В начале марта 1906 года в поезде, следовавшем из Иркутска, была задержана молодая дама. Поводом к ее задержанию послужило обстоятельство, по существу пустяковое: дежурному жандарму на станции показалось, что наружность дамы сходится с приметами разыскиваемой революционерки. Вернее — что и ввело в заблуждение жандарма — всего лишь одна примета: маленькая темная родинка на левой щеке, указанная в «словесном портрете» разыскиваемой.
Но задержанная, смеясь, показала такую же родинку и на правой щеке, объяснив неискушенным провинциальным жандармам, что это — дань моде: «мушки»! И тут же «родинку» отлепила. Да и весь облик дамы не внушал подозрения. Паспорт у нее был в полной исправности на имя Полины Герасимовны Тиуновой. Извинения жандармов она приняла недовольно и погрозила пожаловаться начальству.
Рассерженная Полина Герасимовна вернулась в свое купе и попросила проводника перевести ее в вагон первого класса.
Начальником Акатуйской тюрьмы после недавних событий был назначен Иосаф Германович Лемке. Главное в этих событиях для нового начальника заключалось в том, что его предшественник Фищев в разгар мятежа 1905 года отказался противодействовать мятежникам и, более того: по требованию главы восставших, известного революционера Курнатовского, освободил политических заключенных из вверенной Фищеву тюрьмы. Освобожденные отправились в Читу с великим почетом, восторженно встречаемые по пути рабочими железнодорожной магистрали.
Теперь, когда Ренненкампф навел наконец порядок, Фищев должен был предстать перед судом вместе с губернатором Холщевниковым, допустившим разгул бунтовщиков в Забайкалье.
Все эти обстоятельства и были причиной того, что молодой еще мужчина, чиновник при иркутском губернаторе, уроженец Санкт-Петербурга, из обрусевших немцев, неженатый, Иосаф Германович Лемке получил назначение неожиданное, но лестное: начальником Акатуйской тюрьмы.
В то время как осужденные военно-полевым судом в Чите вымеряли нешироким шагом кандальников снежную дорогу от Шелапутина к Горному Зерентую, новый начальник тюрьмы ехал в вагоне первого класса из Иркутска в Читу, где ему надлежало представиться губернатору.
Лемке испытывал приятное чувство освобождения от обычной, будничной обстановки и довольство собой: получалось повышение по службе, и значительное. Почти легкомысленное ожидание каких-то приятных и волнующих событий владело им. Лемке оглядел себя в зеркале: недурен, солиден и благообразен новый начальник тюрьмы. Иосаф Германович считал, что он представляет новый тип чиновника империи: не солдафон, бессмысленно проводящий ниспосланные сверху повеления. Нет, в меру либеральный, разумный, однако же не дающий спуску крамоле, руководитель, каких так не хватает нашей государственной машине! С удовлетворением он подумал о том, что среди тупых «тюремщиков» он, образованный, культурный администратор, будет белой вороной. Отсюда непременно: заметят, выделят, отличат!
Лемке пригладил редкие волосы, прикрывающие приличную, розовую лысину, расчесал рыжеватые баки. И как раз вовремя: в купе вошла дама. Он заметил ее еще на перроне в Иркутске с провожавшим ее пожилым мужчиной. Вероятнее всего, то был ее отец, почтенный господин в меховой шубе. Дама была молода, красива и хорошо одета.
И вот теперь, по какой-то счастливой случайности, она перешла в его купе. Впрочем, она тут же объяснила, что покинула свое место в вагоне второго класса из-за неприятных соседей. Лемке сейчас же сообразил, что здесь имела место назойливость каких-нибудь нахалов. Фантазия Лемке разыгралась: спутница его — дочь богатого золотопромышленника. Молодая, образованная, незамужняя… Дорожное знакомство может иметь продолжение. Встречи — уже в Чите. Губернатор благосклонно принимает молодую пару. Пышная свадьба, поездка за границу…
Между тем спутница его дала на чай проводнику, устроившему ее объемистый чемодан на багажной полке, и отколола шляпу. Она посмотрела в окно:
— Это большая станция. Простоим минут десять…
— Ах, какие тут станции? Глухомань, — ответил Лемке.
Раздался могучий голос станционного колокола, поезд тронулся.
Вообразивший себя уже в Европе, Иосаф Германович возмущенно сказал:
— Бескультурье все эти звонки, чисто российская затея.
— А мне нравится, — сказала спутница, посмотрев на него смеющимися глазами, — когда мы с папой путешествовали по Европе, мне все время не хватало этих звонков.
Лемке приосанился, думал было представиться, но ограничился полупоклоном с просьбой разрешить курить.
— Охотно составлю компанию, — непринужденно ответила незнакомка, неприятно удивив начальника тюрьмы.
Она вынула изящный дамский портсигар, достала тонкую папироску и прикурила от предложенной Лемке спички. Он ожидал, что соседка обнаружит развязные манеры, обычные, как он считал, у курящих женщин, начнет навязчивый разговор, но дама была естественна, сдержанна, учтива без манерности. И вскоре завязался именно тот захватывающе интересный и многообещающий разговор, о котором мечтал Лемке. Он рассказал о себе так же просто и легко, не преминув сообщить о своем назначении, к которому Полина Герасимовна Тиунова, так звали ее, отнеслась с видимым интересом и даже уважением.
