По всем законам тайной «ходки» Скопцев должен был бы немедленно покинуть опасную зону. А Платон Артамонович, ощущая холодок под сердцем, неспешно приблизился к молотильщикам: нужно испытать себя!
— Мне б этого бурятёнка на ночку! — Подавальщица снопов закинула руки за голову с кичкой, выпятив тугие груди под цветастой кофтой.
В толпе загоготали. Пухленький оратор оглядывался, ища поддержки у однорукого. Тот погасил невольную улыбку.
— Серафима, уймись! Это ж председатель Совнаркома!
— С начальством, однако, ещё слащее! — Серафима ящерицей соскользнула по навалу снопов, пытаясь залучить предсовнаркома. Тот же торопился, смущённо потупив глаза и покраснев до ушей. Озорница натолкнулась на Скопцева.
— Ядрёна копалка! — Она облапила Платона Артамоновича, прижала к своей оттопырившейся груди. — Откеля, рыжий?.. Заготовитель по древесине?..
Платон Артамонович обмер: «Вляпался!». Во рту враз явилась горечь, язык прилип к нёбу. Отвлекала людей машина, увозившая коротышку-бурята.
— Откуда, спрашиваешь? Из того места, откуда все люди! — осклабился Скопцев, подлаживаясь под её тон.
— Айда к барабану! — Она потянула его за рукав. — Нечего шляться без дела, заготовитель! Э-э, да ты хромоножка!
Цепляясь за верёвку, он покарабкался на скирду. Снизу подталкивала Серафима.
— Шибчее дрыгайся, паря!
Мальчишка тронул лошадей. Загудел барабан. Серафима заняла Место у подавального стола. Кивнула Скопцеву: «Сноп!». И повелась круговерть: сноп-стол! Взмах назад, опять сноп-стол! Пот заливал глаза. Серафима скалила белые зубы.
— Шибчее, заготовитель!
Пошабашили на току в сумерках. Скопцев чувствовал ломоту в спине. Кострика и пыль набились за шиворот.
— Нагнись, рыжий! — Серафима запустила горячую руку за ворот его рубахи и шершавыми пальцами выбирали колючки. — Заготовитель, ядрёна вошь!
В деревню шли разнобойно. Скопцев прислушивался к народу. У женщин на языке одно: кто получил письмо с фронта, у кого нет вестей. Бойкая молодуха возмущалась поведением деревенских подростков.
— Меньша схлестнулась со старшиной. Подумать, пятнадцати нет, а уже…
— Но-о. Он-то бугаина! Мотнул хвостом и в Дивизионную усвистал.
— Перевели в Распадковую на стройку.
— Живот на нос лезет у меньшой-то.
— У вас гарнизон, что ль? — спросил Скопцев.
Серафима устало махнула рукой: — Строили что-то. Среди ночи фють — и были такие. Плачут девчонки. Да и то — ни мужика, ни жениха, ни танцора…
На столбе у школы был укреплён репродуктор раструбом. Диктор читал вечернюю сводку Совинформбюро. Скопцев узнал, что Румыния ведёт переговоры о мире. Дипломаты Финляндии и Советского Союза встречаются с целью перемирия. Освобождён от фашистов город Каунас. «Эх, трепачи!» — осудил Скопцев своих харбинских руководителей.
— Где столуешься, заготовитель? — Серафима придержала Скопцева. Тот передёрнул плечами.
— Божий человек: кто что подаст!
Заночевал он у разбитной солдатки. Она предупредила: курить не смей! Ложку, миску, кружку после него сорок раз обмыла и вынесла в амбар: «Чужой веры человек касался!». Место ему отвела на кровати, сама ловко забралась на русскую печь.
Платон Артамонович, забывая на время о своей «ходке», перебирал в памяти события дня. Перед глазами встала картинка посрамления предсовнаркома.
— Скокну к тебе, Серафима?
— Зачем?
— Поиграем в жмурки!
