Беспокойная воинская жизнь затянулась почти на четверть столетия.
Наконец заключен мир. Уланскому полковнику Новосильцеву уже под пятьдесят. Можно бы вернуться в столицу — еще сохранились связи при дворе — или вести спокойную жизнь в родовом имении. Он остается на Кубани,
Не раз пройдена за годы службы вдоль и поперек земля, омываемая Кубанью. Привык к ней, привязался. Многое тут увидено, передумано. Богата, ой как богата эта молодая и буйная земля! Всем богата — и лесами, и хлебом. И горючим маслом — нефтью. Он видел ямы с бурой вязкой жидкостью на Тамани и возле гор, у степных дорог. Горный инженер Кош-куль, слыхал он, полагает, будто источники горного масла тянутся по всему закубанскому краю. Но в станицах фотоген, или фитажен, как его тут называют, редкость. Его жгут только богатые станичники, остальные сидят с каганцом, в котором горит сало или подсолнечное масло.
А как добывается нефть! Ему вспоминается летний день, оцепеневшая от зноя, в дрожащем мареве степь. Тишина. Недалеко от дороги, по которой он едет, у одинокой ямы молчаливая кучка мужиков. Двое накачивают в колодец мехами воздух, другие двое вытаскивают оттуда ведром землю. И вдруг — песня. Приглушенная, тоскливо однообразная, она доносилась откуда-то из глубины.
— Кто поет-то? — спросил он тогда, подъезжая к мужикам.
— Землекоп, ваше благородие, какой колодец роет. Чтоб слыхать нам было, когда обомрет.
Песня неожиданно оборвалась. Все бросились к колодцу, вытягивают веревку, на конце которой привязан парень. Одежда его в грязи, лицо посинело, глаза закрыты. Парня развязывают, кладут на землю. А к вороту покорно подходит другой землекоп, постарше. Он привязывает себя к веревке и, сев край ямы, соскальзывает в глубину. Тем временем начал приходить в себя парень, вытащенный из колодца. Новосильцеву не забыть острой жалости, пронизавшей его тогда. Он наклоннился к парню, достал фляжку:
— Испей, братец.
Тот сделал несколько жадных глотков и, вытерев рукавом рот, сел. Его черед снова спускаться в ядовитую яму придет, когда оборвется песня товарища.
Изо дня в день долбят так колодец. Уходит на это два, а то и три года. Хорошо, если с толком, если пробьются наконец к нефти, а то и попусту весь этот мученический труд.
— Нет, так добывать нефть нельзя, — делает он вывод.
Новосильцев решает: «Для пробы нефтяного грунта» надо идти на глубину «через буровые скважины, выдалбливаемые в земле большим и тяжелым долотом, приводимым в движение паровою или какою-либо другою машиною». Стенки скважины для предохранения от обвалов укрепить обсадными трубами.
Десятки, сотни таких скважин пробурить по всему Кубанскому краю мечтает он, при промыслах «устроить машины, фабрики, заводы и жилые строения». Он убежден и старается внушить властям, что «при его способе разработки нефти и при устройстве фабрик, заводов для делания свечей, красок, мыла и тому подобных необходимых вещей для хозяйства беднейший из жителей будет иметь возможность пользоваться и приобретать необходимое для домашнего обихода, а впоследствии доставить заселяемому краю выгодный источник дохода».
Новосильцев добивается разрешения на аренду земель по нижнему течению Кубани, раздобывает локомобиль, трубы, инструменты, стаскивает все в одно место и приступает к бурению. Огорчения начинаются с первых шагов. То и дело выходит из строя инструмент в руках мужиков, привыкших иметь дело с лопатой и кайлом. Непредвиденные затруднения — то обвалы, то затопление — подстерегают в грунте при переходе на глубину, которой не достигали вручную.
Первая скважина оказалась бесплодной: только признаки нефти. За ней последовали неудачи на второй, третьей… Черное золото требовало терпения, оно не давалось в руки. Буровые врезались в землю по балкам и склонам, в долинах речек, бегущих к Кубани. Все как одна скважины оказывались пустыми или давали нефти до смешного мало.
Так миновало два года. Даже те, кто искренне поддерживал новое дело, теперь отводили глаза, когда полковник уверял их, что нефть на Кубани есть, обязательно должна быть. А недоброжелатели, которых оказалось куда больше, открыто насмехались над незадачливым золотоискателем, бессмысленно копающимся в земле. Новосильцев вежливо раскланивался с теми и другими и, упрямо сжав губы, продолжал делать свое.
Пошел третий год. Наступил февраль, как обычно на Кубани, неустойчивый, с резкими северными ветрами и по-весеннему жарким солнцем. На урочище Кудако шла проходка тринадцатой по счету скважины. Ничто и в ней не вызывало особых надежд. Уже пройдена глубина, на которой забил фонтан Драка, — двадцать один метр, пройдено две глубины — ничего. На пятьдесят пятом метре бурильная труба уперлась в слой плотного известняка.
— Як, дальше будемо бить, чи може на цому пошабашим? — держа в руках шапку, подошел к Новосильцеву хмурый десятник.
Новосильцев, исхудавший и загоревший до черноты, потер в раздумье седеющие виски. Глубокая складка легла на переносицу:
— Будем бить дальше.
