Камеамеа давно мечтал присоединить к своим владениям все области острова. Недаром короля звали Камеамеа — «алмаз», он был тверд и настойчив в исполнении своих замыслов. Еще до приезда Кука Камеамеа присоединил область Кону. Через год после гибели Кука Камеамеа начал войну с Кивалао, королем страны Кау.
В этой войне впервые воины Камеамеа применили ружья. Войско Кивалао стало отступать, и тогда Кивалао вызвал Камеамеа на единоборство.
Камеамеа вышел в высоком шлеме и плаще из тончайшей сетки, в каждый узелок которой было вплетено желтое перо райской птички. В руках он держал палицу, утыканную зубьями акулы.
Воины замерли, глядя на поединок вождей. Ловок и стремителен Кивалао, но неотразимы удары Камеамеа.
Один из ударов сокрушил голову короля страны Кау, и его воины побросали оружие.
Теперь весь остров Гавайи принадлежал Камеамеа. Но властолюбивый король не успокоился на этом. Взоры его обратились на острова Мауи и Оаху, и он начал готовиться к войне.
Женщины плели канаты из кокосовых волокон и паруса из листьев пальм, дети складывали на берегу оружие и метательные камни, мужчины обтачивали якорные камни, выделывали грозные палицы из железного дерева и сооружали боевые пироги, которые во время боя связывались канатами вместе, образуя сплошной фронт, прорвать который было невозможно.
На Мауи Камеамеа напал неожиданно. Под покровом ночи его флот причалил к берегам острова, воины сняли береговую стражу и устремились в глубь страны. Внезапность нападения казалась залогом успеха, но жители Мауи и в их числе женщины и дети сражались с большим мужеством. Наконец, остатки мауйцев, загнанные в долину Яо, были безжалостно перебиты победителями. Река, протекавшая по ущелью, оказалась заваленной трупами и переменила русло.
Участь Мауи постигла и Оаху. Теперь Камеамеа мог чувствовать себя сильнейшим на Гавайях. Лишь два острова — Кауаи и Ниихау — оставались под властью самостоятельного короля Каумаулии. Камеамеа мог завоевать и эти два острова, он чувствовал себя достаточно сильным, но слишком больших жертв стоило ему завоевание других островов, и он попытался присоединить к своим владениям последние два острова мирным путем. Он вступил в переговоры с Каумаулии и пригласил его к себе в Гонолулу — так стала называться его новая резиденция в бухте Вайкики на Оаху.
Долго колебался Каумаулии, понимая, зачем его приглашают в Гонолулу, и, наконец, решил довериться Камеамеа. С небольшой свитой отправился он на Оаху. Там в торжественной обстановке он принес вассальную присягу королю Гавайских островов Камеамеа I.
Так было положено начало объединенному Гавайскому королевству.
Камеамеа хорошо оценил помощь, которую ему оказало оружие белых людей. Прямая выгода была теперь ему завязать отношения с самими белыми людьми. Скоро у него на службе появились беглые английские и американские матросы, в Гонолулу стали заходить американские шхуны.
На островах янки обнаружили редкое сандаловое дерево, которое можно было с выгодой сбывать в Китай. Договор о продаже сандалового дерева был быстро оформлен с королем канаков. Подданные Камеамеа на своих плечах день и ночь стаскивали к берегам драгоценные стволы. От изнурительного труда они гибли сотнями. На место погибших сгонялись новые, но королевская казна пополнялась оружием и утварью.
В 1819 году Камеамеа I умер. Семьдесят четыре года существовало после его смерти Гавайское королевство, шесть королей сменилось на его престоле. История преемников Камеамеа — история потери канаками своей независимости.
На следующий год после смерти короля с американского корабля «Таддеус» высадились на Оаху семнадцать отцов-миссионеров, направленных ревнителями благочестия из города Бостона. День их высадки стал черным днем Гавайев.
Миссионеры деятельно боролись с языческой религией гавайцев и не менее активно вырубали их сандаловые леса. Когда от лесов ничего не осталось, было обнаружено, что гавайская земля способна отлично выращивать сахарный тростник, и миссионеры стали плантаторами. За миссионерами из Штатов потянулись коммерсанты помельче и просто мелкие жулики.
Гавайская земля постепенно переходила в руки предприимчивых янки. Земли уплывали из рук королей, но зато росли долги королей, а вместе с долгами росла их зависимость от американских «друзей». Короли прожигали жизнь, предоставляя своим подданным умирать на сахарных плантациях. За сто лет число канаков сократилось в десять раз с 400 до 40 тысяч. На место вымирающих канаков плантаторы привозили рабочих китайцев, японцев и португальцев.
В 1887 году американцы заставили короля Калакауа подписать конституцию, почти лишавшую его власти.
После смерти Калакауа на престол вступила его, сестра Лидия Лилиуокалани, талантливая поэтесса и композитор, автор гавайского национального гимна «Алоха оэ».
Муж Лилиуокалани был американец — губернатор острова Оаху Джон Доминис, но это не мешало ей оставаться убежденной националисткой и противницей навязанной Америкой конституции.
Воцарение Лилиуокалани пришлось как раз на то время, когда правители Соединенных Штатов решили окончательно разделаться с независимостью Гавайев.
