, но не менее важным фактором в получении признательных показаний были сделки, заключавшиеся между Сталиным и некоторыми особо важными обвиняемыми, находящимися в тюрьме. Возможно, Западу покажется удивительным тот факт, что между генеральным прокурором и его жертвами могут заключаться такие бартерные сделки ценою в человеческую жизнь. Мы, люди ближнего большевистского круга, всегда воспринимали такие договоренности как нечто обычное. Жертва понимает, что семья, друзья и даже какие-то не очень заметные политические сторонники могут избежать страшного наказания, если она, сделав «признание», поможет выявить ключевых фигур и облегчит тем самым проведение общей чистки.
Прежде чем объяснять, что именно мы называли «конвейерной системой» в деле получения признательных показаний, мне хотелось бы сказать еще несколько слов о втором факторе, упомянутом выше, – о сталинском методе запугивания политических оппонентов и доведения их до отчаянного положения с помощью его личной высококлассной шпионской сети. Эта сеть пронизывала даже высшие круги ОГПУ и Генерального штаба Красной армии. Шпионы Сталина следили за каждым. Так, более чем за пять лет до начала арестов и казней высокопоставленных военачальников Красной армии и задолго до прихода к власти Гитлера один из сталинских «ребят» неожиданно появился в Наркомате обороны, чтобы возглавить Управление разведки. Его миссией стала прежде всего слежка за наркомом военных дел Ворошиловым – членом высшего совета политбюро. Сталинский ставленник копировал материалы для пополнения личного досье по заданию своего хозяина.