Снова размеренно заработала буровая. Вдруг из скважины раздался глухой шум. В следующий момент из нее вылетели двухсаженные железные штанги вместе со столбами песка и мелких морских раковин, вслед за ними с ревом вырвался тяжелый черный фонтан. Он перемахнул через конус вышки и грузным водопадом ринулся на землю. Густые радужные потоки понеслись по склонам в Кудако. Люди бросились перегораживать запрудами речку, делавшую тут крутую петлю, чтобы, отрезав часть русла, превратить его в нефтяной резервуар. Черная лавина прорвала запруду и вместе с водами Кудако устремилась в Кубань.
Новосильцев приказал делать запруду в другом месте. Величественный фонтан по-прежнему неторопливо раскидывал в вышине свой тяжелый сноп и с глухим плеском обрушивал на землю в каждые сутки по двести тонн черного золота. Второй запруды хватило ненадолго. Нефть переполнила отведенный ей рукав и, перевалив через борт, поползла на соседние пахотные земли. Это было нежданное богатство, обернувшееся бедствием. Много суток бушевал фонтан. Люди сбились с ног, и все же тысячи тонн нефти унесла в море беспокойная Кубань. Гул первого русского фонтана разнесся по стране, привлек внимание к Кубани.
Постепенно добыча на Кудако поустроилась. Окрыленный долгожданным успехом, Новосильцев словно помолодел. Теперь всю свою энергию он отдает строительству нефтеперегонного завода, задуманного давно. Давно выбрано для него и место — Таманский полуостров, бывшая фанагорийская крепость. Что место найдено наилучшее, сомнений нет. Сам полуостров наверняка богат нефтью. Еще в древние времена тут было вырыто множество колодцев для сбора земного дегтя. Кубань — дешевая и удобная дорога для переброски сырой нефти на Тамань из любого места края. А от Тамани открыты морские пути во все концы земли.
И вот на высоком берегу Керченского пролива вырастает большое каменное здание с железной крышей. В нем сомкнутые ряды печей, перегонных кубов, трубчатых аппаратов. Проходя сквозь них, нефть превращается в тяжелое ламповое масло — петролеум, более легкую нефтяную эссенцию — фотоген и, наконец, в самый легкий минеральный спирт — то отменное горючее, которое в столице называют шандорином и употребляют в великосветских домах и при царском дворе.
Разноречивые слухи о новом предприятии идут в Петербург. Кажется невероятным, чтобы в кубанской глухомани, чуть ли не на краю света и так быстро мог быть создан первоклассный завод. Не подвох ли? По заданию Министерства финансов к Новосильцеву для обследования направляется профессор Горного института Г. И. Романовский.
Профессор с искренним доброжелательством относится к начинаниям Новосильцева и хотел бы не обмануться в ожиданиях. Но увиденное поразило и его. Он пишет министру: «Я видел очень много дистиллярных заводов в Америке и Европе и по справедливости должен сказать, что фанагорийский завод по обширности зданий и аппаратов уступает весьма немногим иностранным заведениям такого рода..< На заводе везде порядок, чистота и деятельность; праздных и не понимающих свое дело распорядителей и мастеров не заметно».
Завод может перегонять в год до двух миллионов пудов нефти. Ее хватит пока на Кудако. Вслед за счастливой тринадцатой скважиной там удачно пробурены и другие. И все же дистиллярное производство то и дело стоит: не хватает сырья. Дороги — вот что держит теперь. Новосильцев едет тем путем, каким доставляется на завод нефть — от промысла до Тамани, все девяносто верст. Видит, тянутся по черноземно-глинистому бездорожью тяжелые бочки с нефтью, через увалы предгорий, через плавни Кубани и болотистые долины речек. Надрываются лошади. Возницы в задубевших от пота и нефти рубахах, с испитыми от лихорадки лицами плечом подпирают телегу с шестидесятиведерной бочкой, когда затонет по ступицы в грязи.
«Надо сплавлять нефть по Кубани, — решает Новосильцев, — а к ней от промысла пробивать дорогу».
Он вкладывает чуть ли не последние средства, получает ссуду. Летом 1868 года около пятисот землекопов вышли на плавни строить насыпную гать, возводить через речки мосты. В пятьдесят тысяч рублей обошлось строительство.
— О це добра дорога, — говорили потом станичники и старались свернуть на нее всякий раз, когда надо было ехать на юг от Кубани.
Одновременно Новосильцев покупает в Одессе старенький плоскодонный пароход в сорок лошадиных сил и три железные баржи к нему для перевозки нефти водой. Пароход обходится еще в пятьдесят тысяч рублей последних, что мог собрать Новосильцев, завязнув в долгах. По пути в Керченский пролив, у берегов Крыма, пароход попадает в шторм. Чудом он не идет ко дну, прибивается к берегу. Но две из трех барж разбиты, и их заводят для ремонта в Балаклавскую бухту.
Наконец преодолены все препятствия. От станицы Варениковской пароход отправился в первый рейс. Баржи налиты нефтью, привезенной с Кудако по новой дороге. Доставка облегчилась и стала вдвое дешевле. Новосильцев погружен теперь в новые планы: проложить от промысла до Тамани трубы на деревянных устоях и по ним перекачивать нефть. Это было бы еще дешевле производству и принесло бы великое облегчение людям. Он прикидывает стоимость. Обойдется такой маслопровод не меньше как тысяч тридцать пять.