Огонь тоже сейчас живет иначе, чем днем: не кидается на мелочь сухих веток, не дымит, суетясь вокруг кастрюль, а задумчиво гладит большие поленья, ровно дышит теплом в лицо. И глядя в него, понимаешь главное: сколько еще впереди не-взятых перевалов, неспетых песен, целей, за которые стоит бороться, друзей, что помогут в трудном деле, рассмешат в унылую минуту.
В костре остались только алые, насквозь прозрачные угли. За ночь они покроются серым пухлым пеплом, но утром сгреби его, положи дров, вдохни в угли воздух — и снова огонь возьмется за свою веселую работу. Это очень важно — вовремя подложить топлива.
Маленькая цепочка лезет по завалу вверх. В густых кустах, между цветными лужайками и группами елей путается уйма слабых тропинок. Звериные тропки — дело ненадежное, они могут заманить на обрыв, к водопою или просто в чащу, где в жару отлеживаются здешние рогатые и лохматые обитатели. Идем, идем, а тропки знай себе шныряют в зелени и камнях. Это сейчас можно, посмеиваясь, описывать командира, который чувствует, что «завел». А каково идти, ощущая затылком пять сомневающихся взглядов. С фальшиво-довольной физиономией объявляю отдых. Нина со столь же искренней наивностью заявляет: «Мы не устали совсем. Вот спустимся к реке, можно будет искупаться». Да, спустимся… Черт его знает, когда и куда мы спустимся! Вон какой-то отрог появился. Зачем он? Сменяя на лице благодушие непреклонностью, повторяю приказ отдыхать.
Группа ворчит. Один Боря радостно подхватывает: «Конечно, отдохнем. Идти надо спокойно, не торопясь, с отдыхом. Куда нам спешить!» — и прочно садится на рюкзак. А я иду искать дорогу. Когда она найдена, все оказывается крайне просто. Даже неловко — где тут можно было блуждать? Выше завала по западному берегу близко к воде идет торная тропа. Впереди все яснее рисуется место образования Каракола. Центральная ветвь — Онтор и западная Тельты серебряными зигзагами спускаются к месту слияния. Третий исток — Культор угадывается на востоке за плоской лесистой горой. Нина предположила, что это Каракол повернул назад и снова полез в горы.? Сколько чудесных минут доставляет нам трогательная женская наивность!
Слева вьется тонкий дымок, второй размазался над лесом впереди, третий совсем рядом, в устье Тельты. Подходим к юрте. Нас встречают женщины и два пожилых чабана. Молодые со стадами на окрестных склонах. Вон та большая осыпь, если вглядеться, оказывается тесной толпой овец. Вокруг шариками катаются собаки, позади едут два степенных всадника.
Расспрашиваем о пути на Онтор.
— Ну, спасибо! Пошли, ребята.
— Зачем пошли? Мы вас вон там далеко увидали — чай поставили! Сейчас закипит.
Отказываться — тяжкий грех. Девчурка с полтинниками в косе традиционным жестом радушия поднимает дверную занавеску, и мы один за другим ныряем в юрту. Нас усаживают вокруг расстеленной на земле скатерти. В юрте чисто, уютно, и невольно вспоминается философский тезис. о старой форме, наполненной новым содержанием. По стенам, между уздечками, ружьями, висят десятикратный бинокль, фотоаппарат, почетная грамота за высокие удои. На полу у стен красуются сепаратор, батарейный приемник, стопки книжек, швейная машинка.
Чаепитие с сытным каймаком, лепешками, айраном. У здешних изделий из молока восхитительный аромат горных трав.
Весь груз оставлен. В карманах несколько сухарей и кусков сахара. Хорошо идти налегке, особенно в ущелье Онтора, загроможденном огромными камнями. Глыбы улеглись всяко: плоско, ребром, торчком. Некоторые балансируют, ожидая легкого толчка, чтобы ущемить путника или кинуть его вверх тормашками. Путь по этому хаосу требует некоторых навыков в акробатике, точного глаза и цепких пальцев. Зато истоки Онтора — одно из самых ярких мест хребта Терскей. Они подкупают контрастностью, тесной дружбой льда, камня, цветов. Ледник монолитным валом стекает вниз, на его морене кудрявится веселая клумба астр, ромашек, ноготков. Прямо из-под клумбы выплескиваются лохматые ручьи. А осыпи и скалы вокруг одобрительно смотрят на новорожденную реку.
С букетами выбегаем на язык ледника, устраиваем «холодную войну» в снежки. Предыдущие ледники своим мрачным, зазнавшимся видом не располагали к фамильярности. Увлекшись красотами, вышли назад поздно и добрались уже в полутьме. Ноги дрожат и подламываются. Куда уж тут готовить ужин — сойдет и консервная закуска. Но только взялись за банки, приходят трое молодых пастухов и силой уводят нас в юрту. Айран, баранина, чай с душистыми сливками и нашими подтаявшими конфетами, хорошая беседа — разве придумаешь лучшее завершение дня!
Завтра сверх программы переваливаем в параллельное ущелье Джеты-Огуз. По нему и спустимся к Иссык-Кулю. Нас напутствуют: «Наверху у перевала юрта будет и кумысные кобылы. Там живет наш совсем белый старик. Очень будет сердиться, если мимо пройдешь. Там кумыс пей, отдыхай, ночуй, потом на перевал».
— Так ведь спешить надо!
— Куда спешить? Некуда тебе спешить!
