Кладется конец вечным кровавым склокам между феодалами-беками. Прекращаются ежегодные летние наезды эмира — одного из гнуснейших правителей на земле, когда публично рубили головы не только людям, но даже ишакам, если они осмеливались реветь возле эмирской резиденции.
«Хотя но национальности и религии русские отличаются от нас, но в дружбе, искренности и человечности они выше нас», — заявляет горячий последователь русских просветителей Ахмад Дониш, оставаясь тем не менее правоверным мусульманином. А жители Фальгарского бекства сами шлют в царскую ставку в Самарканде своих гонцов, чтобы ускорить приход русских войск…
Вот так, выйдя позавчера из белого пятна, мы оказались в местах, известных как Ленинские горы.
Но… кажется, я поспешил с выводами. Известность — понятие относительное.
Все источники описывают перевал Мура как двойной. Однако мы не видим ни седловины, ни второго перевала. Впереди покрытый фирном спуск в долину, а далеко на горизонте — розовый с белым пик Красных Зорь, аппетитно прослоенный горизонтальными облаками, как торт на блюде.
Это уже Фанские горы, куда лежит наш путь.
Сергей с удовольствием наносит на план истинные очертания перевала. Саша щелкает фотоаппаратом, фиксируя и перевал и лицо Сергея.
Горные пастбища, лед, фруктовые леса, снова лед… Словно мы движемся семимильными шагами по земному меридиану. Теперь нашему вниманию предлагается степь. Совершенно половецкого разгульного типа, но поменьше — километров семь-восемь на полтора.
Долина реки Муры трогового происхождения. Это значит, что во времена оно спустился сюда ледник и выпахал широченный желоб с отлогими склонами. Затем ледник постепенно стаял, и осталось аккуратно обтесанное корыто, по дну которого тихохонько течет река, совершенно не подозревая, что она горная.
На берегах трава по колено, но уже пожелтевшая и привядшая. Лишь в котловине, где Мура вбирает в себя многочисленные притоки, трава такая густая и сочная, что мы в два счета перепачкались зеленью. Овцы пасутся без присмотра. Они теснятся по обеим сторонам нашего пути, как городские зеваки во время проезда именитых гостей.
Овцы невежественны, иначе они глазели бы не на нас, а себе под ноги. Покрытые вкусной травой чуть заметные всхолмления, которые мы даже не даем себе труда обходить, — это рухнувшие глинобитные стены; выступ на склоне, еле отличимый от прочих скал, — остатки Калай-Сангина, «Каменной крепости». Остатки незавидные, однако ж пережившие славу десятков своих завоевателей, от которых не осталось даже имени.
А дважды это затерянное междуречье, едва нанесенное на карту, включалось в орбиту большой истории.
Две личности, две эпохи, разделенные тысячелетиями, миры, навечно обозначенные как Запад и Восток, — Александр Македонский и Бабур. Они проходили здесь: один — преследуя врага, другой — уходя от погони.
Любой ясно выраженный характер интернационален в том смысле, что в каждом народе найдется подобный ему. Разделенные материками и эпохами, они принадлежат единому беспокойному человечеству.
Бабур совершил оплошку, сам написав о себе. Он мог бы, как и Александр, вызвать к жизни целую литературу. Потомок Тимура, изгнанный в юности предводителем кочевых узбеков Шейбани-ханом из родной Ферганы, он с горстью дружинников завоевал себе новое царство.
Желанной цели должен ты добиться, человек,
Иль ничего пускай тебе не снится, человек.
А если этих двух задач не сможешь ты решить, —
Уйди куда-нибудь, живи, как птица, человек!
Так пишет Бабур, не уточняя здесь «желанную цель». Но в своих записках мимоходом замечает: «Ходжент — незначительное место; человек с сотней или двумя нукеров прокормится там с трудом. Как же может муж с большими притязаниями спокойно сидеть там?»
«Большие притязания» Бабура привели его в Индию, где он основал для себя и своих потомков трехсотлетнюю империю «Великих Моголов», павшую лишь от британских пушек.
Этот человек удивительно сочетал в себе свойства основных человеческих типов: созерцательного и деятельного, неистовый в жизни, он пытлив и объективен в написанном. Подобное сочетание не столь редко. Редко проявляется оно с такой брызжущей полнотой.
Мы идем по долине, где отступал Бабур, потные, тихие и смирные. Никто нас не преследует и мы не завоевываем себе царство. Мы можем только дать волю воображению, платонически ощутить горечь бегства и предчувствие новой славы.
Далее по реке Сарытаг пошло уж и вовсе привычное: березы, тополя, ивы, волнуется вполне шишкинская рожь, желтые стога наметаны в два человеческих роста. Березы здесь огромные, раскидистые, со свернувшейся лохматой корой бронзового цвета. Поэты, которым это дерево издавна дает хлеб насущный, несколько растерялись бы в поисках новых сравнений. Недостает разве лишь поселян песенного вида с есенинской голубизной в глазах.
