Семьдесят высших партийных руководителей, охваченных страхом и подозрениями, собрались в Большом зале Кремлевского дворца. Они были готовы по приказу Сталина броситься друг на друга, лишь бы только доказать хозяину свою преданность. Главными действующими лицами этой исторической драмы стали Ягода, Бухарин и Рыков. Бывший начальник ОГПУ Ягода, долго приветствовавший «карающий меч революции», пока еще оставался на свободе. Он стал преемником Рыкова на посту наркома связи. Однако он, как и все сидящие здесь, знал, что судьба его решена.
Сталин начал говорить. Он изложил политическую линию. Чистка еще не закончена. Еще не были с корнем выкорчеваны раскол и предательство. Нужны новые показательные процессы. Необходимо найти новые жертвы. На поощрение могут рассчитывать те, кто понимает намек. На лицах всех семидесяти человек читались страх и коварство. Кто среди них сумеет в схватке за собственную жизнь добиться расположения хозяина?
Ягода слушал молча. Многие, вдохновленные злобными взглядами с прищуром, которые бросал на бывшего верного слугу Сталин, тоже глядели на него с ненавистью. Вскоре весь зал обрушил на Ягоду поток вопросов и обвинений. Почему он пригрел троцкистских гадов? Почему держал на службе предателей? Один выступавший соревновался с другим в бичевании политического трупа Ягоды. Каждому хотелось, чтобы Сталин услышал именно его, чтобы убедился именно в его преданности, а значит, тогда бы могла представиться возможность избежать страшного наказания.
Вдруг хранивший ледяное спокойствие Ягода повернул голову в направлении группы людей, клеймивших его. И произнес всего несколько слов, будто бы про себя:
– Как жаль, что я не арестовал вас всех раньше, когда еще был у власти.
Больше он ничего не сказал. По залу пронесся ураган брани. Семьдесят ревущих от злобы партийных руководителей осознавали, что Ягода мог бы без особого труда получить их признания, арестуй он их полгода назад. Ягода не менял выражения лица.
Служащие в форме ОГПУ ввели в зал двух заключенных. Одним из них был Николай Бухарин, бывший председатель Коминтерна. Другим – Алексей Рыков, преемник Ленина на посту главы советского правительства. В поношенной одежде, бледные и измученные, они заняли свои места среди одетых с иголочки холеных приверженцев Сталина, которые сразу же начали в замешательстве и удивлении отодвигаться от них.
Сталин инсценировал это театральное появление перед Центральным комитетом, чтобы продемонстрировать свое «демократичное» обращение с этими двумя великими фигурами советской истории, основателями партии большевиков. Однако все присутствующие на заседании и без того находились под полным контролем Сталина. Бухарин поднялся и начал говорить. Прерывающимся голосом он стал убеждать своих товарищей, что никогда не принимал участия ни в каких заговорах против Сталина и советского правительства. Он решительно отверг даже малейшие подозрения в таком поступке. Он плакал. Он умолял. Было ясно, что они с Рыковым надеялись на то, что сумеют зажечь хотя бы искру старого товарищества в членах Центрального комитета, который они когда-то сами же и помогали создавать. Но товарищи благоразумно молчали. Они предпочитали подождать, что скажет Сталин. И вот, прервав Бухарина, заговорил Сталин.
– Настоящие революционеры так себя не защищают! – воскликнул он. – Если вы невиновны, докажите это в тюремной камере!
Зал разразился дикими криками:
– Расстрелять предателя! Назад его, в тюрьму!
Сталин купался в овациях, в то время как агенты ОГПУ, одетые в аккуратную военную форму, уводили сломленных и плачущих Бухарина и Рыкова обратно в камеру.
Эти два узника неверно истолковали представившийся им случай. Сталин хотел, чтобы они воспользовались возможностью и продемонстрировали верность партии посредством признания своих прошлых ошибок и отказа от лидерства. Вместо этого они начали взывать к собравшимся, пытаясь оправдать себя перед бывшими товарищами, которые сейчас были всего лишь марионетками в руках Сталина.
Поведение ЦК совершенно определенно показало узникам, что они находились всецело во власти Сталина. В них крепло убеждение в том, что у них нет иного выхода. Бухарин и Рыков не смогли заключить с диктатором сделку на его условиях, а других просто не существовало. Подобно Луи XIV, который говорил: «Государство – это я», – Сталин занял позицию: «Партия – это я». Они положили свою жизнь ради служения партии и сейчас видели, что у них нет больше шансов продолжать это служение. Они держались за иллюзию, будто служат делу революции во всем, но для этого нужно пойти на сделку со Сталиным.
