— Надеюсь, наш знаменитый капитан Иванов будет отпускать нас в город, и тогда, вьюноша… — Погост многозначительно замолк.
— Мы, кстати, живем недалеко от вокзала, — заметила Надя.
— Вы слышите, Андрюша? Недалеко от вокзала! А значит, у вас впереди потрясающие перспективы, и пусть они там, в Москве, в свете неоновых реклам… — махнул Погост рукой и опять засмеялся.
— Не много ли "неоновых реклам", Погост? — усмехнулся Андрей.
— Вы правы — перебор, — добродушно согласился тот и перевел разговор на другое.
Так сидели они и болтали про разные разности: и о Москве, и об их "припухаловке" на точке семьдесят седьмого километра… Андрей похвастался, что он залезает на верхний пояс фермы моста и оттуда в хорошую погоду любуется городом, где живет Надя. Она же говорила, что их город очень красив и довольно старинный, что очень широк и могуч Амур, на котором стоит город, но в бинокль можно хорошо рассмотреть маньчжурский поселок на том берегу и что в недалеком прошлом маньчжуры и корейцы переплывали на своих лодочках в рыночные дни и торговали в городе…
Когда Андрей опять собрался на перекур, Надя тоже поднялась:
— Жарко очень… Пойду с вами на площадку.
Андрей открыл в тамбуре дверь. Напором воздуха взвило Надину косу, затрепыхалась кофточка, вспорхнула юбка, приоткрыв колени. Поначалу они ничего не говорили, но после того, как Андрей закрыл дверь, Надя спросила:
— Вы давно в армии?
— Меньше года… Но Москва и прошлая жизнь ушли куда-то далеко, словно и не существовали.
— Ну, не может этого быть.
— Может. В полковой школе мы были как заведенные, только двадцать минут в день — личное время, а так с подъема до отбоя без передыха. Некогда даже о чем-нибудь подумать. Но мне повезло, что попал в техническую часть.
— Так вот почему у вас вузовские учебники!
— Заметили все-таки. У меня вообще были планы за годы армии пройти самому первый курс института, но, видимо, не получится. Может быть, вот за второй год…
— А в каком вы иституте?
— В МИИТе… Я знал, что призовут в армию, но все же сдавал экзамены, хотя… — он задумался, — хотя не знаю, придется ли заниматься.
— А почему?
— Так… По разным обстоятельствам. — Он затянулся в последний раз и выбросил папироску. — Да, мы совсем одичали за зиму. Только раз отпустили в увольнение. И сейчас мне как-то странно, что я вне строя, еду в пассажирском, разговариваю с вами… Только вот… неудобно. — Андрей коснулся рукой своей остриженной головы и показал на обмотки: — Никак не привыкну.
— Ерунда какая, — улыбнулась Надя. — Неужели вас это смущает?
— Убивает, — вздохнул он. — Я просил мать прислать мне сапоги. Возможно, скоро получу посылку…
— Не убивайтесь, — продолжала она улыбаться. — Умные люди на такие мелочи внимания не обращают.
— Значит, и вы?…
— Значит, и я.
У Андрея отлегло от сердца, хотя он все же не представлял, что может кому-то понравиться в этих уродливых обмотках. Он опять решил хвастнуть и сказал, что уже купался.
— Вода, наверно, ужас какая холодная?
— Нормальная… Только очень сильное течение, против не проплывешь. Немного ниже нашей точки есть небольшой остров. Так когда я к нему плавал, меня чуть не пронесло мимо. А остров совсем первобытный, было очень интересно бродить по нему. Даже казалось, что вдруг появятся какие-нибудь доисторические чудовища…
Вспыхнувшее в вагоне желание поцеловать Надю сейчас, когда они оказались одни в тамбуре, куда-то ушло. Ему было просто необыкновенно хорошо стоять вместе с ней, говорить… Он начал рассказывать ей об одном вечере, который не уходил из памяти. Капитан Иванов пригласил его и помкомвзвода Сашку Новикова (тоже москвича) к себе, угостил трубочным табаком, который курил сам, и после нескольких офицерских анекдотов времен первой мировой, рассказанных капитаном, и ничего не значащих разговоров он вдруг нахмурился и очень серьезно, без обычного для него двусмыслия, спросил, а не кажется ли им, что в этом году придется и повоевать. Им nак не казалось. Тогда капитан вздохнул: "Нет, ребятки, чует мое сердце — придется. Потому и не гоняю вас, отдыхайте пока, набирайтесь силенок. Война тяжкая будет. Начнут немцы, конечно, но и япошки могут тут зашевелиться".
— Неужели она все же будет? — спросила Надя.
— Не знаю. Сейчас, днем, когда солнышко светит, в это как-то не верится, а вот ночами иногда задумываешься.
— Вы боитесь войны? — спросила Надя, потом засмеялась. — Чего я спрашиваю: разве мужчина признается в этом? А вот я боюсь и не хочу ее, и мне в этом не стыдно признаться, я ведь женщина.
— Наверно, я не боюсь ее, — серьезно сказал Андрей, так серьезно, что она сразу же убрала улыбку. — И я не рисуюсь. Понимаете ли, я пока не могу рассказать вам о себе все, скажу только, что после войны должно что-то измениться. Я так думаю.
— Что изменится?
— Ну, не знаю конкретно, но что-то должно.
— А возможная смерть на войне? Ее вы тоже не боитесь?
— Смерть? Конечно, боюсь, — улыбнулся он, — но реально пока не могу ее представить.
