Вот поэтому в марте 1937 года я и возвращался домой через Скандинавские страны. На этот раз из-за чистки ОГПУ ограничило количество въездных виз в Советский Союз, а потому на наших границах практически не было движения. Единственными пассажирами, ехавшими со мной в поезде, были три американца, видимо путешествующие по дипломатическим паспортам, поскольку их багаж не проверяли. Группа состояла из супружеской пары и блондина лет тридцати, на голове которого возвышалась черная меховая шапка. Он говорил по-русски и был, судя по всему, сотрудником американского посольства в Москве. Они обменялись несколькими репликами с работником таможни по поводу дипломатического багажа, состоявшего из множества огромных пакетов, содержимое которых стало предметов забавных предположений советских таможенников.
У железнодорожных касс в Ленинграде я столкнулся со своим старым другом и товарищем.
– Ну, как дела? – спросил я его.
Он быстро оглянулся и ответил приглушенным голосом:
– Аресты, одни аресты. В одной только Ленинградской области арестовано более семидесяти процентов всех директоров фабрик, включая и военные заводы. Это официальная информация, которую мы получаем из комитета партии. Никто не застрахован. Никто никому не доверяет.
В Москве я остановился в гостинице «Савой», так как свою квартиру мы сдали одному из коллег. Чистка была в полном разгаре. Многие мои товарищи исчезли. И было весьма опасно расспрашивать о судьбе жертв. Я звонил друзьям, но многие не отвечали на мои звонки. А те, кого я все еще мог видеть, носили непроницаемые маски на лицах.
Один из моих ближайших друзей – Макс Максимов-Уншлихт, племянник бывшего заместителя наркома по военным делам, занимал вместе со своей женой соседний номер. Почти три года Макс работал руководителем нашей военной разведки в нацистской Германии, то есть занимал пост, который считался у нас одним из самых рискованных. Он недавно женился на девушке из провинции – талантливой художнице, приехавшей в Москву учиться живописи. Поскольку она почти всегда была дома, я обычно хранил свои личные бумаги у них в комнате.
У меня была привычка заглядывать к Уншлихтам по вечерам, и за разговорами мы часто засиживались до утра. Я жаждал новостей. Дядя Макса уже впал в немилость. Его сместили с высокого поста в армии и дали не имеющий никакого значения пост секретаря Центрального исполнительного комитета СССР. Каждый день исчезали друзья, коллеги и родственники Уншлихтов. Среди них многие были видными генералами и комиссарами.
– За что арестовали генерала Якира? За что схватили генерала Эйдемана? – спрашивал я Макса.
Но Макс был несгибаемым сталинцем. Не отвечая на мои вопросы, он все время защищал чистку в целом.
– Настали опасные времена для Советского Союза, – говорил он. – Кто против Сталина, тот против революции.
Однажды вечером я очень поздно вернулся в гостиницу. И пошел спать, не постучав в дверь номера Уншлихтов. Посреди глубокой ночи меня разбудил шум, исходящий из коридора. Я подумал, что, наверное, за мной пришли из ОГПУ. Но ко мне никто не вошел. В семь утра в мою дверь постучали. Открыв, я увидел жену Макса Регину: по ее щекам катились слезы, а в глазах застыл ужас.
– Они забрали Макса! Они забрали Макса! – только и смогла выговорить она.
Оказалось, что Макса арестовали накануне вечером, как только он вошел в холл гостиницы, возвращаясь домой с работы. Ночью агенты ОГПУ осматривали и обыскивали его комнату и случайно забрали мои личные бумаги вместе с остальными изъятыми материалами. Рано утром директор гостиницы объявил Максимовой-Уншлихт, что в течение часа она обязана освободить номер. У Регины не было родственников в Москве. Денег тоже не было. Но даже имей она деньги, она все равно не смогла бы снять квартиру в Москве за такой короткий срок.
Я попытался было уговорить директора гостиницы не выгонять ее, но он оставался непреклонным. Его отношение ко мне тоже изменилось. Разве я не был близким другом Макса? Выражение его лица ясно говорило о том, что он не считает мое положение таким же прочным, как раньше.
Я позвонил одному нашему общему другу – высокопоставленному сотруднику военной разведки, с которым я встретился двумя вечерами ранее в комнате Макса. Я спросил его, не может ли он что-то предпринять, чтобы Регину не выбросили на улицу. Его ответ был кратким и резким:
– Макса арестовало ОГПУ. Следовательно, он враг. Я ничего не могу сделать для его жены.
Я пытался спорить с ним, но он недвусмысленно дал мне понять, что мне не стоит вмешиваться в это дело. И повесил трубку.
Тогда я позвонил сотруднику ОГПУ, занимавшемуся арестом Макса, и потребовал немедленно вернуть мои личные документы. Я решил действовать решительно и без колебаний. К моему удивлению, сотрудник был весьма вежлив.
Когда я объяснил ему причину, по которой хранил свои бумаги в номере Макса, и выразил готовность приехать и забрать их, он ответил:
– Товарищ Кривицкий, я сейчас же пришлю вам пакет с курьером.
