Пока они разговаривали, шлюпку потихоньку сносило в море. Лохов опустил шест, но он не достал дна.
— Черт возьми! — выругался Николай.
Начался отлив. В этом месте к отливному течению присоединялось еще течение речонки. Кроме того, ветер дул с юга, отгоняя воду от берега.
— Люба, нас сносит, надо грести, — сказал Лохов. По его тону девушка поняла, что дело серьезное, и быстро взялась за весла.
Ял развернулся носом к берегу. Люба гребла хорошо, плавно заносила весло назад, разворачивая лопасть, рывком вынимала из воды. Вдоль бортов шлюпки с легким журчанием заструилась вода. Глядя на воду, можно было подумать, что ял быстро идет вперед, но Николай видел, что шлюпка почти не приближается к берегу.
— Нажмем! — крикнул Лохов. Девушка молча кивнула. Теперь она, делая гребки, всем телом откидывалась назад, почти касаясь спиной носового сиденья. Ярко-красные губы ее были плотно сжаты, дышала она глубоко и ровно.
«Молодец!» — мелькнуло в голове Николая. Сам Лохов наваливался на весло изо всех сил. Заглядевшись на берег, он не заметил, как лопасть глубоко ушла в воду. Раздали треск, и Николай чуть не свалился с сиденья. Несколько секунд он недоумевающе смотрел на обломок весла, а потом с силой запустил его в море. Люба по инерции сделала еще несколько гребков, ял повернулся к берегу бортом, и его быстро потащило в море.
Запасного весла в шлюпке не было.
«Не выгрести, — тоскливо подумал Николай, глядя на побледневшее лицо девушки. — Попробую! Не сидеть же на месте!» — решил он и, выхватив у Любы весло, принялся отчаянно грести. Но течение и ветер оказались сильнее. Ял уходил от берега все дальше. Очертания песчаной косы подернулись легкой дымкой. Шлюпку начало покачивать на волнах.
Сердце Николая сжала тревога. Что будет? Катер ушел на базу, помочь некому. Море пустынно.
Бросив бесполезное весло на дно шлюпки. Лохов сел рядом с Любой. Она подняла голову, и Николай заметил слезинку, блеснувшую в уголке глаза.
«Растяпа! — мысленно выругал он себя. — Распустил нюни!»
— Ты не бойся, — ласково сказал Лохов, гладя руку девушки и чувствуя, что уверенность возвращается к нему, — Не пропадем, Любаша!
— Я не боюсь! — тихо ответила она, заглядывая ему в глаза. — С тобой мне совсем не страшно.
Люди на берегу видели, как понесло в море шлюпку Лохова. Едва ял скрылся из виду, радист партии принялся отстукивать сигналы, тревожная радиограмма понеслась на базу экспедиции.
К вечеру погода испортилась. Южный ветер сменился юго-западным. потом западным. Солнце скрылось за плотной пеленой туч, начался холодный мелкий дождь. На море появились волны. Ночью дождь усилился, ветер достиг четырех баллов. Море шумело глухо и тяжело.
Радио быстро разнесло по побережью весть о происшествии. На поиски шлюпки с базы вышли два катера. Из ближайшего рыболовецкого колхоза отправились в море четыре шхуны. На аэродроме районного центра стояли в ожидании летной погоды самолеты.
Три дня море штормило. Дождь сменился туманом. На четвертый день ветер утих, в разрывах туч появились кусочки белесо-синего неба. В воздух поднялись самолеты. Летчики обследовали побережье, ближайшие островки, долго кружили над морем. Шлюпки не было.
Ничего нового не дали пятые и шестые сутки. Всем стало ясно, что Лохов и Русинова погибли. Поиски были прекращены. И только инженер Егоров с непонятным упорством целые дни проводил в море, обследуя квадрат за квадратом. Когда катер возвращался на базу, Филимон Петрович, раздражительный и злой, молча уходил в палатку и валился на койку.
Они не смыкали глаз двое суток. Николай сидел у руля, направляя шлюпку так, чтобы волны били в корму. Руки его одеревенели. Но едва он оставлял руль, ял разворачивался, пенистые мутные гребни волн перехлестывали через борт шлюпки, грозя опрокинуть ее.
Люба вычерпывала консервной банкой воду. Николай не мог без содрогания смотреть на девушку. Лицо ее почернело, глаза ввалились и лихорадочно блестели.
И Люба и Николай были мокры с головы до ног, оба дрожали от холода. Водяная пыль разъедала роговицу глаз. Страшно хотелось спать.
Отправляясь на работу, Николай захватил буханку хлеба и плитку шоколада — хотел побаловать Любу. Теперь он был очень рад, что сделал это.
Трудно было разобрать в тумане, день сейчас или ночь. Шлюпку окружал сырой полумрак, почти непрерывно лил дождь: Николай даже приблизительно не мог определить, куда и с какой скоростью гонит шлюпку ветер.
Иногда Лохова охватывало безразличие: «Не все ли равно, — думал он, — часом раньше, часом позже придет смерть. Зачем оттягивать ее?» Но он тут же гнал прочь ненужные, расслабляющие мысли. «Драться до конца! Сдаются только трусы», — стиснув зубы убеждал он себя.
Люба заснула, сжавшись в комочек, всякий раз при взгляде на нее сердце Николая болезненно сжималось. Порой ему казалось, что Люба умерла. Он вскакивал, бросался к ней, щупал пульс на тонкой холодной руке и успокаивался, почувствовав слабое биение крови.
