Связываюсь со штабом фронта. Мне зачитывают сводку, из которой явствует, что в центре города, на Мамаевом кургане, в районе элеватора и в заводском районе фашисты встречают стойкое сопротивление. Заводы продолжают работать, но в целом обстановка в городе архисложная.
Проходят день, ночь. Да, Паулюс нанес удары по центру города в районе вокзала, затем по району Дар-Горы, но больших успехов не достиг. 62-я армия на некоторых участках переходит в решительные контратаки. «Ошеломить врага решительностью — это значит сорвать его планы» — такой тактики придерживается Чуйков. У него крайне мало полнокровных частей. Лишь дивизия Родимцева и бригады Горохова и Батракова имеют более или менее комплектные подразделения, остальные обескровлены, танковый корпус остался с двумя батальонами и штабом. В состав 62-й армии влилась 10-я дивизия НКВД вместе с истребительными батальонами заводских районов — около 5 тысяч бойцов.
По сводке штаба фронта за последние три дня перед стенами Сталинграда защитники города подбили и сожгли полсотни танков, истребили до 10 тысяч гитлеровцев. Похоже, что уличные бои войскам Паулюса не по зубам. Сталинград — не Брюссель, не Вена, не Париж. Здесь парадным маршем не пройдешь, надо преодолевать баррикады и вести бой за каждый дом. Ближний бой. Этого не ожидали захватчики, и, кажется, именно этим решил воспользоваться В. И. Чуйков. В самом деле, ближнего боя гитлеровцы боятся. Их наступление каждый раз строится так: сначала наносят удар бомбардировщики, затем, под прикрытием огня артиллерии и авиации, выдвигаются танки. Они наползают на разбитые окопы и траншеи, мнут в них огневые точки, расчищая путь пехоте. Главная ударная сила врага — авиация. Она подавляет защитников оборонительных рубежей морально и физически, бомбовыми ударами разрушает огневые позиции обороны, парализует связь, пункты управления и тыла. Все это делается концентрированными силами, как правило, на узком участке фронта, обозначая прорыв, куда устремляются танки и пехота. Вслед за этим начинается маневр на окружение или создание видимости окружения, и оставшиеся в окопах бойцы вынуждены вести бой в невыгодных условиях или откатываться назад, на восток. И так от рубежа к рубежу. Как приостановить это откатывание? Над этим думают военачальники в штабах армий, фронтов и в Ставке. Думаем, переживаем за них и мы — партийные работники прифронтовых и тыловых областей страны: когда же, наконец, наши военные товарищи найдут верные решения? Ведь уже трудно разговаривать с народом, кое у кого теряется вера в армию, в ее способность защищать народные завоевания...
Создается впечатление, что наши бойцы и командиры не умеют обороняться, хотя оборонительные порядки частей и соединений строятся согласно Полевому уставу. Руководство боевыми действиями взводов и рот осуществляется с командных пунктов батальонов, которые находятся позади боевых порядков на определенном удалении, штабы и КП полков расположены еще дальше, а штабы дивизий и более крупных соединений удалены, согласно Уставу, в зоны недосягаемости артиллерийского и минометного огня противника. Таким образом, бойцы, находящиеся на переднем крае, в момент боя оказываются отрезанными от своих старших командиров. Между ними образуется зона огня. Зачастую, по ходу боя, эти зоны расширяются, оставляя бойцов без руководства, а штабы — в неведении, что делается на переднем крае. Кроме того, такой разрыв, как рассказывали мне участники боев на Украине, в большой излучине Дона, под Ростовом и Клетской, чреват потерей доверия между командирами и подчиненными. В трудную минуту бойцы не видят своих старших командиров рядом с собой и считают себя брошенными на произвол. В свою очередь старшие командиры, теряя веру в стойкость подразделений, начинают метаться, искать пути для отступления.
Как его преодолеть, барьер недоверия, барьер «штабной недоступности»? Было видно, что назрела необходимость пересмотра отдельных положений Устава, выработанного до войны, без учета тех обстоятельств, с которыми столкнулись наши войска теперь; назрел крутой разговор с командирами и политработниками — отступать дальше некуда, поражение на этом этапе равносильно смерти; кто боится огня и не верит в боеспособность своих подчиненных, тот должен отказаться от права быть командиром. Нет плохих бойцов, есть плохие командиры. Только так, только такая прямота и строгость сейчас помогут выполнить приказ Сталина № 227, продиктованный суровостью времени: «Ни шагу назад!.. Отстранять от руководства войсками неспособных людей, выдвигать на командные посты смелых и решительных командиров, понимающих природу боя современной войны».
Отягощенный тревогами за судьбу города, я направился на командный пункт штаба фронта, расположенный в блиндажах вблизи хутора Ямы. Зашел в блиндаж оперативного отдела. На раскладном столе развернута топографическая карта. В центре — план города. На нем обозначена обстановка по последним сводкам. Красным карандашом отмечен передний край нашей обороны в городе. В него воткнулись синие стрелы, острые концы которых расклинивают знакомые мне улицы и кварталы центра города, южных районов и заводских поселков. Много стрел. Перед ними изгибаются и местами свертываются в клубки красные линии. Кровоточащие раны, потоки крови...
