— Охолонь, Голощёков! — вызверился Малахов. — Не корчи из себя орла, если мокрая курица!
— Замолчи, гнида! — Голощёков сунул старшине протокол для подписи. Тот придирчиво прочитал и всё, где указывалось на якобы имевшую место измену присяге, вычеркнул.
— Напраслину не приписывайте!
Малахова увели. Голощёков выпил стакан воды. Покурил. Сложил ненужные бумаги и спрятал в сейф. Успокоившись, приказал впустить Анисью Трифоновну. Женщина робко переступила порог.
— Здравствуйте, товарищ командир!
— Садись, Плешкова! Посмотри внимательно, знакомы ли тебе эти вещи? — Голощёков положил на стол ватник, брюки, сапоги, изъятые милицией у бакенщика.
— Навроде, постояльцевы. — Анисья Трифоновна потрогала верхнюю пуговицу телогрейки. — Моя рука. Крестиком, суровьём, чтоб покрепчее. А ежли его, то чё?
— Не чё, гражданочка, а тюряга светит! — Голощёков оставил протокол, убрал вещдоки в шкаф, плотно притворил дверцы, — Вы способствовали проникновению шпиона на военный объект? Расскажите подробно!
— Ты чё, рожа красная? — подалась вперёд Плешкова. — Белены объелся, так иди да отрыгни!
— В твоём доме хранилось шпионское снаряжение! Не отрицаешь?
— Пугашь? Сын и муж кровь проливают, а ты пужашь?
— Вот-вот, муж и сын жизнью рискуют, а вы приютили врага!
— Приютила, баишь? — Анисья Трифоновна поднесла к пылавшему от возмущения лицу старшего лейтенанта свои руки, пошевелила узловатыми пальцами. — Шпала — пупок наружу пялится! Таскала не один год! А ты, срамотник, пугашь?! Да я отпишу мужу, возвернётся, тебя из-под земли вынет, мозгляк, и узлом завяжет, сопля ты зелёная!
— Гражданка, вы оскорбляете представителя власти! — Голощёков и в самом деле позеленел в приступе озлобления. Стукнул кулаком по столу. — Арестую и в каталажку к уркаганам!
— Чё?! Меня-а?! — Анисья Трифоновна расхохоталась. Дряблые щеки её тряслись. Щербатый рот — в распашку. Заслезились глаза. — Очнись, кочурик! Ты мух ловил, а тётка Плешчиха виновна? Жил — почёсывался, умер — свербеть стало пуще!
Женщина повернулась к столу, за которым писал протокол Голощёков, похлопала себя по мягкому месту.
— Чмокни сюда, ежли позволю! — Плешкова запахнула плисовую жакетку, сплюнула на пол. — Говори спасибо, что буркалы твои бесстыжие не высверлила пальцами!
Оставив в распале Голощёкова, Анисья Трифоновна покинула оперпункт.
Заседание военного трибунала было кратким, а приговор лаконичным, типичным для 1944 года: за пособничество вражескому агенту, проникшему в гарнизон, старшина Малахов разжалован в рядовые и вместе с солдатами, прозевавшими арестанта, приговорены к высшей мере социальной защиты — расстрелу! Согласно Указу Президиума Верховного Совета Союза ССР мера наказания заменена отправкой в штрафной батальон с последующим этапированием в действующую армию.
Административным органам города предложено определить меру ответственности гражданки Плешковой А. Т. за нарушение паспортного режима.
Фёдоров и Васин склонились над топокартой района стройки. На продавленном диване — сухонький охотник Цыдендамбаев в меховой душегрейке. Пощипывает редкую бородку.
— Его вины нету! Моя полная вина! — Охотник прицокнул, покрутил седой головой. — Зачем сопку ходил, старый барсук?
— Да не казнитесь, уважаемый! — оторвал глаза от карты Семён Макарович. — Вы тут… как вам сказать…
— Строго говори, однако! Зачем покинул одного Гришу?
Климент Захарович потирал свою лысину, шмыгал длинным носом. Нервно покусывал кончик карандаша.
После телефонного звонка из Распадковой генерал Чугунов долго отчитывал майора: «Недоброжелательство в отношениях сотрудников очень часто кончается служебным проступком! Вы могли поправить Фёдорова и не сделали этого вовремя! Самодеятельность развели! Выискивали блох в собственных портках!».
— Живой Сидорин? — Бурят с надеждой смотрел на майора.
— В госпитале лейтенант. — Васин находился во власти переживаний, никак не хотел смириться со случившимся в тайге. — Эх, всё, не как у людей!
— Сидорин молодой, повадка волка не знает, — сокрушался Дондок.
— Спасибо за помощь! — Васин пожал руку старому охотнику, провожая к выходу.
— Ничава, паря. Сидорин молодой. Заживёт, однахо…
…У потайного зимовья находился Григри, как приказал генерал Чугунов. В помощники вызвался Цыдендамбаев. Принёс в секрет свою оленью доху, съестные припасы.
В тайге легко обмануться. Шорохи, трески, шумы деревьев, травы, крики птицы. Нужно уметь отличать именно те звуки, которые обнаружат постороннего.
Засада длилась неделю — никого! Караулили скрадку ещё десять дней — никого! Притуплялась острота восприятия. День за днём одно и то же: сдержанный гул сосен на ветру, крики прожорливых кедровок. Ночью — снег, а с солнцем — ростепель. Костёр не разжигали. Еда — всухомятку…
На переломе напряжённого ожидания, наверное, была необходимость смены наблюдателей. Разоружение Кузовчикова и его побег смешали планы Васина и Фёдорова.