Лохов не сразу заметил, как изменилось направление волн. Ветер дул по-прежнему, не ослабевая, но волны становились все мельче. Это были уже не пологие валы, гулявшие в открытом море; теперь волны шли длинными цепями с острыми пенистыми гребнями. Вершины волн подламывались, загибались вперед.
«Отмель, — понял Николай, и у него появилась надежда. — Если отмель, значит, близко земля. Только не пронесло бы мимо!»
Прошло еще несколько минут — и Лохов увидел низкую и длинную полоску суши.
— Земля! Любаша, земля! — во весь голос закричал он, тряся девушку за плечи. — Любаша, земля!
Вскоре ял мягко ткнулся носом в песок. Люба и Николай выпрыгнули в воду, доходившую до колен, и побрели к берегу, таща за собой шлюпку. Волны, набегавшие сзади, несколько раз накрывали их с головой, но они не обращали на это внимании.
Перед ними была суша, было спасение…
Могучие русские реки, текущие на север, пробивают свой путь сквозь таежные дебри. Много древесных стволов выносят эти реки в северные моря. На низких берегах материка и прибрежных островов часто попадаются бревна, стволы, сучья, полузасыпанные песком. И те, кому приходилось бывать в безлесных северных краях, не раз, греясь у костра, благодарили реки за их чудесные дары.
Николай и Люба, положив шлюпку на борт и подперев ее палками, устроили защиту от ветра и дождя. Плавник, собранный на берегу, разгорался долго, но когда подсох — вспыхнул жарким пламенем.
Лохов разыскал небольшое болотце. Вода в нем была солоноватая, но все же пригодная для питья. Напившись вдоволь и согревшись у костра, Николай решил просушить одежду. Он остался в одних трусах, подвинулся ближе к костру, чувствуя, как разливается тепло по его иззябшему телу. От развешанной на палках одежды густо шел пар. Глаза смыкались. Заметив, что Люба сияла только ватник, он подумал, борясь со сном: «Меня стесняется… Заснет в мокром…»
— Сушись… Считай, что меня здесь нет, — промолвил он и уже сквозь сон добавил чуть слышно: — Разбуди, когда огонь…
Проснулся Николай от холода. Костер догорел, угли подернулись пеплом. Люба в одном платье спала сидя, прислонившись спиной к шлюпке и улыбаясь во сне. Лохов подбросил дров и пощупал одежду — она просохла. Сапоги сжались, затвердели. Николай с трудом натянул их.
Дождь перестал. По небу медленно плыли грязные, клочковатые облака, кое-где виднелись голубые просветы. Туман рассеялся. Серое море было пустынно. Решив осмотреть местность, Николай направился к ближайшему холму. Под ногами чавкала болотистая тундра.
На холме высился видимый издалека знак государственной топографической сети — треногое сооружение из крупных, грубо отесанных бревен, скрепленных успевшими заржаветь железными болтами. Наверх вела крутая лесенка. Лохов поднялся по ней. То, что он увидел, не обрадовало его. Со всех сторон расстилалось море. С вышки был виден весь небольшой продолговатый островок. Вдоль берега тянулись песчаные отмели, островок порос коричневатым мхом, кое-где блестели, как зеркала в темной оправе, небольшие озера.
Лохов знал, что здесь сотни таких островков, люди редко заглядывают на них. С тяжелым сердцем спустился он вниз. Воды на острове много. Но еда? Хлеба и шоколада им хватит лишь на два-три дня.
Шагая к шлюпке, Николай смотрел по сторонам, разыскивая что-либо съедобное. Но в тундре не было ни ягод, ни грибов — не наступило время.
Люба еще спала. Прикрыв ее ватником. Лохов разрезал на маленькие ломтики оставшийся хлеб, долго смотрел, задумавшись, на плитку шоколада. Вспомнив, что Люба не знает о шоколаде, он засунул плитку в карман. В пустом желудке остро сосало от голода. Чтобы заглушить его, Николай напился воды.
Девушка проснулась. Почувствовав на себе ее взгляд, Николай улыбнулся ей:
— Тепло тебе?
— Ага… Как на печке.
— Одевайся, Любаша. Все сухое… Глаза у тебя блестят. От огня, что ли?
— От радости! — засмеялась она, поправляя растрепавшиеся волосы. — Правда, от радости! Вот сейчас знаешь, что мне в голову пришло? Я до двенадцати лет с отчимом жила. Бил он меня, Коленька, и как бил! Сапожной колодкой по щеке, — Люба нахмурилась, ее острые плечики нервно дернулись. — Хлебом каждый день попрекал. Плакала я много. А потом убежала в другой город. Зайцем в поезде ехала… Когда меня в детский дом взяли, такая радость была, будто из мрачного подземелья на свет вышла. И теперь такое же чувство у меня. Берег, сухо, тепло…
Лохов легонько погладил ее тонкие волосы, притянул к себе. Она засмеялась тихим, счастливым смехом.
— А я ведь смелая? Да, Коля?
— Смелая, смелая, — ласково проворчал он, касаясь губами завитков ее волос. Ему так хотелось сейчас, чтобы его маленькая подруга не знала ни огорчений, ни страданий, так хотелось сделать ее жизнь безоблачной, ясной! И хотя на душе у него было тяжело, он не торопился сообщить, что они находится на острове, не хотел омрачать ее радость.