порода кенгуру, известная под названием «уоллаби». Эти животные достигают одного метра в длину. Их серая шкурка идет на меховые изделия, кожа на высококачественную обувь, а мясо употребляется в пищу. Особым лакомством считается суп, сваренный из хвоста.
Кенгуру водится только в Австралии. Не удивительно, что это своеобразное животное издавна считается как бы символом всего австралийского. Когда в 1901 году все австралийские провинции объединились в Австралийский Союз, на первых почтовых марках нового государства был изображен кенгуру на фоне карты материка.
Итак, после побега Бампера я сам «тяжело шлепнулся» на дорогу и снова должен был возобновить свои странствия по Австралии.
В гостинице «Королевский Дуб» часто останавливались охотники. От них я узнал, что леса восточной Виктории изобилуют дичью: «если выстрелить в кусты наугад, непременно что-нибудь да подстрелишь».
Это навело меня на мысль стать на время охотником и таким путем ознакомиться, наконец, с достопримечательностями австралийской природы.
Штат Виктория, где я находился, представлял наиболее богатую по растительности и наиболее типично австралийскую провинцию. Здесь растут величайшие в мире эвкалипты и древовидные папоротники, живут бескрылые птицы и черные лебеди, в изобилии водятся кенгуру и другие сумчатые животные, а также и знаменитый «парадокс природы» — утконос: диковинное млекопитающее, которое несет яйца и обладает клювом и утиными лапками.
Я решил пересечь область Голубых Альп и затем пробираться на восток в самый малонаселенный район Виктории — Гипсленд. Большую часть пути предстояло пройти пешком, пробавляясь исключительно охотой. Но для этой экспедиции необходимы хоть какое-нибудь оружие и снаряжение, поэтому я вернулся в Мельбурн и ревностно занялся приготовлениями.
«Полезный человек» преобразился в странствующего охотника. За спиной у меня красовалась двустволка, широкий пояс был густо набит патронами. Слева подвешен маленький топорик, справа — охотничий нож. В кармане хранился часовой брелок в виде компаса. Кожаные краги предохраняли ноги от укуса змей, широкополая шляпа защищала голову от солнца. Снаряжение дополнялось спальным мешком, сшитым из легкого одеяла и служившим одновременно вещевым мешком. Кроме пакетика соли, никаких продуктов, даже хлеба, у меня с собой не было. «Охотника ружье кормит» — таков девиз, с которым я собирался вступить в глухие дебри австралийских лесов. Быть может, этот девиз и хорош для опытных охотников, но с моей стороны такая установка по меньшей мере дерзость: ведь я еще никогда в жизни не стрелял из ружья.
Когда я купил себе двустволку, то поспешил испробовать ее в пригородной роще. Укрепив на стволе дерева развернутый газетный лист, я отошел на двадцать пять шагов и выстрелил. И что же? Ни одна дробинка из всего заряда не попала в мою мишень. И с таким-то искусством я собирался сделать охоту единственным источником своего существования!
Безрассудный риск? Я думал иначе, так как был уверен, что необходимость, самый строгий учитель, быстро сделает меня метким стрелком.
Мой пешеходный маршрут начинался не прямо от Мельбурна, а от небольшого селения, расположенного километров за пятьдесят от столицы и носившего живописное название: «Долина древовидных папоротников». С Мельбурном это селение было связано узкоколейной железной дорогой, которая производила впечатление какого-то кустарного предприятия. Кривые рельсы были уложены по разнокалиберным шпалам, местами даже без балласта, прямо на поверхности земли. Маленькие пузатые паровозики добросовестно останавливались на каждой станции, что было, пожалуй, излишней формальностью, так как пассажиры преспокойно садились и высаживались на ходу везде, где бы им ни вздумалось.
Дорога извивалась между холмами, поросшими низкорослыми кривыми эвкалиптами. Особенно густые заросли обрамляли речки и протоки, в которых давно уже не было воды: почти все австралийские реки высыхают за лето и снова наполняются только в период осенне-зимних дождей. Мимо окон проплывали однообразные пейзажи, но постепенно безрадостная картина стала меняться. Показались зеленые рощицы и среди них возвышавшиеся, как пальмы, гигантские древовидные папоротники. Стволы этих диковинных растений казались волосатыми от густо покрывавших их волокон, а на вершинах красовались великолепные кроны.
Я выскочил на ходу из вагона и, очарованный, остановился на опушке рощи. Какая фантастическая картина!
Я вспомнил, как описывал Алексей Толстой едущего лесом Илью Муромца:
Топчет папоротник пышный
Богатырский конь.
Но здесь богатырь Илья мог бы спокойно привязать коня к стволу папоротника, так как некоторые из стволов подымались на высоту до 15 метров.
День был жарким, но среди громадных листьев царила восхитительная прохлада. Я с наслаждением растянулся под тенистыми «пальмами» и, заложив руки под голову, стал любоваться кружевом изящно вырезанных листьев.