В этом и заключается основное объяснение признаний. Но все другие факторы, упомянутые мною выше, также сыграли свою роль в том, что пятьдесят четыре большевика из старой гвардии дошли до унизительной и позорной службы. Существует и еще один фактор, о котором я еще не говорил, поскольку полагаю, что роль его не столь значительна. А для большей части обвиняемых он и вовсе не имел значения. Я имею в виду слабую надежду на то, что не только их семьи и политические сторонники, но и они сами спасутся, если «признаются». Накануне первого процесса по делу Каменева – Зиновьева Сталин обнародовал правительственный декрет, согласно которому восстанавливалось право главы советского правительства на помилование и смягчение наказания. Несомненно, этот декрет был составлен для того, чтобы убедить шестнадцать человек, вот-вот готовых публично признаться в своих «преступлениях», что их ожидает помилование. Однако в ходе судебного разбирательства один за другим обвиняемые заявляли: «Не в моих правилах просить о снисхождении», «Я не прошу смягчения наказания для себя», «Я не считаю возможным просить о помиловании».
Ранним утром 24 августа шестнадцать человек были приговорены к расстрелу. Они сразу же подали прошения о помиловании. Но вечером того же дня советское правительство объявило, что «апелляции о помиловании осужденных отклонены» и «приговор приведен в исполнение». Заключали ли они соглашение со Сталиным, которое тот не выполнил? Скорее всего, они всего лишь питали слабую и смутную надежду на что-то.
На втором показательном процессе по делу группы Радека – Пятакова – Сокольникова Сталин действовал так, чтобы попытаться получить больше признаний для будущих разбирательств. Из семнадцати обвиняемых этой группы четверым были вынесены более мягкие приговоры. Двое из них: Радек и Сокольников были видными деятелями. Еще двое являлись агентами ОГПУ, специально подготовленными для роли «свидетелей», которые ложно обвиняли остальных.
Год спустя, в июне 1937-го, восемь высших военачальников Красной армии во главе с Тухачевским были осуждены без всяких признаний на якобы состоявшемся закрытом судебном расследовании. А 9 июля 1937 года в Тифлисе – столице родины Сталина (Грузии) – на очередном закрытом заседании без всяких признаний были приговорены к смертной казни семь выдающихся большевиков Кавказа во главе с бывшим соратником Сталина по революционной борьбе Буду Мдивани. 19 декабря 1937 года после третьего закрытого расследования и опять без признательных показаний была расстреляна новая группа, состоящая из восьми видных большевистских деятелей, возглавляемых Енукидзе, наставником Сталина в молодые годы, в течение восемнадцати лет занимавшим высокие посты в советском правительстве.
Последний «процесс по обвинению в государственной измене», состоявшийся после разбирательства дела Бухарина – Рыкова – Ягоды, был инсценирован в марте 1939 года. По нему проходил двадцать один человек. Потребовался целый год для того, чтобы выбить из них признания. Троим из группы приговоры были смягчены. На этом показательном процессе обвинения отличались большим разнообразием – от заговора с целью убийства Кирова до отравления Максима Горького и шпионажа в пользу Гитлера. Самооговоры обвиняемых достигли здесь невиданных ранее масштабов. Озадаченный мир с огромным удивлением наблюдал за тем, как в стремлении доказать вину яростно соперничали друг с другом обвиняемые и обвинители.
На каждом процессе между подсудимыми шло соревнование за право обвинить себя в большем количестве грехов и преступлений. И это безумие нарастало с каждым последующим процессом.
Многие люди думают, что, доходя до фантастических крайностей, жертвы пытались попасть в ту небольшую группу, которой Сталин обещал снисхождение. Возможно, это и так в отношении тех, кто превосходил несравненного прокурора Вышинского в притворстве и выдумках; у них, наверное, была какая-та слабая надежда. Но я сомневаюсь в этом, потому что все они знали Сталина. Все они помнили и сталинские презрительные слова, обращенные к старому товарищу по революционной борьбе Бухарину на том роковом заседании в Кремле: «Настоящие революционеры так себя не защищают».
Будучи старым членом партии большевиков, я думаю, что, ослабев после пыток и сдавшись, они все же надеялись, что их абсолютно фантастические признания и та одержимость, с которой они на них шли, были акциями политического характера, как и сами показательные судебные процессы. Они хотели, чтобы мир и история знали, что до самой своей смерти они участвовали в политической борьбе, что они «признавались» в преступлениях против партии в последней отчаянной попытке еще раз послужить ей.
Люди, с которыми я поделился этими соображениями, говорят, что для западного ума это непостижимо. Тем не менее я твердо уверен, что это и есть правда. Мне известен характер старых большевиков, их преданность делу революции, их понимание того, что они оказались в безвыходном тупике, их знание того, что представляет собой Сталин.
Глава 7. Зачем Сталин расстрелял своих генералов
В начале декабря 1936 года, когда я был в своей штаб-квартире в Гааге, мне случайно довелось завладеть ключом к расшифровке одного искусно устроенного заговора, который привел к тому, что спустя шесть месяцев Сталиным был расстрелян маршал Тухачевский и почти весь высший командный состав Красной армии.