Борька торжествует, услышав любимую формулу из уст мудрого горца. «Я им все время говорю, а они не понимают!»
Нина возится с ягнятами: «Ой, какие миленькие! Сфотографируйте меня с ними!» (Впоследствии снимок получил название — «баран и Нинка», или, для краткости, «баранинка».)
«Совсем белый старик» встречает нас на пороге юрты. Фотографы, боясь, что чудо рассеется, хватаются за ФЭДы. Аксакал[2] замечательно красив и колоритен. Сухое, густо-коричневое лицо с острыми скулами прочерчено сверху вниз глубокими складками. Длинная, узкая, совершенно серебряная борода, тонкие висячие усы, узкие глаза добрые и властные; неторопливые движения и совершенно юношеская осанка.
«Сегодня никуда не пойдете. Кумыса много. Долго пить будем».
Огромный лохматый пес подозрительно наблюдает, как мы расставляем палатку. Потом, признав ее частью подведомственного ему имущества, ложится рядом и добродушным гавканьем отгоняет расшалившихся жеребят.
Кумыс пьют долго и помногу. Сначала серьезно беседуя, потом, когда первые порции уже начинают ударять в голову, с веселыми песенками-импровизациями. Мои неопытные друзья выдыхаются на третьей-четвертой пиале. Я, тренированный тяньшанец, под одобрительные шутки хозяев поддерживаю честь москвичей, но после десятой пиалы уже не в силах подняться. А «белый старик», выпивший вдвое больше, легко вскакивает, и за ним все пастухи. Отдых кончился. Надо объезжать стада, сгонять их ближе к юрте, сторожить ночью от волков…
Старик по-восточному, двумя руками, жмет всем руки. Подаренный ему на память компас принимает с детской радостью, которая борется с величавым спокойствием, подобающим старому чабану.
Тельты — наш последний перевал — выводит через конусообразную осыпь в узкий, огражденный отвесными скалами коридор, перерубающий гребень хребта. Ветер, плотный и тяжелый, свистит нам навстречу из ущелья Джеты-Огуз. Низко согнувшись, пробивая воздух головами, идем по каменным плитам коридора.
Ущелье Джеты-Огуз просторное, вырезанное в серых и красных скалах. По берегам реки широкие зеленые террасы. При переходе через ручей Алеша свалился в воду. С присущим ему чувством ответственности упал лицом вниз, а рюкзаком вверх, чтобы не намочить имущество. Но недолго он шел в мокром одиночестве. В конце спуска на нас наваливается дождь. Накрывшись клеенками, бежим вниз по реке. Когда тучи ушли в верховья, дождь утих, но потом возобновился с двойной силой. У здешних гроз ехидная привычка: прогулявшись по ущелью, повернуть и для верности проутюжить его еще разок в обратном направлении.
Наконец первая еловая роща. Под двумя сросшимися елками натягиваем палатку, влезаем в нее, освобождаемся от мокрых одежд. Спать еще рано. Боря выдвигает идею: «Давайте споем!» Мы не очень поющая группа. Только когда дела идут замечательно или уж совсем уныло — мы запеваем. Голоса у всех ниже среднего. Спасает большая добрая воля певцов да великолепная акустика здешних мест. Стенки ущелья подхватывают мотив с удесятеренной силой, закидывают на утесы, откуда его возвращает задорное эхо на середине следующего куплета.
Туристские песни! Их надо услышать в дальнем походе: возле уютного костра и на пронизывающем ветру перевалов, после сытного ужина и после двухдневной голодовки… Без песни не было бы туризма. Иная песня проживет всего один поход, прозвучит у прощального костра и останется желтеющим листком между старых фотографий. А есть песни, которые служат долго и верно многим отрядам загорелых, охрипших ребят и девчат с большими рюкзаками. Значит, в этих песнях нашлось что-то главное, дорогое каждому, кто ступил на туристскую тропу. Может и я сложу еще такую песню.
Густой, увесистый, с ветром пополам дождь все молотит в палатку, а мы все поем, старые и новые, веселые и грустные, короткие и длинные походные песни. У нас банка консервов, горсть подмокших сухарей. Сколько будет идти дождь — неизвестно, сколько и каких километров до Иссык-Куля — весьма неясно. «Запевай, Боря, следующую!»
А вот и последний походный лагерь у впадения в Джеты-Огуз реки Май-Тор. Завтра остается пройти километров пятнадцать до курорта Джеты-Огуз, а оттуда машиной на Иссык-Куль. Съедаем блюдо из последних перемешавшихся остатков вермишели и разной крупы, получившее название «дикий суп».
В последнем привале всегда есть немного грусти. Месяц шли, притерлись друг к другу, вместе радовались и мыкались, мерзли и пели, а скоро между нами вклинится множество дел, встреч, развлечений, которые не поделить между собой, как эти последние сухари, что Таня раскладывает на шесть горсточек. Конечно, мы будем встречаться, хохоча вспоминать былые подвиги и невзгоды. Может быть, пойдем вместе штурмовать другие перевалы. Но это потом. А сейчас грустно расставаться друг с другом, с Тянь-Шанем. Приближенный темнотой, он будто подошел к костру и стоит над нами — огромный, умный, дружелюбный. И нам понятно, что он хочет сказать: «Ребята, запомните все, чему научились у гор! Это и на равнинах пригодится. И еще знайте: вам теперь от меня никуда не уйти. Ясно?»