Он прошелся взад и вперед по комнате, заложивши руки за спину, затем продолжал:
— Эксперимент, как видишь. Но я был уверен в результате своего опыта. Мурма застыла на месте, безмолвная, и дрожала от волнения. Я еще раз вынес ребенка после восхода солнца. Тот же результат. Я проделывал это в течение нескольких дней, по утрам, каждый раз все позже и позже, и даже после полудня.
Они все стояли как зачарованные за занавесом — мать, отец и остальные, — в страшном волнении прислушиваясь к веселому лепету ребенка, возбужденного светом. Глаза ребенка быстро приучались к свету. Это было нечто чудесное. Каждый раз, когда я подходил к младенцу, он протягивал ко мне ручонки: ему хотелось на дневной свет. И никто из них не мог уже больше сомневаться. Я доказал им. Их ребенок мог видеть.
Мурма словно преобразилась от гордости и радости. Их всех потрясло это открытие. В конце концов, хотя Сусур и умер, природа подарила им ребенка света!
А теперь я собираюсь вернуться к ним. Не могу надолго покидать их. Ты должен получить для меня деньги по чеку, Билли. Деньги потребуются мне на экипировку для них. У меня в голове уже созрел план, и я должен его осуществить. Можешь ты дать мне денег?
— Да, если так обстоит дело, — ответил я с болью в душе. — Но ты не должен уходить сейчас. Переночуй у меня, отдохни. Все равно до утра ты ничего не можешь предпринять.
Он вздохнул устало.
— Да, возможно, что ты прав, — пробормотал он. — Но так или иначе, дай мне денег. Вот тебе чек. Сасмур, видишь ли, очень стар. И его здоровье сильно пошатнулось после того, как он увидел охоту на человека. Он никогда не поймет моих объяснений на этот счет. Он постоянно это повторяет. Не хочу, чтобы он передумал. А его влияние очень сильно.
Я считал триумфом дипломатии, что мне удалось убедить Майкла остаться переночевать у меня. Но мой триумф был недолог. Когда я проснулся на другое утро, Майкла уже не было. На постели у него я нашел клочок бумаги, вырванный из записной книжки. Карандашом было написано:
«Сердечно благодарю тебя, Билли. Пожалуйста, никому ни слова и не вздумай разыскивать меня.
Майкл».
Было еще много такого, о чем я хотел бы расспросить его, горя желанием узнать.
Как мурмулаки дышат там? Откуда они ведут свое происхождение? Почему они появились именно в этом месте? Есть ли у них там, в недрах земли, какая-нибудь цивилизация вроде нашей? Как Майкл питался в продолжение стольких месяцев, живя в пещере?.. Но его уже не было.
Целую неделю я являлся жертвой страшнейшего беспокойства, в тягость моим друзьям и самой земле. Наконец я не мог дольше терпеть это. На восьмой день я оседлал коня, прихватил с собой оружие и все, что считал необходимым, и отправился к пещерам.
Была ночь, когда я прибыл на место. Мертвая тишина пустыни поразила мой слух сильнее всякого шума. При помощи карманного фонарика я стал осматривать входы в пещеры. Ни на одном из них теперь я не нашел одеяла. Наконец я отыскал вход, показавшийся мне тем, который мне надо было. Я вошел в пещеру и осветил неровные каменные стены.
Полнейшая пустота!
В одном углу возвышался холмик из земли и камней. Рядом я увидел углубление гораздо меньшего диаметра, чем я ожидал увидеть, словно нора с поворотом в сторону на глубине примерно двух футов. На краю углубления лежал карандаш. Он имел сходство с карандашом, который я дал Майклу. Да, это был его карандаш.
Словно загипнотизированный я нагнулся до самой земли и стал всматриваться в углубление, освещенное кружком света от моего фонарика.
Что здесь случилось? Неужели Майкл в конце концов ушел с мурмулаками в их мир, покинув свой собственный? Неужели они оказались настолько сильны, что могли убедить его, или они ушли в его отсутствие, а он потом последовал за ними?
Нет, это казалось немыслимым! Но где же он?
Прошло уже почти четыре года с тех пор, как Майкл исчез. И все-таки я живу надеждой, что я еще увижу его когда-нибудь. Порой, когда в природе наступает полная тишина и покой нисходит в мою душу, мне кажется, что он вот-вот сейчас появится на пороге моего дома. В любую минуту я жду услышать от него продолжение рассказа о новом народе, с которым он живет где-то, услышать его бодрые, торжествующие слова:
— Их ребенок мог видеть.
Е. Панов
КЕДРОВАЯ ПАДЬ[13]
Фотоочерк
Заставка А. Семенцова-Огиевского
На крайнем юго-востоке нашей страны, в Приморском крае, где отроги Черных гор заходят к нам из Китая, в узкой долине протекает мало кому известная речка Кедровка. Она обозначена далеко не на всех картах, ибо не превышает в длину и двух десятков километров. В бассейне этой горной речки, принимающей в себя несколько крупных ключей, расположен один из старейших и своеобразнейших наших заповедников — Кедровая падь. Название обычно вызывает некоторое недоумение. Корейский кедр растет по среднему и верхнему течению реки, за что она, очевидно, и получила свое название, но не кедрачи определяют лицо заповедника.
