Профессиональные статисты, составляющие особый класс, — самые жалкие и несчастные на вид люди, каких только можно встретить на свете. По сравнению с ними даже «сандвичи», и те гораздо счастливее и жизнерадостнее. Статисты нашей труппы, конечно, не составляли исключения из общего правила. Они бродили по театру обыкновенно маленькими группами, по два-три человека, и с таким скептицизмом и отчаянием смотрели на мир Божий, что одно их присутствие как-то подавляюще и угнетающе действовало даже на самого черствого и бездушного человека. Странное дело, как это люди не могут веселиться и быть в хорошем расположении духа, получая шесть шиллингов в неделю.
Не могу не описать одного из наших статистов, безвредного дурачка, известного под названием «безумный Мак», хотя сам он себя называл «Мистер Мак-Александр-Сент-Джордж-Клемент».
Этот несчастный субъект уже много лет влачил жалкое существование статиста, хотя, очевидно, было время, когда он играл не последнюю роль в жизни. В его тонких чертах лица проглядывало благородство, и в минуты нормального состояния он не лишен был здравого ума и следов хорошего воспитания. Ходят слухи, что он вступил на жизненный путь молодым актером, подающим большие надежды благодаря своему таланту, как вдруг, неизвестно от чего, сошел с ума. Женщины, конечно, приписывают это несчастной любви, но ведь этому нельзя особенно доверять, потому что они любят все, что бы ни случилось с человеком, приписывать несчастной любви. Заснет ли человек не раздеваясь, даже не сняв сапог от усталости — виновата любовь, испортился ли водопровод и вода перестала течь из крана — опять винят несчастную любовь. Есть еще один слух, будто он сошел с ума от пьянства. Как бы то ни было, настоящей и верной причины никто не знал; нить между эпилогом и прологом его жизни была порвана. Мак воображал себя великим артистом и был в полной уверенности, что ему не дают больших ролей только из боязни, что он затмит их всех и составит им опасную конкуренцию. Главным пунктом его помешательства была роль Ромео; он изучал ее целыми годами и был вполне уверен, как однажды сообщил мне на ухо, что настанет время, когда восторжествует истина и когда он покажет всему миру, какой великий талант старались загубить и скрывали под спудом.
Однако странная вещь: его сумасшествие не мешало ему добросовестно и как следует исполнять свои обязанности статиста. На сцене он был послушен и делал то, что и другие статисты; но стоило ему только уйти за кулисы, как он сразу преображался и принимал свой до комичности гордый и неприступный вид, и, если режиссер делал ему замечания, он отвешивал ему церемонный поклон и с гордостью заявлял, что «мистер Сент-Джордж-Клемент» не нуждается в указаниях, как играть на сцене. Он никогда не смешивался с другими статистами и всегда держался поодаль от них и стоял, скрестив на груди свои руки и устремив вдаль свои глаза. Его манеры, не то нерешительные, не то напыщенные, служили посмешищем для всего театра, но иногда бледное лицо Мака изображало такую глубокую скорбь, такое отчаяние, что волей-неволей у зрителей болело сердце. Его странная личность и таинственная история жизни часто заставляли меня серьезно задумываться и навевали невеселые мысли. Я невольно думал о том времени, когда эти безжизненные глаза смотрели на Божий свет, полные надежды и честолюбия, и часто в уме моем проносилась тревожная мысль, не сделаюсь ли и я когда-нибудь таким же безвредным дурачком, мнящим себя великим артистом?
Глава VIIКостюмы
Репетировать пьесы в костюмах считалось совершенно лишним. За всю артистическую карьеру я помню одну только репетицию, которая была поставлена при декорациях и в костюмах. Но вовремя была готова лишь часть костюмов. Поэтому, например, я репетировал в медном шлеме и стальной кольчуге, из-под которой выглядывали клетчатые панталоны, а другой актер, кажется изображающий короля каннибалов, в кольчужных штанах с медными запястьями и черном длинном сюртуке.
Переход от игры без костюмов на репетиции к самому представлению в костюмах и при полной обстановке настолько резок, что к нему обязательно надо подготовлять новичков актеров. Старым, конечно, совершенно безразлично, как играть — в костюмах или без оных. Но войдите в положение молодого актера. На репетициях он объяснялся в любви бледнолицей, средних лет даме в простеньком черном гренадиновом платье и жакетке, опушенной мехом, и вдруг, во время представления, должен проделать то же самое при публике и объясняться в любви молодой красивой женщине с пышными формами, одетой в голубые шелковые чулки и коротенькую юбочку. Большая разница — драться на репетиции с добродушным толстяком, мистером Джоном, или с дикарем, мечущим свирепые взгляды из-под нависших бровей, по виду своему представляющим нечто среднее между римским гладиатором и Биллем Сайксом, каким он (Джон) является на представлении. Естественно, молодой актер теряется и начинает опасаться, не спутал ли он пьесы и те ли это субъекты, какие ему нужны.
Я, по своей неопытности, все ждал репетиции с костюмами, но время все шло и шло, а о костюмах не было и помину; тогда я решился спросить режиссера или кого-нибудь из старых актеров, боясь, не забыли ли они случайно о такой важной вещи. Но меня за подобные глупые вопросы подняли на смех и назвали фантазером.
— Какие тут репетиции с костюмами, милый друг, — ответили мне, — будьте счастливы, если вам удастся как следует одеться для самого спектакля.
Надо заметить, что таким покровительственным, если не фамильярным тоном говорили со мною и называли меня «милым» не потому, что считали очень молодым, хотя мне и было всего восемнадцать лет, но этого никто не мог знать. Среди актеров вообще принято называть друг друга «мой милый», а актрис — «моя дорогая», «голубушка» или «душечка». Сначала такое обращение меня немного сердило, но когда я увидел, что точно так же называют почтенных знаменитостей, в волосах которых просвечивает седина, я понял, что никто не желал оскорблять мое достоинство, и успокоился.
Вообще, из мужчин никто не обращал никакого внимания на костюмы, кроме одного, игравшего роли вторых любовников, которого мы прозвали «шахматной доской» за его клетчатое пальто. Этот молодой человек ужасно любил одеваться и всегда являлся большим франтом, но у него были свои большие странности; например, какая бы ни шла пьеса, где бы и когда бы ни происходило действие, хотя бы несколько веков назад, он непременно являлся на сцену в своем новом щегольском пальто. На анахронизмы как он, так и вообще вся наша труппа не обращали никакого внимания. В лучших лондонских театрах о костюмах заботится и заготовляет их сама театральная дирекция, актер же только надевает то, что ему дают. Совсем иначе было поставлено дело в тех театрах и труппах, где я служил; выбор костюма у нас зависел вполне от личного вкуса самого актера. Когда давались обыкновенные современные пьесы, то мы должны были с ног до головы одеваться за свой собственный счет; вообще же для всех пьес у нас должны были быть свои собственные брюки и сапоги, не исключая и коротеньких средневековых панталон, чулок и штиблетов и туфель с пряжками всех веков и народов. Обо всех остальных частях туалета заботилась сама театральная дирекция.
В провинции особенно любят давать старинные классические трагедии и пантомимы; но так как обязанность доставать костюмы для них лежит на самих актерах, то гардеробные эффекты получаются поразительные. Всякая такая пьеса, конечно, своими костюмами вполне может конкурировать с любым костюмированным балом. Курьезы бывают замечательные: например, отец, судя по костюму, принадлежит ко времени Георга III, между тем сын его щеголяет в костюме царствования Карла II. Что касается статистов, то их одевали в первые попавшиеся под руку костюмы, но сапоги заставляли иметь свои собственные. Главное внимание обращалось на живописность. Это стремление к живописности очень часто даже в больших лондонских театрах до того пересаливалось, что расходилось со здравым смыслом и реальностью. Например, во всех театрах даже до сих пор держится мнение, будто крестьянские девушки всех стран обязательно носят итальянские костюмы, а земледельцы и хлебопашцы — красные, расшитые желтыми узорами жилеты.
Все более или менее известные актеры предпочитают сами одеваться для сцены и шить себе костюмы и в очень редких случаях соглашаются с мнением и вкусом костюмера; такой обычай существует даже в тех театрах, где сама дирекция снабжает актеров надлежащим гардеробом.
Конечно, говоря это, я имею в виду одних только мужчин. Что же касается актрис, то все они, за весьма малыми исключениями, имеют свои собственные костюмы. По-моему, женщины в этом отношении очень счастливый народ, потому что все их платья, начиная со времен мадам Ной и по сию пору, остались одни и те же, только с весьма маленькими изменениями и вариациями. Может быть, я не прав, высказывая только свой личный взгляд на этот предмет. Я твердо убежден, что платье, которое носила мисс Эслейк в «Серебряном короле», точно так же хорошо бы подошло и Офелии. Какая разница между платьем, которое носила королева Елизавета, и платьем миссис Боунсер? Почти никакой, разве только в воротнике или в рукавах, но ведь совсем не трудно спороть одни узкие рукава и нашить другие, широкие с буфами. И зачем только эти актрисы шьют себе так много платьев! Ведь стоит нашить какую-нибудь оборку или сделать одну или две складки на юбке, чтобы изменить фасон женского платья и не отставать от моды.
Хотя кто знает, может быть, все, что я говорю, и неверно.
В течение недели мы несколько раз забегали к нашему театральному костюмеру для примерки, утешая себя надеждой (так делали те из нас, которые были еще мало знакомы с такими господами, как театральные костюмеры), что таким образом к спектаклю костюмы будут вполне готовы и притом будут хорошо сидеть. Но большинство актеров вели себя совершенно иначе. Наученные горьким опытом, они вовсе не заботились о том, как будут сидеть костюмы, и только в день представления или натягивали их на себя изо всей силы, если они были узки, или подкладывали со всех сторон огромное количество ваты и подушек, если они были слишком широки.