А вот и они. Не на лошадках, правда, — на ишаках, не в лаптях — в сапогах сыромятной кожи, в халатах вместо зипунов. Но в глазах под стать березам всамделишная северная голубизна. Чтобы навсегда закрепить за собой эти земли, дальновидный завоеватель македонец оставил здесь, на зыбком рубеже свеженаграбленных владений, несколько тысяч своих воинов, «тех, — пишет историк Александра Помпей Трог, — кто в его войске обнаруживал беспокойный дух».
Восток, Запад — навечно разделенные половинки мира… Чистая мистика. Земля круглая и, главное, сплошная. И живет на ней единое человечество
Греческие колонисты давно позабыли и язык предков и своих богов. А цвет глаз, форма носа — существенно ли это?
— Салям алейкум! — приветствуют нас потомки эллинов, проезжая мимо на ишаках, и по-восточному низко кланяются, прижимая руку к сердцу.
Приятно думать, что наша палатка раскинута на том лужке, где, возможно, пасся доблестный конь Александра Македонского. Мы чувствуем себя приобщенными к большой истории.
Правда, великий грек попал в Кухистан случайно. Он даже не подозревал о существовании этого края. Горцы, жившие здесь, были равны и в свободе и в бедности. «Они соревнуются и том, чтобы ничего не иметь, — замечает историк, — ибо считают, что беднейший свободнее грабителя. Лук и стрелы — все их имущество, все, чего они добиваются в жизни и что оставляют по наследству. У охотника есть стрела — и у всех в изобилии мясо и достаточно шкур для одежды».
Но рядом простиралась богатая Согдиана с устоявшимся государственным строем, с одной из самых разработанных и естественных религий — поклонением огню, с торговлей, ремеслами и уважением к женщине, в то время, когда македонцы в звериных шкурах еще гоняли на обмен к эгейцам тощие стада, не догадываясь о своей исторической миссии. «Я — человек из благородных Согда, история которых прекрасна» — с достоинством говорит о себе поэт Аль-Хурейми.
Согдийский военачальник Спитамен собрал в горной теснине, удобной для засады, воинов, «не пускающих стрелы наудачу». «На лошадях сидят по два всадника, и быстрота коней равняется коварству людей». Спитамен велел им окружить македонский отряд и ударить со всех сторон. В битве полегло две тысячи пехотинцев, триста всадников.
«Ты мне назначаешь Согдиану, столь мятежную, — заявляет приближенный Клит Александру, — которая не только не приведена в покорность, но и вообще не может быть покорена».
Александр с основными силами бросается на Спитамена — тот отступает в родные горы. «Земля там так покрыта снегом, что только с трудом можно было проходить по ней». И берега озера, носящего доныне имя завоевателя — Искандеркуль, наблюдали финал событий; Александр велел сломать плотину и обрушить на головы мятежным кишлакам потоки воды. И теперь в сотне метров выше по склону видны зеленые линии арчи, отмечающие прежний уровень озера.
Популярность Александра распространяется даже на Буцефала, его коня. Утверждают, например, что Буцефал утонул в озере Искандеркуль.
Необузданным натурам везет в памяти потомков. Им прощается многое за это качество, без которого не был бы добыт огонь, изобретено мыло и открыта Америка. Им тесно и, расправляя плечи, они расширяют границы мира.
Мы предаемся этим размышлениям, валяясь в траве на берегу Искандеркуля, обессиленные десятидневным переходом. А ночью мне снится пенно-белый лобастый конь, похожий на быка. Он медленно, раздвигая черную воду тяжелыми бабками, выходит из озера и принимается щипать траву. Я протянул руку, чтобы погладить его, — Сергей только выругался и повернулся на другой бок.
Искандеркулю пророчат блестящее будущее.
— Это огромный природный резервуар. Весной здесь можно накопить воды вон до тех отметин (мы смотрим на линии арчи высоко над берегом) и в продолжение всего лета отпускать ее понемногу лежащим ниже богарным посевам. Вы знаете, что естественный сток Искандеркуля равен шестистам миллионам кубометров воды в год? (Мы не знали этого.) Представьте только — в двадцать шесть раз больше, чем у Севана! (Мы попытались представить.) Плюс электростанции! Плюс туризм, всесоюзный, не меньше!
Восторженность пророчицы с местной метеостанции объясняется не только ее юностью, но и любовью к своей профессии. В комнате, куда она пригласила нас, над девичьей постелькой — ружье, у изголовья — массивный сейф. Валяется нагайка, и в стакане на окне стоят лютики.
Одноэтажное здание станции почти полностью занято огромным центральным «холлом», куда выходят двери маленьких комнат. В двадцатые годы здесь помещался особый отряд по борьбе с басмачеством. В «холле» стояли лошади, а в комнатах жили бойцы. В мгновение ока здесь седлали коней, чтобы мчаться вдогонку за страшными всадниками в чалмах с новенькими английскими винтовками.
Из путешествовавших по Кухистану этого озера не минул никто. И говоря о красоте прочих мест, неизменно сравнивают их с Искандеркулем. Чтобы самим осмотреть его, мы решаем воспользоваться лодкой.