Чернопихтово-широколиственные лиановые леса — самый южный комплекс нашей дальневосточной природы — вот основное его богатство. А название расшифровывается просто: падь — долина, Кедровая падь долина реки Кедровки.
Жителю средней полосы, который с детства знает, что есть березняки, есть ельники и осинники, сосновые боры, наконец, смешанные леса, где к двум-трем десяткам лиственных пород примешивается ель или сосна, трудно представить себе южноуссурийскую смешанную тайгу. Никакой упорядоченности, никакой системы — только первобытная смесь более сотни видов деревьев и кустарников, в страшной тесноте карабкающихся по крутым, иногда очень крутым северным склонам сопок.
Одних только кленов — восемь видов. Уже первое знакомство с ними легко может поколебать вашу уверенность в том, что клен — дерево с пятилопастными листьями средней величины. Что вы скажете о таком, например, названии, как клен-липа, которое это дерево получило, несомненно, за форму своих листьев. И только в одной из пяти различных берез вы сразу узнаете, если не нашу белую березку, то, по крайней мере, ее близкую родственницу.
Небольшое болотце, поросшее белыми маньчжурскими березами, сразу перенесет вас из экзотической тайги за десять тысяч километров, в подмосковные леса.
Только на крайнем юге Приморья на каменистых обрывах можно встретить темно-серые колонны могучих железных берез. Необыкновенно прочная древесина этой березы тонет в воде.
Рядом теснятся горный ясень с крупными белыми пятнами на темной гладкой коре; величественный диморфант, ствол которого усеян крупными шипами; маакия — большое дерево, в котором закосневший в привычных понятиях ум не решается признать родственника какой-нибудь вики или фасоли; экзотический маньчжурский орех, приносящий плоды, похожие на грецкие орехи; амурский бархат с мягкой, приятной на ощупь корой, почти белой у старых деревьев; колючая аралия; древовидная сирень и, наконец, желтоватые, толщиной в руку взрослого мужчины, странно изогнутые стволы лианы — актинидии аргуты. Они стелются над землей и взбираются вверх, обвивая могучие амурские липы и даурские березы, чтобы затеряться в зеленом хаосе переплетающихся крон. И над этим девственным лесом, словно пренебрегая его высотой, тут и там возвышаются темно-зеленые пирамиды черной пихты.
Южные склоны одеты гораздо более однообразными лесами из монгольского дуба, а с вершин сопок открывается панорама приморской равнины и Амурского залива, на противоположном берегу которого в ясную погоду хорошо видны белые здания Владивостока.
Конец зимы. Последние островки снега; под лучами горячего солнца снег не тает, а испаряется. Весна в Приморье сухая — это ответственное время для работников заповедника. Поминутно грозит опасность возникновения пожара. Главная задача — не допустить огонь в тайгу. А приморская равнина часто сгорает целиком. Сгорают и луга из узколистного вейника, где только и обитает редкая рыжешейная овсянка, гнезда которой еще не нашел ни один человек.
Началось сокодвижение у кленов, и парочки розовато-белых длиннохвостых синиц прилетают пить сладкий сок на облюбованные деревья; они уже начинают подумывать о постройке гнезда.
Из-под сухих прошлогодних листьев показались золотые анемоны. Вскрываются реки, окаймленные малиново-красными лентами молодых чозений, и на темно-зеленой воде полыней появились неправдоподобно яркие селезни уток-мандаринок. Со своих зимовок в Китае возвращается уссурийский белый журавль — священная птица японцев, изображение которой хорошо известно по старым японским гравюрам. А меж серых древесных стволов иногда мелькнет синяя спинка и оранжевые бока синехвостки, спешащей с юга домой. Появляются первые бабочки, среди которых черно-желтая, похожая на махаотта людорфия служит предметом вожделения приезжих энтомологов.
Обрывающиеся в Кедровку скалы покрываются розовато-сиреневыми пятнами цветущего рододендрона, и порхая около крупных цветов, на лету пьет нектар огромная бабочка — сине-зеленый хвостоносец Маака. Выходят из нор проснувшиеся бурундуки; забавно подняв кверху полосатый хвостик, самец возбужденно преследует самочку.
К концу мая буйно развивается уссурийская растительность. Крупными розовыми цветами цветет эндемичный кустарник диервилла. Море белых цветов — жасмин, дейция, калина, жимолость, — трудно понять, где кончается один кустарник и начинается другой. Все перевито тонкими стеблями лианы коломикты, на листьях которой в период цветения появляются яркие розовато-белые пятна, издалека привлекающие насекомых-опылителей.
Среди бесконечного разнообразия уссурийской растительности особый интерес представляют несколько представителей семейства аралиевых, распространенного главным образом в Юго-Восточной Азии. Женьшень всем хорошо известен. Трудно признать родственниками этого маленького растеньица величественное дерево диморфант с большими кожистыми листьями, похожими на листья клена, или маньчжурскую аралию, чертово дерево — колючий ствол с метровыми листьями и розеткой крупных белых соцветий у вершины.