Эти люди, конечно, не имеют ничего общего с нашей туристской семьей. Семья эта велика, весела, беспокойна. Один штурмует перевалы, другой — речные пороги, третий жмет на педали велосипеда, четвертый колесит по стране на автомашине. Путь пещерника-спелеолога меряется сотнями метров, автомобилиста — тысячами километров. Каждый предан своему виду туризма и порой беззлобно посмеивается над патриотами других путешествий. Но стоит кому-то из них попасть в передрягу — и уже пешеходы тащат из рюкзаков свитера для промокших покорителей порогов, велосипедист налегает плечом на севшего в кювет «Москвича», альпинисты, добродушно ворча, оттирают и засовывают в пуховые мешки зарвавшихся искателей перевалов. И все дружно кидаются с ледорубом, веслом, гаечным ключом на расхитителя природы в туристском обличье.
Такая она — семья работяг и романтиков, верных и веселых, уживчивых и нетерпимых, жадных до нового и щедрых на восхищение им, семья советских туристов. Вам, мои друзья, бывшие и будущие спутники, суровые и доброжелательные критики моего походного творчества, я и посвящаю этот дневник. Пусть, прочитав его, вам захочется самим узнать Тянь-Шань.
Кто-то хотел ехать, но не смог, кто-то мог, но не захотел. Сейчас все позади. Осталось шестеро, которым отступать поздно: билеты на самолет в кармане. Отряд получился пестрый.
Первый я, потому что я старый «тяньшанец» и инициатор экспедиции. Я весел без крикливости, общителен, но не назойлив; голова моя богата замыслами и бедна растительностью. Я умею сочинять стихи и песенки, ставить палатку в безлесной лощине, разжигать костер из мокрых дров и, выслушав пояснения местных жителей, находить все же верную дорогу. Чего я не умею и не люблю, так это руководить и командовать. Однако волею судеб я командир этой шестерки беспокойных. В моем подчинении находятся:
Нина — жена. Она любит Тянь-Шань той простой и чистой любовью, которая не очень совместима с варкой еды, мытьем посуды, а главное, с дисциплиной. Мнению командира о том, когда и куда идти, она предпочитает свое, порой неожиданное и непонятное для нее самой, но зато никем не навязанное. В остальном она хороший спутник, ибо добродушна, не очень много ест, умеет спать, где придется, и восхищаться природой с полутора пудами за спиной;
Таня — женщина в полтора раза крупнее, в два раз шумнее и в три раза упрямее Нины. Ко всему и ко всем относится с некоторым скептицизмом. Зато наделена большими хозяйственными и организаторскими способностями, умеет вкусно готовить почти из ничего и нравиться нужным людям;
Алеша — щуплый, веселый, рассеянный. Всегда худшего мнения о себе, чем окружающие. Смешно и приятно видеть, как он радуется, сделав что-то, казавшееся ему непосильным. Он охотно и весело берется за все походные дела, но предпочитает помогать и выполнять, а не советовать и руководить. Порой, заруководившись до умопомрачения, я ему смертно завидую. В свободное от общественных работ время Алеша пишет стихи, ведет дневник и чинит испорченный древний бинокль;
Борис — Борик — Бобуля (так он сам в минуты нежности зовет себя). Личность, выдающаяся глубокой невозмутимостью, твердой верой в то, что спешить некуда, и добродушной нечувствительностью ко всякой критике. У него могучая фигура, светло-рыжие волосы, нежно-голубые глаза. Он очень любит поесть. А еще Боря обожает задавать вопросы, ответы на которые сами собой разумеются или вообще не существуют.
Последним присоединился к группе Костя — смуглый коренастый парень с кавказским походным стажем и знанием немецкого языка, что будет крайне лестно горным козлам. Костя обычно доволен собой и окружающим, не любит искать лучшего от хорошего, волноваться о будущем и толком укладывать рюкзак. В то же время он горд, никогда не жалуется и потихоньку таскает банки консервов у других, чтобы быть уверенным, что его ноша не самая легкая.
У нас есть трехместная палатка на шестерых, ледорубы, веревка, спальные мешки, неважная карта, несколько глазомерных туристских схем. В личном снаряжении участников полуметровый нож, «Фауст» в подлиннике и тушь двух цветов для Таниных ресниц. Какая у нас еда, знает только Таня. На любопытствующих и советчиков рычит: «Не лезьте не в свое дело. Есть будете — узнаете!»
Куда же мы идем? Поход начинается задолго до первого шага по тропе. Полгода длится увлекательное путешествие по картам, чтение книг, встречи с бывалыми людьми. Перед нами карта Тянь-Шаня. В географическом центре его, окруженное высокими хребтами, синеет озеро Иссык-Куль. К юго-востоку за несколькими гребнями громоздится высотный центр Тянь-Шаня — обледенелый массив Хан-Тенгри. Карта подсказывает три задачи: пройти несколько ущелий в хребтах Прииссыккулья, подобраться к Хан-Тенгри, насколько хватит сил, а затем спуститься на отдых к озеру.
Из ущелий выбор пал прежде всего на Каркару. Спросите о ней любого киргиза, и на лице у него появится нежно-мечтательное выражение: «О, Каркара! Самое лучшее место. Другого такого нету!»
Ну-ка, где она — Каркара? С севера и юга Иссык-Куль замкнут хребтами Кунгей-Алатау и Терскей-Алатау. На востоке Терскей протягивает к Кунгею два высоких отрога. Между ними и вьется беззаботными зигзагами река Каркара. Истоки ее — Кокжар и Турук — стекают с Терскея в месте его понижения. Тут должны быть перевалы. А почти напротив, за рекой Сарыджаз, поднимается массив Хан-Тенгри.