Над картой склонились офицеры. Уточняют обстановку, переговариваются. Угадываю по ходу разговора, что среди них есть офицер, который ведет информацию по 62-й армии. Похоже, что он лишь несколько часов назад вернулся с командного пункта Чуйкова. Настроен пресно, готов осуждать кого угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. Заметив меня, он вдруг принялся рассказывать о том, что еще 12 сентября Чуйков вызвал на Мамаев курган командира и комиссара танкового корпуса и приказал немедленно подтянуть к переднему краю командный пункт и штаб корпуса. В противном случае командир и комиссар будут отданы под суд военного трибунала. Они оказались за спиной штаба армии.
— Чуйков требует от командиров полков и дивизий подтянуть штабы вплотную к переднему краю. Вплотную...
Это было сказано полувопросительно: дескать, можно ли нарушать уставные нормы, ведь под огнем пулеметов и минометов штабные службы потеряют работоспособность.
— И член Военного совета, и начальник штаба тоже требуют «вплотную». Это Гуров и Крылов. Сами сидят под носом у немецких автоматчиков и других тянут на передок, под пули...
— Молодцы, — вырвалось у меня.
— Кто? — с удивлением спросил офицер.
— Ну, хотя бы Крылов.
— Крылов — начальник штаба армии. Понимаете, армии?
— Хоть я гражданский человек, но умею отличать телегу от танка, — отпарировал я, а про себя отметил: вот такие «сочувствующие» штабам уже свыклись с откатыванием на восток, и для них оборонительный рубеж за Волгой не беда.
Все переглянулись, уступили мне место возле стола. Я вновь пристально вглядываюсь в план города. Широкая синяя полоса обогнула Мамаев курган с юга, затемнила вокзал, часть улиц центра города и острым концом воткнулась в Комсомольский садик. Вот почему нет звонков из города: наш бывший КП с узлом городской связи занят фашистами. В голове поднялся шум. Я вроде разучился думать, но через этот шум до моего слуха все же доходит смысл разговора о решении Чуйкова — подтянуть штабы вплотную к переднему краю. Одни говорят, что это рискованный шаг — штабы могут оказаться в плену; другие утверждают, что иного выхода у Чуйкова нет: если он решил навязать противнику ближний бой и сражаться за каждый дом грамотно, оперативность штабов по организации взаимодействия тут нужна, как воздух для дыхания...
Я молчу, жду, когда смолкнет шум в голове. Офицеры начинают делиться впечатлениями о Чуйкове.
— Явился на КП фронта в белых перчатках. Вроде удивить кого хотел: вот какие бывают в натуральном виде военные дипломаты. Парадный генерал. Но тут же выяснилось, что белые перчатки носит вынужденно — экзема на руках. Потом, когда дал бой на Аксае, и теперь, когда рванулся без оглядки в Сталинград и уже задал Паулюсу несколько загадок, надо думать, он не только дипломат. Еще в гражданскую, девятнадцати лет, командовал полком. Два Красного Знамени получил в ту пору...
— Посмотрим... Уже свежие резервы просит.
— Бой в городе, как правило, кровопролитный, — напомнил строптивому третий голос.
— Для кого? — спросил я, не отрывая глаз от синих стрел на плане города. — Для наступающих? Или для обороняющихся?
— Те и другие несут большие потери, но в своем доме и углы стреляют, если они заряжены.
— Значит, преимущество на нашей стороне.
— Все зависит от твердости характера организатора и умения руководить боевыми действиями. Части рассыпались по подвалам и закоулкам, каждый ротный и взводный сам себе хозяин.
Я не знал, как с точки зрения военных специалистов следует организовать управление подразделениями, рассыпанными по подвалам, и потому сказал:
— Каждый «сам себе хозяин» — коммунист или комсомолец.
— Разумеется, — согласился со мной собеседник. — Партийная и комсомольская прослойки есть в каждом подразделении.
— Зачем же лишать их доверия? — заметил я.
В конце этой короткой беседы с офицерами штаба фронта мы обменялись мнениями о начальнике штаба 62-й армии Николае Ивановиче Крылове. Я встречался с ним однажды, 19 августа, в день прибытия на Сталинградский фронт. Он прилетел из Махачкалы, где лечился после ранения. Участник обороны Одессы и Севастополя. Вдумчивый, неторопливый на слово. Еще не очень поправился и сразу попал в круговорот — на пост начальника штаба армии. Несколько дней, до прихода Чуйкова, исполнял обязанности командарма. Как тут говорят, штабное дело знает хорошо, волевой и внимательный к подчиненным начальник. Чуйкова встретил без ревности, так, будто давно они знают друг друга.
Когда я вернулся в расположение оперативной группы обкома, меня ждала записка заместителя наркома танковой промышленности СССР А. А. Горегляда и директора Тракторного завода К. А. Задорожного: