— Вы, Виктор Константинович, нам как воздух нужны, — горячо говорил Костюшко. — Мы тонем в практической деятельности. Нас несет по волнам, как щепку в половодье. Думаем только о том, что делать завтра. Не далее. Но надо же и обобщать опыт, открывать массам перспективу. И подсказать формы организации…
— А они верят вам, массы? — спросил Курнатовский.
Теперь заговорил Гонцов: уж он-то лучше других знал, как сильно влияние Читинского комитета. Это вам не Иркутск. Тамошние интеллигенты нет-нет да и замутят воду, подбросив мусору сомнений. И то сказать, не на пустом месте мы здесь начали.
Гонцов оседлал своего конька: он любил экскурсы в прошлое, в те времена, когда он, молодой деповский токарь, был одним из первых создателей Читинской организации РСДРП…
— Потому-то нам и верят, что мы делами свою линию утверждали, — заключил Гонцов.
— Чего же вам еще надо? Зачем какие-то еще формы изобретать и навязывать народу? — сказал Курнатовский.
Костюшко не был согласен:
— Нужен объединяющий все революционные силы орган. Скажем, конвент — «Конвент Читинской республики!» Как звучит, а?
Гонцов отмахнулся от «конвента» и сказал:
— Жизнь уже выдвинула организации, которые должны стать органами власти: Смешанные комитеты на железной дороге, а теперь вот — Советы солдатских и казачьих депутатов.
Курнатовский с интересом стал расспрашивать. Вдруг мелькнула у него мысль, что здесь заложено решающее начало, что так по-настоящему полно, действенно развяжется инициатива рабочих. История Смешанных комитетов, включающих в себя представителей всех служб дороги, была примечательна именно тем, что самый ход событий, развитие революции выдвинули такую организацию. И она уже решала все политические, организационные и хозяйственные вопросы.
Курнатовский ухватился именно за эти особенности комитетов:
— Вы сами, Антон Антонович, опровергаете необходимость каких-то общих, универсальных организаций, которые должно преподать массам. Ведь это же блестящий пример диалектического развития революции, ваши Смешанные комитеты. Смотрите: что было основной задачей на железной дороге, пока шла война с японцами? Остановка движения. Стачечные комитеты, энергично действовавшие в ту пору на дороге, отлично справились с этой задачей. Но после заключения мира с Японией задача стала уже другая: при необходимости эвакуации войск из Маньчжурии, при революционном брожении в этих войсках остановка движения была бы губительна. Теперь в интересах революции — скорейшая отправка революционно настроенных солдат, людей, имеющих в руках оружие и умеющих его применять, по домам. Пусть они там помогут пролетариату добывать власть. Следовательно, на этом этапе стачечные комитеты себя изжили, превратились в собственную противоположность, в тормоз в развитии революции. И новая задача: организация бесперебойного движения и отправка войск, осуществляемая Смешанными комитетами. Мне кажется, что именно они наиболее подготовлены к принятию в свои руки всей власти.
— Виктор Константинович, Читинский комитет и подсказал идею насчет Смешанных комитетов, — осторожно заметил Гонцов.
— Ну, честь ему и слава. А насчет «Читинской республики» мне представляется, что Чита — ручеек, текущий в море российской революции, а раз так, то почему, же «Читинская республика»? Нет, уж лучше так: Российская республика, а Чита — центр революционного Забайкалья, ее опорный пункт. Что, вам не нравится, Антон Антонович? — спросил Виктор Константинович. — «Конвент» — это, конечно, звучит внушительнее.
Антон Антонович разгорячился, вскочил со стула:
— Я не настаиваю на «Конвенте». Но почему я произнес именно это слово? Оно обязывает. А я сегодня, когда солдаты выбирали меня в Совет, когда кричали: «Григоровича!» — я физически почувствовал, что время само подталкивает нас. Солдаты выбрали Совет. Это значит, что они отказались повиноваться своим прямым начальникам. Генералы наши читинские больше им не командиры, а судьбу свою солдаты вверили нам, ими выбранным. Все складывается хорошо, но не в тех формах, не в той, что ли, последовательности, как мы себе представляли.
Курнатовский с легкой насмешкой спросил:
— Короче говоря: где же баррикады? Так?
Антон Антонович упрямо мотнул головой:
— Да, хотя бы. Или вернее: когда баррикады?
Виктор Константинович зашагал по комнате, на ходу бросая:
— Откуда вы знаете, что в конкретных читинских условиях пролетариат может взять власть, только борясь на баррикадах?
Гонцов и Таня смотрели на Курнатовского во все глаза. Антон Антонович недоуменно проговорил:
— Но у Маркса…
Курнатовский перебил почти грубо:
— Марксизм не догма. Маркс дает не панацею, а объяснение, ключ к раскрытию существа явлений. Да вот же перед вами живая история: фактически в Чите власть перешла к рабочим и солдатам без баррикад. Без стрельбы. Без звуковых и световых эффектов. Восстание имело место? Да. Солдаты и рабочие отказались повиноваться властям. Так?
Курнатовский спрашивал Гонцова, остановившись перед ним и смотря ему в глаза, словно ожидая возражений, чтобы обрушиться на него градом доводов.
Гонцов кашлянул и твердо ответил:
— И Маркс учил, и Ленин пишет, — он запнулся, — и я так понимаю: оружие решает.
— Вот-вот! — обрадовался Курнатовский. — Я же не вегетарианство проповедую! И не меньшевистскую говорильню утверждаю! В Чите, в ее своеобразных, исторически сложившихся условиях, революция побеждает в другой форме, чем в Москве. И огромную роль, прямо-таки решающую роль, играет наличие вооруженной и обученной рабочей дружины. Не будь ее, Румшевич и Холщевников задавили бы революцию в зародыше.
Курнатовский своими светлыми зоркими глазами оглядел всех.
— Листовки Читинского комитета я читал. Есть среди них очень сильные, за душу берущие. Но, товарищи, нужна газета. Партийная честная газета, обобщающая опыт, разъясняющая события. И знаете, как я начал бы передовую статью в первом номере этой газеты, если бы мне довелось ее написать? Я начал бы ее так: «О, если бы Маркс был жив, чтобы видеть все это собственными глазами!» Так воскликнул на склоне лет старик Энгельс, окидывая взглядом могучее рабочее движение». Я бы написал: «И всякий раз, когда думаешь о рабочем движении в России, хочется сказать: о, если бы были живы бессмертные вожди пролетариата Маркс и Энгельс, чтобы собственными глазами видеть, как сбываются их предсказания!»
Из Иркутска приехал Вадим Кронин, свои статьи он подписывал — Матвей Кремень — и сказал, что все неправильно. Неправильно, что в редакции с утра и до поздней ночи, а то и ночью толкутся люди. Одни приходят, другие уходят. Деповские рабочие являются прямо с работы, чего-то требуют, на кого-то жалуются. Все это очень громко. И что здесь делают вооруженные люди? Редакция не штаб. Это неудобно! Неправильно, что сотрудники редакции пропадают целыми днями то в мастерских, то еще где-то, статьи пишут, положив блокнот себе на колено, а все столы в редакции заняты посторонними…
Кронин обвел глазами большую комнату с низким потолком, под которым плавали облака табачного дыма. В углу, склонившись над бумагами, несколько человек что-то бурно обсуждали. Чей-то голос, заглушая остальные, диктовал:
— Доверенному товарищества печатного дела «Бергут и сыновья». Настаиваем на полном удовлетворении наших требований. Впредь до выполнения их забастовку будем продолжать…
Другой голос с легкой хрипотцой вставил:
— Повторить надо насчет наборщиков. По шрифтам расценки указывать. Старая лисица нарочно путает карты! А у наборщика в кармане свист!
— И вообще весь наш роскошный особняк, — Кронин, иронизируя, имел в виду приземистый бревенчатый дом Шериха, в котором помещалась редакция «Забайкальского рабочего», — похож на потревоженный улей. Только без строгой организации, свойственной пчелиному обществу! — добавил он и улыбнулся своей остро́те. — Так нельзя работать, уважаемый. Не полагается так в редакции газеты. У нас сейчас 1905-й, а не 1895 год. Культура газетной работы…
— Откуда мы знаем, как полагается? Такая газета еще нигде не издавалась, — наконец разжал губы Курнатовский.
До сих пор он сосредоточенно молчал, подняв на гостя свои голубые усталые глаза под немного выдвинутыми надбровьями и, по своему обыкновению, приложив ладонь к уху: уже несколько дней Виктор Константинович совсем плохо слышал.
Кронин заговорил длинно и нудно, Курнатовский отвел глаза и отнял руку от уха. Кеша Аксенов закусил губу, чтобы не расхохотаться: Виктор Константинович «выключился» из разговора, он уже не слышит Кронина. Мысли редактора были далеко, но Кронин продолжал, плавно жестикулируя и, видимо, принимая молчание Курнатовского за поощрение. Это было забавно.
— К ногтю толстосума этого! Стребовать с него за все простои! — настаивал хрипловатый голос в углу.
— Как же так? «Совет солдатских и казачьих депутатов РСДРП» — напечатано в вашей газете. Это же нонсенс. Политическая безграмотность. Совет депутатов — выборный орган, а РСДРП, то есть партия, совсем другое…
Хвостик речи Кронина достиг ушей редактора. Он схватил этот хвостик, как будто схватил мышь, чтобы тотчас и с отвращением отбросить.
Кеша увидел, как Курнатовский встал, выпрямился, высокий, худой и, на взгляд Кронина, вероятно, не похожий на «правильного» редактора в своем простом, из грубого сукна, пиджаке, надетом на черную косоворотку. Кеша с нежностью вспомнил, что в этом самом пиджаке и в подшитых валенках Виктор Константинович появился в доме Шериха впервые, освободившись с акатуйской каторги.
Сейчас Курнатовский был рассержен, и голос его прозвучал грубо:
— Вы ровно ничего не поняли, господин Кронин! Тысяча солдат и казаков собрались в железнодорожных мастерских и выбрали Совет солдатских и казачьих депутатов. А слово «РСДРП» они добавили к этому названию своего выборного органа, желая показать, что они будут бороться под нашими знаменами, под знаменами РСДРП. Тысяча человек оказала этим простым актом великое доверие нам, нашей партии. И надо быть канцелярской крысой, чтобы в таком случае, при таких обстоятельствах придираться к слову!