Западнее по одному из притоков Сарыджаза — Оттуку — можно перевалить обратно через Терскей. После этого нужно пополнить продовольствие. Находим удобный путь к селу Теплоключенка в устье ущелья Аксу, которое состоит из двух ветвей. Западная из них — Арашан — параллельна реке Каракол, а между ними на карте соблазнительное горное озеро. Значит, вверх по Арашану, потом перевал на озеро Алакель и оттуда в Каракольское ущелье, опускающееся к Иссык-Кулю. Вот теперь цели маршрута связаны интересными путями. Как раз и время подошло. Даешь Тянь-Шань!
Мы в воздухе. Боря жует. Ему сказали, что лететь надо с полным желудком. Таня рассказывает, что надела рюкзак, прошлась с ним по комнате — и теперь у нее все болит. Потом она нашла с кем-то из пассажиров общих знакомых. А я сладко вздохнул, физически ощутив конец подготовительной суеты, и заснул.
Во Фрунзе нам советуют ночевать на перевалочной базе альпинистов. Уже во тьме находим железный забор с изображением ледорубов на воротах. У нас забирают паспорта, дают чайник кипятку и разрешение спать в любом углу заросшего травой двора.
Автобус, важно урча, минует километровый столб с цифрой «1». Где-то в Пржевальске стоит такой же столбик с цифрой «390». Дорога сразу за городом идет сплошными садами. Потом поля, большие села с белыми хатами. Кое-где колышется, а чаще уже связана в снопы золотисто-рыжая пшеница. На склонах гор она видна зелеными несозревшими квадратами. Читаю вводную лекцию про горную зональность. Боря все понял: «А по ту сторону хребта наоборот будет — сверху желтая, а внизу еще зеленая?»
Широкое устье Боамского ущелья. Оно, прорезая два хребта, образует проход с севера в Иссык-Кульскую котловину. У въезда в ущелье водружена здоровенная, склеенная из кусков камня пирамида с гипсовыми козлами наверху. У основания — родничок. Насколько уместен и приятен последний, настолько безвкусна и нелепа пышная надстройка. (Сейчас гипсовых придорожных зверей зачем-то ставят всюду. Проезжая как-то по подмосковному шоссе, я чуть не рухнул с велосипеда, увидев толстого самодовольного льва.)
Река Чу, быстрая и мутная, хрипит внизу. Шоссе вьется серпантином по узким карнизам. Потом ущелье идет на снижение, расширяется. Склоны у него уже не скальные, а из узорной выветренной глины. Путь поворачивает к берегу Иссык-Куля.
Сначала озеро видно застиранной полоской, почти не отделенной от неба, и вдруг на повороте расплескивается во всю ширь — насквозь просвеченное солнцем у берегов и густо-синее от огромной глубины в середине. Южный берег местами еле виден — четко выделяются лишь белые пилы гор.
Костя скис от «коктейля», смешанного из высоты, бензина и зеленых яблок. Борис и Нина спят, на ухабах постукиваясь головами. Таня вертится, взахивает от восторга. Расталкивая фарами густую темноту, вкатились в Пржевальск. Почему-то гостиничные власти уверены, что предоставляют путникам ночлег из милости. Сначала положено отказать, а потом, после уговоров, грубой лести, унылых вздохов просителя, сжалиться и найти «последнее» место.
Вечер следующего дня. Выносливый дождь не перестает уже часов восемь. Мы на летней ферме среди горных лугов, километров семь не доходя перевала Санташ. А дожили до этого так. С подъемом и сборами опоздали. Таня красила реснички, Нине понадобилось что-то погладить, Боря проспал. Все уверены, что нарушение сроков по таким важным причинам в порядке вещей и будет практиковаться весь поход.
На упаковку груза после зашивания незамеченных дыр, поисков Бориного ботинка и ушедшего на почту Кости осталось сорок минут. Этого при наличии двух женщин с собственными мнениями и бесподобно неторопливого Бори крайне мало. Выступили к автобусу, на бегу роняя, подхватывая и рассовывая по карманам остатки аптечки, бульонных кубиков, носки.
Дорога идет на восток вдоль понижающегося конца Кунгейского хребта. На стыке его с отрогами хребтов бассейна Каркары образуется проходная долина с пологим перевалом Санташ. В начале долины вытянулся Салталогой, конечный пункт — длинное село в одну улицу, реденько застроенную глиняными домами. Выждав, когда автобус уйдет назад, а мы из села, начался дождь. Идем вверх по долине. Между отрогами виляет навстречу нам слабенькая речка. По ее берегу идет до неузнаваемости разбитая автодорога. Ох, тяжел рюкзак в первый день, когда еще ничего не съедено! На пятом километре размокшей дороги нас догоняют три грузовика. Два щерятся грузом косилок, грабель, вил, в третьем — бригада косцов, а теперь и мы.
Дорога, как плохой сон. Машины ползают с одного края ее на другой — между стеной склона и обрывом в реку. Дождь то как из ведра, то как из нашей полуведерной кастрюли. На подъемах надо вылезать и толкать машину. Взвыл мотор, и под хриплое «взяли!» все кидаются к колесам, из-под которых летят сочные комья грязи. Еще, еще раз! Три тяжких секунды грузовик колеблется у нас в руках, вдруг вырывается, со стоном одолевает критическое место и, мотаясь из стороны в сторону, ползет на подъем. Еще секундное колебание, и машина, вовремя подпертая десятком плеч, одолевает ск