Выпал снег и не растаял, как прежде. Появилось множество следов — охотники двинулись на промысел. У Сидорина накапливалось сомнение: тайник оставлен до весны!..
Старый Дондок проявлял беспокойство: план добычи белки! Опытный охотник не желал выпадать из рядов передовых членов артели. В сидении на сопке он не усматривал толку. Сперва мальчишки играли. Теперь — безделье взрослых!
Отупевший в тихом безмолвии, лейтенант Сидорин отпустил Цыдендамбаева на заимку, вниз долины. Горячего захотелось, Григри посчитал, что в солнечный день агент вряд ли осмелится навестить скрадку.
— Быстро, однако, обернусь. — Охотник сноровисто приладил лыжи. Скрылся среди сосен.
Доха нахолодела — Сидорин трясся в ознобе. Распрямлял ноги, поводил плечами, похлопывал руками. Околеешь, к чёртовой матери! Григри выбрался из временного укрытия, как медведь из берлоги. Смотреть на белый снег — искорки до боли в глазах! Над головой стрекотали кедровки. Задуматься бы лейтенанту: чем встревожены птицы?
Скрипела на ветродуе сломанная в ураган лиственница. Звук привычный, раздражающий. Что-то иное показалось Григри в скрипе. Он отвернул ухо шапки. Внизу похрустывал снег. Лейтенант упал в ложбинку. Может, Цыдендамбаев вернулся? Григри осторожно высвободил из-под рукава часы: одиннадцать утра!
Человек в белом халате крался от дерева к дереву, замирал под соснами. Осматривался. Рост — под два метра. Плечи медвежьи, распирают балахон. Лёгкие ичиги перетянуты у колен ремешком. Как же задержать его? А если есть второй, страхующий? Приказ он помнил: брать живым! Кольнула мысль: вернётся охотник без остережения!
Неизвестный спрятался за ближней сосной. Григри видел лишь часть головы. Тот принюхивался: пытался учуять запах дыма!
Внезапно упал, откатился за камень. Сидорин разгадал манёвр неизвестного: провоцирует открытие огня из засады! Шалишь, не на дурака напал!
Пришелец не обнаруживал себя. Григри заволновался: не переполошился ли гость?..
— Эй-и, кого караулишь? — Голос сверху разорвал тишину.
Пока лейтенант выпрастывал плечи из дохи, незнакомец ударил снизу — звук выстрела раздробился эхом! Григри пытался ответить, правую руку с пистолетом не мог поднять…
Аркатов пересёк речку Уду по наплавному мосту. Подмораживало и ноги с хрустом давили ледок. Слева осталась станица Заудинская. На песчаной горушке в посёлке Комушки урядник высмотрел за последней избой одинокую сосну, окружённую мелюзгой-подгоном. Рядом — скос кучегуры. Оглядевшись, прислушавшись и не обнаружив ничего необычного, он забросил антенну на деревца. Место выхода в эфир выбрал с умыслом: вблизи селения Саянтуй вещала государственная радиостанция. Сторожа посторонних волн в небе вряд ли спохватятся, даже изловив дробь морзянки в таком соседстве. Передал несколько слов: «Нахожусь у цели. Приступаю выполнению задания. Арат». Получив из Харбина подтверждение приёма донесения, Аркатов быстро смотал антенну, упаковал её вместе с рацией в мешок и с поспешностью убегающего от преследователей удалился в сторону железной дороги.
От реки тянуло сыростью, наплывал туман. Справа остался лесозавод. Освещенная пилорама. Татакал дизельный двигатель. Визжала циркулярная пила. Пахло свежими опилками.
От рысцы по незнакомой дороге он запалился. Полупальто, подпоясанное узким ремешком, держало тепло и он изрядно вспотел. За плечами мотался увесистый мешок. Ощутив приторный дух гнилья, Аркатов догадался: поблизости мясокомбинат! Такая же вонь в Харбине в округе мыловарни на краю Гандатьевки…
В темноте забрался в кювет и ждал товарного поезда. Застыл без движения. Улучив подходящий момент, сноровисто заскочил на свободную тормозную площадку и притулился к подрагивающей стенке вагона. Холод к утру набирал силу. Ветерок с речной поймы пронизывал даже ватник. Скукожившись, пошевеливая плечами, притоптывая в сапогах, он дотерпел до города. Едва поезд стишил ход, выбросился наземь у входного семафора и твёрдой походкой пересёк переезд. По Мухинской улице направился к Лысой горе. Накануне он условился со Скопцевым встретиться.
Намереваясь сократить дорогу, Аркатов свернул в лес. Ломился сквозь заросли сосняка. Натыкался на пни, корневища, кололи низкие ветки. Чертыхаясь и осторожничая, вернулся на Мухинскую. Вскоре на боковой дорожке обрисовались двое. В чащобе белели особнячки железнодорожников.
— Эй, погоди! — Аркатова заметил мужик в шапке-непроливайке.
Урядник сделал вид, что не слышит, машинально ускорил движение, надеясь укрыться в тёмном лесу.
— Не боись! — подал голос другой, с сундучком в руке.
Враз потяжелел мешок за спиной. Нащупал за поясом маузер. Отклонился на случайную тропу, светлевшую в густых деревьях.
— Стой! — Прохожие побежали за ним.
Аркатов прибавил ходу. Те наддали. Послышалось тяжёлое дыханье гонцов. Урядник резко обернулся и встал. Мужчины наткнулись на него, как на стенку. Заученным приёмом Аркатов ударил первого ногой в пах. Другого — рукояткой маузера в висок. Оба очутились на земле. Сундучок отлетел в траву. Шапка-кубанка скатилась с дорож