Ничего такого с Галей не происходило, иначе он давно бы заметил. Ему же не двадцать лет!
Конечно же, ей очень хотелось покружиться, потанцевать. Но она не решалась подойти к танцплощадке в рабочей куртке, берете, кирзовых сапогах и следила издали. Роману стало жаль девушку. Чтобы там между ними ни произошло, он любил ее и не мог так просто выбросить из головы.
Внезапно ему пришла в голову дельная мысль. Обычно, добиваясь любви, обещают златые горы и звезды с небес, а вот он сделает по-другому. И Роман начал присматриваться к тому, как одеты наиболее нарядные девушки.
Галя пошла домой одна. Роман подался следом. У калитки нагнал. Будто мимоходом спросил, танцевала ли? Услышав ответ «нет», согласно кивнул: «Я тоже до них не охотник!»
Ночь была тихая, звездная. По освещенным окнам метались тени, в избе еще не спали.
— Погоди, — придержал Роман Галю. — Рано еще. Постоим.
Роман взял ее за руку. Ладошка твердая, сухая, с бугорками мозолей. Чтобы не молчать, он сказал:
— Здорово там некоторые выкаблучивают.
— Почему? Просто танцуют. Это красиво, приятно.
— А ты чего ж?
— В чем? В этом-то? — Галя показала на ноги. — Я все оставила в Хабаровске.
— А хочется?
— Еще бы! — Галя мельком глянула в лицо Романа и спросила: — Ты разве не идешь с нами дальше?
— Пока не знаю. — И неожиданно: — Ты же не хочешь, чтобы я был в экспедиции!
— Почему? Мне никто не мешает.
— Ой ли? — недоверчиво покачал головой Роман. — Будто я не вижу. Мешаю тебе, Молчанову.
— Думай, как хочешь, — пожала плечами Галя и осторожно высвободила пальцы из его широкой руки. — Я пойду, Роман.
Утром Роман подсчитал свои наличные.
Что ж, он не обеднеет, если сделает подарок. Больше месяца ходит в экспедиции, за это время он кое-что заработал, хотя шел не из-за денег. Да и что их жалеть, деньги? Разве год назад он не прокучивал вдвое-втрое больше, когда появлялся в районе? А ей будет удовольствие. Может, когда и вспомнит его.
Ему хотелось купить для Гали нарядное платье, хорошо бы какое-нибудь яркое красное с цветами, чтобы была, как рябинка осенью» Оно бы здорово пришлось к смуглому лицу девушки.
Через час Роман выходил из магазина со свертками в руках.
Буслаева и Скробова дома не было.
— Вот, Галя, — Роман протянул покупку. — От чистого сердца.
— Что это, Роман?
— Сама разберешь, что к чему. Танцуй!
И, сложив покупки на скамейку, он вышел.
Роман стоял, облокотившись на забор, и посвистывал. На душе было легко, радостно. Сзади послышались торопливые шаги.
— Роман, зачем ты все это накупил?
— Не нравится? — не оборачиваясь спросил он. — Некрасивое?
— Нет, почему же… Нравится. Но ты же знаешь, что у меня нет с собой таких денег.
— Ну, а нравится, так носи на здоровье. Я же с тебя денег не спрашиваю.
— Но как же так?
— Галя! — Роман обернулся к девушке. — Помнишь, я с тобой как-то пробовал говорить серьезно. Ты не захотела. Я не в обиде. Нет, так нет! Еще день-два, и ты в одну сторону, я — в другую, и разошлись. Я от тебя ничего не требую, только знай — любил тебя и люблю. Вот…
Собственная речь взволновала его, голос дрогнул.
— Я ничего такого тебе не сделала, чтобы ты дарил.
— Не сделала!.. А того, что я на всей своей прошлой жизни крест поставил, может, всю свою натуру переломил из-за тебя. Как по-твоему, это что-нибудь значит или нет? Словом, надевай, носи на добрую память, — и, увидев протестующий жест Гали, добавил: — Не возьмешь — обидишь на всю жизнь. Так и знай!
Он махнул рукой и пошел.
Ни в этот вечер, ни в следующий Галя не вышла на танцплощадку. Видно, стеснялась показаться в новом наряде.
Напрасно Роман дежурил у площадки, она не появилась даже близко.
Возвращаясь поздно вечером, Роман еще издали услышал громкий разговор в избе.
«О чем это они?» — подумал он, всматриваясь в освещенные окна.
Видно было, что спорщики устали. Роман прошел к плите, поболтал чайник, налил в кружку остывшего чая. Он проголодался, а готовить ужин не хотелось. Говорят, хлеб да вода — богатырская еда.
— Ну, как решили, Александр Николаевич, — обратился Роман к Буслаеву, — будет промхоз?
— Будет, Роман. Придется и тебе поработать!
— Что ж, я не против. Платили бы только охотнику как положено, почему же не работать. Провожу вас, да и пойду наниматься. И так подзадержался.
— А я думал, ты с нами до Тугура пойдешь, — сказал Буслаев. — Все равно на промысел ондатры ты уже опоздал. Лучшие угодья наверняка облавливаются. А к зимней охоте подготовиться успеешь. На Немилене рыбки себе подзапасешь. Юрию Михайловичу придется небольшое количество лосося отлавливать, куда его девать. А тебе сгодится.
— Я не прочь, — отозвался Роман. — Привык к вашей экспедиции.
— Вот и добро.