На островах было достаточно сторонников присоединения Гавайев к Соединенным Штатам, особенно среди плантаторов. К ним очень благосклонно прислушивались в Вашингтоне. По инициативе американского посла Джона Стивенса гавайские американцы организовали тайный «Клуб сторонников аннексии». Во главе клуба стал плантатор Лоррен Тэрстон.
На выборах 1892 года победила националистическая «партия королевы», в Гонолулу сторонники независимости организовывали антиамериканские митинги, со всех концов Гавайских островов Лилиуокалани получала петиции с просьбой отменить конституцию 1887 года и лишить права голоса негавайских подданных.
Тогда американцы и их приспешники решили свергнуть королеву, организовать «временное правительство» и открыто просить правительство Соединенных Штатов присоединить Гавайи к Америке.
В начале января на рейде Гонолулу появился американский крейсер «Бостон», а 16 января заговорщики инсценировали «революцию» во имя «свободы и демократии».
НОВЫЙ ЖИТЕЛЬДЕРЕВНИ ВАЙАНАЕ
В порту Гонолулу обычная суета. По широкому пространству гавани — от залитых нефтью причалов до далекого, виднеющегося на горизонте бурого кратера потухшего вулкана — как белые птицы, скользят легкие яхты, снуют шлюпки, шлепают колесами буксиры. У причалов возвышается целый лес мачт. Около одного из них грузно покачивается на волне прибывший из Сан-Франциско огромный океанский пароход «Звезда».
Гремят краны, визжат тележки. На пассажирской пристани толпа. Наверное, не нашлось бы в мире нации или сословия, представителей которых не было бы в этот час среди приехавших или среди встречающих.
Панамы, шляпы, цилиндры, яркие платья, черные и белые сюртуки и едва прикрывающие наготу ломхотья смешались в одном пестром оглушающем водовороте. Все кричали и куда-то спешили.
Через толпу, оглядываясь по сторонам, проталкивались трое мужчин. Один пожилой и тучный в мягком пиджаке и широкополой соломенной шляпе и два молодых человека в рабочих блузах.
— Держу пари, это они! Хэлло, мистер Джон Руссель? — окликнул толстяк спокойно стоявшего у пакгауза невысокого мужчину с небольшой седой бородкой.
Мужчина повернулся на голос толстяка и ответил:
— Да, сэр.
— Очень рад. Гесслер. Управляющий вайанайской плантацией, — Гесслер поклонился стоящей рядом с мужчиной пожилой женщине в золотом пенсне, — Миссис Руссель? Очень приятно! Черт возьми, ну и жара!
Вслед за Гесслером и подхватившими чемоданы молодыми людьми Руссели вышли на площадь, полную звона конок и стука проезжающих экипажей.
До отхода поезда оставалось немного времени, но Гес-слер не спешил, так как вокзал единственной на острове железнодорожной линии Гонолулу — Вайанае находился всего в нескольких кварталах от порта.
Город Гонолулу расположился у подножия черных гор, величественным амфитеатром спускающихся к воде. Только две-три ближайшие к порту улицы имели деловой вид, сверкали стеклом и серели камнем и пылью, все остальное тонуло в зелени садов.
На широких тротуарах было много народу: продавцы лимонада, фруктов и печенья, чиновники, посыльные, агенты торговых фирм и компаний и беспечные, толпящиеся у витрин магазинов зеваки. Мелькали китайские, японские лица, множество белых, звучала английская, французская, немецкая речь.
— Но где же туземцы? Где канаки, хозяева страны? — спросил Руссель Гесслера.
— Как где? Вон и вон, — ответил Гесслер и показал на смуглых женщин, торгующих цветами, и робко пробирающегося вдоль домов юношу, совершенно оглушенного и подавленного разноязычной толпой…
Когда уселись в вагон, тучный спутник Русселей имел довольно жалкий вид. Его донимала жара. Он то снимал шляпу и промокшим насквозь платком вытирал лоб, то махал ею перед носом, словно веером, то снова надевал шляпу и стойко пытался не обращать внимания на стекающие по вискам струйки пота, но не выдерживал, и опять из кармана появлялся платок, а шляпа превращалась в веер.
Управляющий был весь занят неравной борьбой с тропическим солнцем, и ни на что другое, даже на разговоры, он был не способен.
Но Руссели, видимо, не особенно обижались на «то, что оказались предоставленными самим себе. Джон Руссель и его супруга смотрели в окно и тихо переговаривались.
На линии господствовали довольно патриархальные порядки. Поезд полз медленно и, помимо многочисленных станций и полустанков, останавливался где и когда угодно, и пассажиры имели полную возможность наслаждаться видами, открывающимися из окон вагона.
Миновав пригородные поля таро с легкими хижинами гавайцев, дорога пошла болотистыми низинами вблизи огромного залива.
Здесь живут китайцы. Среди нежных ярко-изумрудных рисовых полей тут и там разбросаны украшенные иероглифами китайские фанзы. Рисовые поля и фанзы… И только кое-где вздымающиеся необыкновенно длинные темные и гибкие стволы кокосовых пальм, увенчанных круглой кроной, разрушают иллюзию совершенно китайского пейзажа.