Она сама спустилась вниз, прошлёпала по горнице. Скопцев в дрожи ожидания откинул приглашающе край одеяла. Она зажгла керосиновую лампу, подвешенную на колке у порога. Сняла с припечка его волглые ичиги.
— Гостенёк, вон двери! — и бросила к кровати его ичиги. — Быстренько!
— Ты чё, Серафима?! — Скопцев, словно ошпаренный, подхватился на постели. — Для красного словца болтнул…
— Повторять не привыкла! — Она стояла посередине горницы в длинной ночной сорочке. Глубокий разрез спереди открывал настежь округлые груди. — Кузнечик рыжий! Игрун шибко?
Среди ночи он очутился на улице незнакомой деревни. Бродили собаки, нацелясь испробовать прочность его брюк. Злоба давила ему горло. И страх быть задержанным гнал прочь от тёмных изб за околицу. Досыпал он в скирде. Спозаранку, сбивая ичигами густую росу на жнивье, умелся в тайгу на звериные тропинки. Поднимался в царство высоких хребтов…
Не знал Скопцев, что утром в избу Серафимы пожаловал однорукий.
— Где ночлежник? Ну, хромой да рыжий!
— Тебе-то чё? Ты почто меня пасёшь? — Серафима с ещё неприбранными волосами напирала грудью на раннего гостя.
— Ты смотрела его документ?
— Сторожем у своей калитки, как помню, тебя, бригадир, не нанимала!
— Пускаешь в дом кого попадя!
— Кому захочу, тому распахну! Мой чемодан, кому хочу, тому и дам, без твоей резолюции!
— Уймись, баба! Участковый даве напоминал — на границе тревожно! Хромоногий откуда?
— Иди ты, знаешь, куда? В пим дырявый! — Серафима указала на двери. — На лёгком катере, к ядрёной матери!
…В силке смертно билась молодая косуля. Скопцев перерезал ей горло. Здесь же, у берега, освежевал. Нежное мясо посолил и развесил над костром вялиться. Остатки козы зарыл в землю. Захоронение притрусил старогодним листом и завалил хворостом наглухо. Закопал он пустую банку, бумажки, сгрёб в ямку окровавленную траву, дресву.
Стояла светлая пора предосенья. Брызнуло багрецом на черёмуху. Гроздья тёмных ягод обвисали на ветках. Повыше зимовья краснела брусника. Он нарвал ягод, залил кипятком в кружке. Кислый навар заменил ему чай. Сова вновь завладела углом избёнки и Скопцеву стоило труда выпроводить её прочь.
Платон Артамонович убедился, что внешний вид его не привлекает ничьё внимание, и местные люди принимают его за своего. Можно двигаться в Кяхту! С ней он связывал надежду собрать побольше сведений о приграничной полосе.
Проснулся чуть свет. Утренник бросил на траву седоватый налёт. Сухие дрова приготовил с вечера — костёр быстро разгорелся. Забурлил кипяток в котелке. Накоротке перекусил. Свежатину прихватило тонкой плёнкой и сукровица закоптилась. Он упаковал припасы в мешок. Наполнил манерку брусничным отваром. В хлопотах незаметно минуло утро и тут Платон Артамонович уловил отдалённый стук копыт. В лихорадке прибросал землёй костёр. Мясо завернул в широкие листья лопуха. Котомка стала ещё объемнее. Впопыхах перебрёл ручей и укрылся в частых зарослях за глыбами камней.
У заимки показались два верховых. Зелёные фуражки. На плечах — серые накидки. С винтовками. Спешились. Принюхивались.
— Кто-то побывал в зимовье! — Кряжистый пограничник с удивлением обошёл землянку, нагнувшись, заглянул внутрь её. Озадаченно добавил: — Не зря командир изменил наш маршрут!
— Мабуть, охотник Бато прикочевал на разведку, — благодушно отозвался второй, смахивая с плеча накидку.