Глава двенадцатая
В поздней осени Приамурья нет такой цыганской яркости красок, как в Приморье. Здесь она спокойна, как здоровый, исправно потрудившийся человек, вдоволь запасший на зиму всякого добра. Щедро, без бахвальства распахивает она свои кладовые: бери, не стесняйся! Пойдешь на марь, там на моховых подушках, тронутых багрянцем, полно рубиново-красной клюквы. Она лежит на мхах, как бусы, просыпанные чьей-то неловкой рукой; терпеливо ждет сборщика, а не придет он, перезимует под снеговым одеялом и, если весной не найдется на нее охотника, осеменит землю, чтобы пробудиться к новой жизни.
А по соседству с багульником и ерниками — зарослями низкорослой березы Миддендорфа — еще осыпается голубика. Вместе с перезрелыми ягодами падают усыхающие побуревшие листочки. Поутру, прихваченные морозцем, ягоды удивительно вкусны. Правда, собрать даже горстку уже нелегко, потому что она вся на земле и настолько нежна, что половину передавишь, окрасив пальцы красным соком. Пожалуй, ни одна ягода не может поспорить в изобилии с брусникой. Ее вишнево-темные гроздья устилают сухие склоны сопок. Порой ее бывает так много, что буквально некуда ступить ногой.
Нет лучшего времени, чем осень. Бархатисто-нежные, словно объятые бездымным пламенем, стоят светлохвойные лиственничные леса. Миллионы опадающих хвоинок золотистым дождем устилают землю, покрывают спокойные заводи рек, береговую кайму озер. Над всем этим — ясная голубизна неба. Осенняя тайга не гнетет человека.
Буслаев, пошевеливая в костре дрова, смотрел на огонь. Сгущались сумерки, ранние в пойменном лесу. Свет костра озарял ближние деревья, а все остальное погружалось в черную тьму, и от этого казалось, что жизнь, замирая, сгрудилась на этом береговом пятачке. Неумолчно лопочет, ласкаясь о камни и корни подмываемых деревьев, река. В этих непрекращающихся звуках, нежных, но каких-то нестройных, лишенных видимого ритма, как бы выражена вся сущность природы: ее бездумье и величие.
Экспедиция работала на ближайшей нерестовой протоке. Производили подсчет бугров на отдельных площадях, наблюдали за рыбой. В прозрачной воде метались крупные темно-пятнистые лососи. Черные, как смоль, вороны, коршуны, орланы следили с высоких деревьев за людьми. Они перекликались, перелетали с дерева на дерево, но не покидали протоки, зная, что скоро им будет чем поживиться. Обычная картина нерестилища.
Еще два-три дня работы, а там — спуск по Тугуру к морю. Мысль о возвращении домой радовала Буслаева.
Посещение Тугура, вначале мыслившееся им как одна из возможностей попутного ознакомления с незнакомой рекой, неожиданно обрело ясную цель, встало как неотложная задача. В районе организовали крупную ферму черно-серебристых лисиц. В перспективе — увеличение поголовья, разведение соболей. Чтобы получился прок, нужны дешевые корма для звероводческих ферм, а в Тугуре — поселке, расположенном в устье реки, — в летнее время пропадают сотни тонн мяса морского зверя — белухи. Следовало узнать, нельзя ли его доставлять в район по Тугуру летом на катерах, а зимой тракторами? Как сберечь мясо до зимы, если доставка в летнее время невозможна? Разумнее всего было бы наладить тесную межрайонную связь, чтобы использовать богатство моря в интересах хозяйства не одного, а нескольких районов. Но прежде чем вести разговоры, нужна разведка…
Разные мысли приходят в голову, когда сидишь у костра и смотришь на огонь.
Авдееву последнее время что-то нездоровится — то и дело «схватывает» сердце. Он не жалуется, но весь насторожен, словно бы в предчувствии каких-то важных перемен.
— Может, примете порошки да ляжете, Евстигней Матвеевич? — спросил Буслаев.
— Нет, вроде полегчало, посижу. Ночи-то становятся велики, успею еще належаться, — отвечал Авдеев. — Помнишь, Александр Николаевич, как первый раз с тобой ходили: на что ни взглянешь, все тебе в диковинку было. Сейчас уже не то…
— Не то, Евстигней Матвеевич, — улыбнулся Буслаев. — Бороду отрастил, ума прибавил.
— Да, бежит времечко. Двадцать лет мелькнули, будто их и не бывало. Небось тогда, как шли по Уде, не усидел бы у костра, когда рядом медведь «кладовку» припас…
— Тогда да. А сейчас на что он нам — медведь?
— А что, Евстигней Матвеевич, — вмешался в разговор Молчанов. — Медведь еще вернется к этой рыбе?
— Непременно! Ночку не поспать, обязательно можно укараулить косолапого. Правда, ночи сейчас темные. Охота особой сноровки требует. А главное — пока не разобрал, где у зверя перед, где зад, лучше не стреляй…
— Ну, это попятно, — ответил Молчанов.
Сегодня во время осмотра нерестилища Авдеев показал на кучу кеты, которую кто-то сложил под старой елью и прикрыл ветками и мхом.
— Гляди, медведь рыбу квасит. Видал, какую тропу утолок?
У Молчанова еще тогда мелькнула мысль попытать счастья, но он промолчал. Заикнись, и найдется много желающих, опять получится коллективная охота, как в прошлый раз на Чукчагирском озере. Даже вспомнить будет нечем. Нет, все надо сделать по-иному, так, чтобы никто ничего не знал.
Ночь. Дотлевают в костре угли. Сырой туман стелется над рекой. В лесу становится темно, морозно, неуютно.