Его попутчица действительно оказалась дочерью богатого человека, фамилия Тиунов была известна в Сибири. Он не был золотопромышленником, но считался крупным воротилой как русский пайщик английской маслодельной фирмы «Ландсдейль», издавна укоренившейся в Сибири.
Полина Герасимовна постоянно жила в Иркутске с отцом. Между прочим она заметила, что является хозяйкой в доме, поскольку отец ее вдов. Она часто ездит в Читу, где живет ее старшая сестра, она замужем за владельцем аптеки.
Лемке посчитал, что можно задать вопрос: не замужем ли она сама.
— О, нет! И никогда не выйду, — решительно заметила Полина Герасимовна и простодушно добавила: — Мне ведь уже двадцать пять, и если бы я думала о замужестве…
— Да что вы! Никогда бы не дал вам больше двадцати! — галантно воскликнул Лемке.
Был уже поздний вечер, когда, напившись чаю с любезно и просто предложенными Полиной Герасимовной пирожками собственного изготовления, Лемке вышел в коридор, предоставив спутнице возможность расположиться ко сну.
Подняв плотную занавеску, он смотрел на снежные поля, на темную, мрачную стену тайги, вдруг вставшую совсем близко и теперь уже непрерывно бегущую за поездом. Она напомнила Лемке о суровом крае, где ему предстояло теперь служить, о новой для него и немного пугающей службе. Тюремщик! Впрочем, все это предрассудки. Разумный человек не должен гнушаться никакой работой. Напротив, он обязан вносить разумное начало туда, где до него царствовал произвол и самоуправство. Н-да… Однако именно в этих диких краях хорошо бы иметь близкого человека, круг семьи…
Пошел снег, и за окном уже ничего не было видно, кроме неторопливого и беспорядочного мелькания снежинок, временами расцвечиваемых искрами с паровоза. Дверь в коридор открылась. Звеня шпорами, вошел жандармский офицер в сопровождении обер-кондуктора.
— Проверка документов! — объявил офицер в ответ на вопросительный взгляд Лемке.
Начальник тюрьмы с достоинством предъявил свои бумаги.
Офицер откозырял:
— Ваше купе?
— Минуточку! — Лемке осторожно постучал согнутым указательным пальцем. Никто не ответил.
— Полина Герасимовна! — позвал он.
Молчание. Лемке отодвинул дверь. Да, таким сном могла спать только невинная душа! Она не слышала ни оклика, ни стука. Офицер, понимающе улыбаясь, выслушал заверение Лемке о том, что дама — дочь известного Тиунова…
— Ваша спутница? — доверительно спросил офицер.
Лемке с готовностью подтвердил и только потом сообразил, что офицер понял его так, что Тиунова не случайная дорожная знакомая Лемке, а едет вместе с ним. Это польстило Иосафу Германовичу.
Утро было чудесным. Полина Герасимовна встала свежей и бодрой, она рассказывала о местах, которые они проезжали, ведь она хорошо их знала, а Лемке не бывал восточнее Иркутска. Она очень смеялась, когда он рассказал ей про ночное происшествие и как он в качестве верного рыцаря охранял ее сон. Удивительно, завидно крепкий сон! Она очень, очень смеялась.
Полину Герасимовну никто не встретил на вокзале. Да она и не ожидала встречи. Она сказала, что ее сестра повздорила с мужем и оба супруга ждут ее приезда у себя дома. Она должна помирить их.
— А вы похожи на ангела с пальмовой ветвью мира! — любезно заметил Лемке.
Полина Герасимовна опять засмеялась.
Он хотел записать иркутский адрес спутницы, но она резонно объяснила, что отец у нее строгих правил, может превратно истолковать приятное дорожное знакомство, и она попросила попутчика писать ей до востребования на Иркутский почтамт, в Чите она погостит недолго.
Лемке не мог не одобрить такой осмотрительности. Нет, она не была искательницей приключений. Барышня из порядочной, в высшей степени порядочной семьи.
И Лемке, слегка волнуясь, сказал, что будет счастлив пригласить к себе Полину Герасимовну вместе с ее старшей сестрой, когда он устроится на новом месте.
Полина Герасимовна, не чинясь, ответила, что считает такую поездку возможной.
Она не разрешила ему проводить себя. Они простились на Читинском вокзале, убогий вид которого смутил Лемке.
У спутницы же его, напротив, как будто еще поднялось настроение. Последний раз он увидел ее смеющееся лицо, полуприкрытое муфтой, когда она обернулась к нему уже в санях, уносивших ее от вокзала.
Это было удачное знакомство. Новая служба его начиналась под знаком удачи, решил Лемке.
…Женщина ехала в санях, огибая сопку с редкими соснами. Снег знакомо скрипел под полозьями.
У аптеки Перемянкина женщина приказала извозчику остановиться и сама взяла из саней чемодан. Она позвонила, когда извозчик повернул прочь от дома.
Открыла горничная в белом переднике и наколке. Горничная была новая, с облегчением отметила приезжая. «Сам» оказался дома, гостье помогли раздеться и ввели в знакомую ей гостиную. Приезжая сидела, ожидая, в напряженной позе, курила, часто и глубоко затягиваясь.