Они помолчали немного, потом Надя спросила, нравится ли ему Дальний Восток.
— Нравится. Только он действительно очень дальний. Чувствуешь такую оторванность от дома, какой никогда не ощущал. У нас на точке очень красиво река, сопки, дали…
— Да, такие просторы… Вот я не смогла бы жить в большом городе… в свете неоновых реклам…
— А я урбанист. Большой город очень хорош, особенно вечерами. Я бывал в Ленинграде, он красивее Москвы и как-то историчней, хотя Москва и много старше Питера. Но вот бредешь по Невскому и невольно думаешь: тут ходили Пушкин, Гоголь, Достоевский, Блок, Есенин… Города полны прошлым, историей. По Ленинграду я бродил даже ночами, и мне казалось, что вдруг в одну из белых ночей я встречу… ну, Раскольникова, к примеру…
— Как интересно! — воскликнула она. — Вы, наверно, большой фантазер?
— Нет, я скорее чересчур рассудочен, но Питер, белые ночи… поневоле начинаешь фантазировать. Просто нельзя не фантазировать. Понимаете?
— Понимаю. Мой отец, несмотря на то что инженер-путеец, — страшный фантазер и выдумщик.
— А где он кончал институт, не в Москве?
— В Москве.
— Не знаете, в каком году?
— Кажется, в двадцатом.
— А мой в восемнадцатом! Возможно, наши отцы были знакомы! Вот здорово!
— Вы напомните мне фамилию, я спрошу у папы. В общем, когда получите увольнение, заходите прямо к нам. Хорошо?
— Спасибо большое, Надя. Конечно, зайду, лишь бы отпустили. Вы знаете, как здорово, что мы познакомились. Мне теперь не будет так одиноко на этом дальнем-предальнем Востоке, — горячо и искренне сказал Андрей. — Вы даже не представляете, что значит после казармы побыть в семейном доме, посидеть в домашней обстановке. Мы все так соскучились по своим домам.
— Я понимаю.
От избытка чувств Андрей непроизвольно дотронулся до Надиной руки, и она не отняла ее. Тогда он слегка сжал ей пальцы. Так и стояли они, держась за руки, на продуваемой ветром вагонной площадке, пока Погост не прервал их уединения.
— Вы живы, ребятки?
— Живы, — улыбнулась Надя.
— Очень хорошо, что живы. Я исчезаю, — сказал Погост и исчез.
Андрей опять сжал ей пальцы, и у него вырвалось:
— Мне очень хорошо с вами!
— Мне тоже, — просто сказала она и тоже пожала ему руку.
Стучали вагоны, мимо проплывали не очень-то живописные места, однообразная равнина, только слева по ходу поезда где-то очень далеко синели сопки… И мелькали километровые столбы, неумолимо приближая конец дороги, а тем самым и конец их встречи. Андрею не хотелось об этом думать, ему хотелось, чтоб эта поездка никогда не кончалась, чтоб этот городишко Свободный был где-нибудь за тридевять земель.
— Надя, а если меня почему-либо не будут отпускать в увольнение, вы сможете сами приехать к нам на точку?
— Конечно, смогу. Только как добраться назад? Ведь следующий поезд только утром следующего дня.
— Мы сможем дойти до ближайшего разъезда, а там я посажу вас на товарный.
— Это идея!
— Только нам надо будет списаться, чтоб вы не приехали в день моего дежурства. На мост-то вас не пустят, там охрана… — Он помолчал немного. Лишь бы не случилось… непредвиденное.
— А что может случиться?
— Мало ли что. Вдруг война?
— Не верю я ни в какую войну. Вы же читали сообщение ТАСС.
— Читал. Но наш капитан только пожал плечами на это.
— Ну его, вашего капитана! — тряхнула она головой. — Не будем об этом.
И верно, зачем думать о плохом в этот удивительный для него день? Он будет переписываться с этой милой девушкой, а может, и встречаться. И он стал говорить, что обязательно свезет ее на лодке на тот необитаемый остров, о котором рассказывал, что они будут бродить там, как первые люди на земле, и еще о чем-то говорил он, а поезд тем временем уже приближался к станции, уже раздался протяжный гудок паровоза перед входным семафором, уже поредел стук колес и послышалось шипение тормозов.
— Мы приехали, молодые люди, — сказал вошедший в тамбур Погост и сунул Андрею завернутые в газетку учебники. Вам дальше, Надя?
— Дальше, — упавшим голосом ответила она и сжала руку Андрея.
— Ваш адрес, Надя, — вспомнил Андрей главное и вытащил карандаш…
Поезд остановился. Еще несколько минут они стояли молча, глядя друг на друга, пока Погост не подтолкнул Андрея.
— Пора, юноша.
Они спрыгнули с подножки… Андрей мучительно думал, что чего-то он не сказал этой девушке, и лишь тогда, когда дрогнул вагон, лязгнули буфера и поезд тронулся, он крикнул:
— Если нам не удастся свидеться, я все равно буду помнить вас!
— Я тоже! — И она стала махать рукой.
Еще немного они постояли на перроне, глядя вслед поезду.
— Это тоже невероятно серьезно? — усмехнулся Погост.
— Очень, — ответил Андрей.
— Что ж, завидую вашим девятнадцати годкам… Кстати, стояние в тамбуре с очаровательной девушкой не выветрило у вас из головы правила технической эксплуатации и инструкции по сигнализации?