— Вполне. Сезон белковать приспел. Наши тут с весны не бывали. Кто-то же ночевал! — Напарник, отвернув рукав гимнастёрки, крутнул головку часов. — Телепаются! Накачало без пяти минут одиннадцать. Выбиваемся из графика!
Благодушный свернул самокрутку, пыхнул дымом и закашлялся:
— Во-о горлодёр выдал старшина!
— Бато-о! — громко крикнул кряжистый.
— О-о-о… — откликнулось эхо в ущелье.
Лошади пофыркивали, тянули головы к траве у своих передних ног. Звякали удила.
— На обратном пути завернём, может, застанем! — решил кряжистый, вскакивая на лошадь.
Скопцев дождался, пока пограничники покинули заимку, и обратно пересёк ручей. Обследовал зимовье: всё ли захватил с собой? Нет ли улик пребывания его в землянке? И снова посыпал свои следы махоркой. Сперва пробегал ручьём метров триста, выскочил на берег, веткой сосны заметая свои отпечатки на глинистой дресве, и правой стороной удалился на север.
Через трое суток очутился в селе Чикое. Ему пофартило: вниз отплывал катер, привозивший продукты лесорубам. Назвавшись отцом солдата: свиделись, мол, в Малом Куналее, — напросился в рейс до устья.
— Прыгай сюда! — разрешил шкипер. — Слыхал, красноармейцев в Распадковую гонят или болтают зря?
— Погрузили в машину, а куда… — Скопцев пожал плечами, помогая убрать сходни. — Дело военное…
— Но-о. — Шкипер вертел штурвал, отводя судно от берега.
Притулившись к капитанской будке, Платон Артамонович посматривал на село. Спина, как магнитом притянута к обшивке. Мозг тревогу бил: опасно! К причалу направлялись два пограничника с собакой на поводке. Катер набирал ход, выруливая на стремнину. Полоса воды становилась шире, разделяя судно и землю. Поплыли назад тёмные избы, клетки огородов, пожарная каланча… Скопцев чувствовал, как по спине мороз колюче ползёт. В горле ком чёрствый…
Сошёл он на берег километрах в пятидесяти от Чикоя, на маленьком причале лесного пункта.
— Пограничная полоса, — предупредил шкипер. — Пропуск в порядке? Тут строгости!
— Имеется! — Скопцев хлопнул себя по карману. От пристани он круто забрал в гору по левой стороне Чикоя. Сердце всё ещё учащённо колотилось: «Занёс чёрт в зубы дракона! Помоги, Господи!». А в сознании укреплялось главное из происшествия: он внешне не отличается от здешних жителей!
По тайге, переваливая хребты, Скопцев достиг окрестности Кяхты. Узнал урочище: прежде тут были купеческие дачи. Новые хозяева забросили строения, порушили самые капитальные домики. Выбрав сохранившийся угол сарая, Платон Артамонович расположился на ночёвку. Посчитал: в понедельник меньше праздношатающихся, нежелательных встреч легче избежать. Оставив в приюте свой скарб, он поднялся на скалистую, открытую всем ветрам вершину.
Солнце оседало за Селенгой, за Джидинским кряжем. Внизу уже темнело. Берёзки роняли наземь жёлтый лист — внизу полянка казалась бурым ковром. Охровым пятном выделялся пихтовый колок. Прежде горожане осёдлывали Боргойские сопки — там царствовал кедрач!
Вдали в серое небо поднимались дымки Кяхты. Из распадков речек Грязнухи и Кяхтинки сочились сизоватые сумерки. Зажглись первые огоньки. Где-то там обитает Бато. Жив ли? Уцелел ли в вихре времени? Вместе со Скопцевым бурят участвовал в походе отрядов барона Унгерна. Под Чикоем Бато попал в артиллерийскую вилку — контузило! Свело щёку и открыло веко левого глаза. Опустился уголок рта. Скопцев различил стайку строений на склоне Бургустанского хребтика. Там жили родственники бурята. Деревянная юрта, где он оставил тогда покалеченного старателя, как