В течение часа я получил свои бумаги обратно. Весь день я пытался устроить все так, чтобы Регина могла вернуться ночью в свой родной город. Я дал ей необходимые деньги. Мы узнали, что ей не стоит оставаться в Москве, поскольку ей все равно не дадут свидания с мужем, и она не сможет ничем ему помочь. В то время политическим заключенным ничего нельзя было посылать, даже продукты или пакеты с одеждой.
В тот день, придя в кабинет, я знал, что первым делом мне нужно подготовить два отчета о своих отношениях с Максом. Один из них для моего начальства в Комиссариате по военным делам, другой – в парторганизацию. Согласно неписаному закону, так должен был поступать каждый член партии – подробно изложить историю своих взаимоотношений с любым человеком, обвиняемым в политических проступках. Не написать такой доклад было все равно что признать свою вину.
Шпионы рыскали по всей стране. В соответствии с указаниями Сталина, первейшей обязанностью каждого советского гражданина был поиск предателей. Ведь именно он предупреждал, что «враги народа, троцкисты и агенты гестапо» прячутся повсюду, проникают в любую область. Ежовская машина террора так интерпретировала слова Сталина о необходимой бдительности: «Обвиняйте друг друга, доносите друг на друга, если хотите остаться в живых».
Шпиономания заставляла людей писать доносы на своих друзей и даже ближайших родственников. Сходя с ума от страха, люди могли думать лишь о слежке и о возможности спастись, а потому предлагали ОГПУ все новые и новые жертвы.
Согласно официальным данным, предоставленным мне начальником специального отдела, отвечающего за чистку, за первые пять месяцев 1937 года ОГПУ провело 350 000 политических арестов. Заключенным становился любой – от маршала и основателя Советского государства до самого обычного человека.
Пребывая среди огромного потока арестов и казней, я занимался своей работой и доложил Ежову о тех делах, которые требовалось уладить до моего возвращения в Голландию. Многие из моих коллег сомневались, что мне позволят покинуть страну, тем не менее я обратился с просьбой выделить мне дополнительно пять-шесть хорошо обученных агентов для пополнения штата моих работников за границей. Ко мне на беседу направили нескольких выпускников наших секретных школ. Одним из них была американка по имени Китти Хэррис, полное имя – Кэтрин Хэррисон. Мне сказали, что она бывшая жена Эрла Браудера, лидера Компартии США, а значит, исключительно надежный человек. В то время мне нужна была женщина-агент в Швейцарии, и наличие у нее американского паспорта было просто замечательным.
Когда Китти Хэррис пришла ко мне и подала свои документы в запечатанном конверте, выяснилось, что она тоже живет в гостинице «Савой». Ей было около сорока. Темноволосая, приятной внешности. Она была связана с разведкой уже несколько лет. Китти Хэррис хорошо отзывалась о Браудере, а еще лучше о его сестре, которая работала на нас, находясь в Центральной Европе.
Я одобрил назначение мисс Хэррис на заграничную службу, и 29 апреля она отбыла к месту работы. Другие сотрудники, которых я отобрал, также были направлены в Западную Европу в распоряжение моих помощников. Я понял, что чистка и даже арест Макса не повлияли на мое положение. Раз Ежов позволяет мне отбирать и отправлять агентов за границу, значит, у него пока нет намерения арестовывать меня.
Между тем чистка разрасталась и набирала обороты, как идущая с гор лавина. ОГПУ схватило одного из моих старых работников – переводчицу, служившую в моем отделе много лет. Ее просто невозможно было заменить, поскольку работа, которую она выполняла, требовала исключительной надежности и знания нескольких языков в совершенстве. Когда я выяснял причину ее ареста, мне сказали, что сначала арестовали ее мужа, члена партии, работавшего директором одной из московских фабрик, а ее уже взяли вслед за ним, на всякий случай.
– Но какой смысл держать десяток людей за границей и собирать информацию для политбюро, если у меня теперь нет секретаря, который бы переводил документы и делал подборку? – спросил я у Слуцкого, но тот лишь пожал плечами.
Примерно в середине мая я встретил старого приятеля, который работал советским военным атташе в Румынии. Это был высокий и крупный мужчина, весельчак, которого даже сейчас не покидало чувство юмора.
Увидев меня на улице, он остановился.
– Кого я вижу? Не ты ли это, Вальтер? А что, тебя еще не арестовали? Не волнуйся, за ними дело не станет. Скоро и до тебя доберутся, – сказал он и расхохотался.
Мы поговорили немного. Он сыпал именами арестованных военнослужащих. В это время маршал Тухачевский и его коллеги уже находились под арестом. Он не сомневался, что совсем скоро придет и его черед.
Я приехал в Советский Союз в короткую командировку, но прошло уже два месяца, а приказа о моем возвращении к месту работы все не было. Мне уже стало казаться, что в разгар чистки в рядах Красной армии меня не выпустят из страны, и я в конце концов телеграфировал жене в Голландию, чтобы она готовилась к возвращению вместе с нашим ребенком в Москву.