Вдруг все очарование необычайного куда-то исчезло, и я почувствовал себя в привычной обстановке, как будто вернулся после долгого отсутствия в родную деревню и отдыхаю в знакомой роще.
Я был глубоко поражен, так как меньше всего мог ожидать чего-нибудь «привычного» в Австралии.
Через несколько минут это ощущение рассеялось: тогда я так и не смог найти ему объяснения. Впоследствии я догадался, что мне пришлось столкнуться с психологическим явлением, известным под названием «парамнезии»[27], которое я уже раз пережил в день своего первого выхода в море.
В раннем детстве я очень увлекался обильно иллюстрированной «Книгой для взрослых». Там я впервые вычитал про чудеса австралийской природы. Подобно изображенному на картинке путешественнику, я часто воображал себя лежащим на спине под развесистыми древовидными папоротниками, и вот теперь мечта дальнего детства безотчетно возникла в моем сознании и придала всей окружающей обстановке колорит чего-то хорошо знакомого.
Приятно было отдыхать в прохладе среди папоротников, однако следовало двигаться дальше. Впереди большая дорога, которая пока пролегала между довольно многочисленными селениями, но должна была привести меня в дикие дебри Кроджингулонга.
Приближался полдень. Пора было подумать об обеде, и я собирался заняться охотой на кроликов, то и дело шнырявших по окрестным полям, но тут мое внимание привлекла довольно большая бур о-коричневая птица, спокойно сидевшая высоко на ветке и только изредка поворачивавшая свою квадратную голову.
Я выстрелил и, конечно, промахнулся. Птица не спеша перепорхнула на другую ветку и вдруг разразилась басовитым злорадным смехом. С соседнего дерева тоже послышались раскаты издевательского хохота, потом с другого, и, наконец, вся роща загрохотала адским смехом. Я остолбенел. Вот так страна — здесь дичь смеется над охотником!
Оправившись от первого смущения, я догадался в чем дело: это был знаменитый австралийский пересмешник, по-местному кокабурра, который получил очень меткое прозвище «часы поселенца». Три раза в день — утром, вечером и почти точно в полдень — эта птица разражается резким, довольно неприятным смехом. Хотя я и читал о пересмешнике раньше, но сгоряча не сразу узнал его.
Вскинув двустволку за спину, я зашагал дальше, обмениваясь приветствиями с попадавшимися навстречу фермерами. Один из них, увидев у меня ружье, вместо приветствия схватил меня за руку и, возбужденно указывая на соседнее поле, быстро прошептал:
— Смотри, вот сидят рядом три кролика. Их всех можно убить одним выстрелом.
Получив урок от пересмешника, я боялся оскандалиться вторично, но цель была уж слишком заманчивой, и я все-таки выстрелил. Троих я, понятно, не убил, но один из кроликов все же достался мне на обед.
Кролики, очевидно, успели крепко досадить фермеру.
— Вы думаете, эта страна управляется королем? — настойчиво спрашивал он меня, — Или губернатором, или парламентом? Нет! — торжественно провозгласил он, — Эта страна находится во власти кроликов!
И действительно, эти зверьки, случайно завезенные на корабле в Австралию, размножились в таком количестве, что стали настоящим бичом земледелия. Их истребляют капканами и ядом, бывает, что при массовом травлении на одном поле подбирают по нескольку тысяч трупов кроликов. И все же они нередко причиняют тяжелый урон.
Итак, мой обед обошелся без всякой экзотики: самая обыденная крольчатина. Зато на ужин мне удалось подстрелить двух опрометчивых какаду, упорно вертевшихся перед самым дулом моего далеко еще не грозного оружия.
По мере того как я продвигался вперед, дорога становилась пустыннее, возделанные поля стали попадаться реже и сменились эвкалиптовыми рощами и зарослями папоротника.
Когда стемнело, я свернул в сторону от дороги и, разложив костер, расположился на ночлег.
В Виктории путешественнику незачем заботиться о ночлеге. Как истинное дитя природы он может прилечь под любым деревом в лесу, и ему не грозит там никакая опасность. Диких зверей нет, нет и враждебных туземцев. Точнее было бы сказать, что нет никаких туземцев, настолько быстро они вымирают.
Еще в начале XX века на всю Викторию оставалось не более нескольких сотен коренных жителей Австралии. Они влачили жалкое существование, и местные власти нашли для них довольно своеобразное применение. Пользуясь близостью туземцев к природе, они стали тренировать их в качестве людей-ищеек для поимки скрывающихся в лесах преступников. В настоящее время остатки туземных племен сохранились только в малонаселенных районах материка, главным образом в центральной пустыне и в северной тропической зоне.
Единственную опасность для путешествующего по Австралии представляют змеи. По ночам змеи спят и начинают двигаться только тогда, когда уже пригревает солнце. Поэтому перед сном всегда надо убедиться, что поблизости их нет. Отсюда простое правило: смотри в оба вечером и вставай рано утром.