овавшиеся в прибрежно-морских условиях. Из этого был сделан вывод, что триасовые отложения Северного Приуралья образовались в зоне перехода континентальных отложений в морские, и поэтому можно ожидать накопления меди. Одна из наших задач и заключалась в проверке этого предположения. На Сыне анализы не подтвердили присутствия меди, и нужно было прощупать отложения триаса севернее, на реке Идолов.
Мы, конечно, просматривали все породы, в особенности песчаники. Была уже описана почти треть верхней части красноцветной толщи, а меди все не было. Наконец у меня отчетливо оформилась мысль, что мы ищем не там, где нужно, Я снова попытался представить себе геологическую обстановку в конце пермского и в начале триасового периода. Весь Урал охватили тогда новые горообразовательные процессы. Мощные силы ломали земную кору, вызывая из глубин приток магмы, поднимая и сминая пласты осадочных пород. Эти силы были столь велики, что даже монолитную Сибирскую платформу рассекли глубокие трещины, по которым хлынула магма. Только Русская платформа выдержала этот натиск, «отделавшись») лишь небольшим смятием своего мягкого чехла осадочных пород, покрывающих ее кристаллическое основание. Словно назло Плутону, поднимавшему Урал, платформа начала даже опускаться, как будто за тем, чтобы, укрывшись морем, залечить полученные в борьбе раны.
Район реки Идолов был в это время на краю платформы и тоже опускался. С севера, медленно и осторожно разведывая путь своими передовыми лагунами, начало наступать море. Одна из таких лагун образовалась в районе реки Идолов.
Но Плутон не сдался. Бессильный помешать опусканию самой платформы, он направил всю свою ярость на ее окраины. В борьбе побеждала то одна, то другая сторона. Воды лагуны то наступали на материк, то отступали от него.
В борьбе двух противоположных сил и отлагались осадки верхней части красноцветной толщи реки Идолов. Ход этой борьбы и запечатлели породы. Одни из них были серого и темно-серого цвета, с большим количеством растительных остатков, иногда с тонкими прослойками углей и со стволиками хвощей, находящихся в прижизненном — вертикальном — положении. Эти породы образовались в континентальных условиях. Другие породы, представленные различными песчаниками, содержали только растительный мусор, а на их поверхности нередко можно было видеть следы волноприбойной ряби, говорившие о том, что песчаники образовались из прибрежных отложений лагуны. Третьи породы были представлены темно-красными аргиллитами и алевролитами с прослойками мелкозернистых песчаников, нередко тоже красноватого цвета. Слои таких пород не содержали никаких растительных остатков. Это-то и есть отложения самой лагуны, и медь нужно было искать именно в них.
Теперь все свои усилия мы направили на обследование лагунных пород, особенно песчаников. И о радость! В мелких трещинках, рассекающих лагунные песчаники, обнаружились зеленовато-синеватые налеты, похожие на окислы меди.
Река Идолов со своими скалами и грозными порогами уже не казалась нам столь злой и мрачной. Она представлялась нам просто ворчливой старушкой, которая только пугает ведьмами и чертями своих внуков, а на самом деле очень любит их. И если раньше мы награждали реку такими эпитетами, как «чертова» и «проклятущая», то теперь стали называть ее Идолихой, вкладывая в это даже некоторую долю любви.
«Медная горячка» продолжалась несколько дней, и только тогда, когда все наши мешки оказались заполненными образцами песчаников, мы вспомнили, что располагаем всего лишь двумя рейсами вертолета, и стали собирать образцы более тщательно.
К концу августа верхняя часть красноцветной толщи была описана, и мы с удовольствием подвели итоги: двадцать семь точек с фауной, причем по всему разрезу толщи — от самых нижних ее горизонтов до самых верхних — четыре точки с остатками рыб, около трех десятков точек с флорой и, конечно, медь! Вдобавок к этому была найдена челюсть крупного стегоцефала и отпечаток какой-то оригинальной водоросли.
27 августа, когда исполнилось ровно полтора месяца нашего пребывания на Идолихе, мы устроили праздничный ужин.
После ужина помечтали о том, что, может быть, наши находки послужат толчком к открытию месторождения меди и на том месте, где находится наша палатка с коптящей свечой, раскинется поселок, залитый морем электрического света, и вместо тявканья песцов да криков канюков будет слышно мощное гудение различных машин. А там, где мы, лязгая зубами от холода, перетаскивали лодки через перекаты, вознесутся ажурные мосты, по которым, постукивая на стыках, побегут эшелоны с рудой.
И в холодной палатке становилось как будто теплее, и дождь казался не таким уж унылым, а ветер не таким свирепым.
К 30 августа мы преодолели последние три километра маршрута по реке Идолов. На всех перекатах пришлось устраивать каналы. Последующие два дня ушли на разборку образцов, их окончательную упаковку и на подготовку к нямдинскому маршруту.
У нас теперь были описаны разрезы перми и триаса по Силове — в самом восточном районе Северного Приуралья и по реке Идолов, находящейся в 80–90 километрах по прямой от Силовы. Предстояло, хотя бы вкратце, описать еще промежуточный — нямдинский — разрез и попутно осмотреть небольшие обнажения по реке Надоте, протекающей между Идолихой и Нямдой. Всего нужно было пройти около 80 километров, а до прибытия вертолета оставалось всего двенадцать дней. Так что работать предстояло напряженно.
2 сентября мы бросили прощальный взгляд на наш лагерь и тронулись в путь. Вначале мы шли по долине и чувствовали себя неплохо, хотя уже после первого же километра всем нам стало жарко. Но вот кончилась удобная дорога, и мы взяли направление через водораздел к Надоте, до которой было четыре километра. Сразу же мы попали в такие заросли ивняка, что уже через час пришлось сделать привал.
Непролазные заросли сменялись то вязкими, то кочковатыми болотами, и каждый шаг давался с большим трудом. Первые два километра мы изощрялись в проклятиях, но потом у нас и на это не хватало сил. Только к двум часам дня, полумертвые от усталости, мы вышли к реке Надоте.
Но капризная фортуна одарила нас своей лучезарной улыбкой, когда мы меньше всего этого ожидали. Не успели мы выкурить по папиросе, как из-за холма вдруг показался целый лес рогов, а затем и само бурое стадо оленей, которое с поросячьим хрюканьем устремилось к реке. Передовая группа оленей уже докатилась до реки и словно разбилась о нее — животные быстро рассеялись по кустам, а из-за холма выкатывались все новые и новые волны. Казалось, что ожила сама тундра и неудержимым потоком понеслась к реке. Но вот, наконец, показались последние олени, подгоняемые собаками, и четыре легкие ездовые нарты.
Это были оленеводы из Адзьва-Вома, которые, закончив летовку на побережье Карского моря, возвращались домой.
Велика и необозрима тундра. Но, путешествуя по ней, я нередко встречал знакомых. Бригадир оленеводов Иван Васильевич оказался братом хорошо знакомого мне адзьвинского председателя колхоза, а один из оленеводов познакомился с нами в прошлом году на реке Усе.
После взаимных расспросов мы погрузили свои рюкзаки на нарты, а сами налегке пошли по самому берегу реки, описывая встречающиеся обнажения, и девять километров по Надоте проделали сравнительно легко.
Вечером мы сидели в теплом чуме, ели ароматное оленье мясо и пили чай, слушая последние новости и обсуждая события, происшедшие в мире за последние пятьдесят дней. После ужина, уютно устроившись на мягких шкурах, мы впервые за много дней наслаждались концертом артистов московской эстрады, который передавался по радио.
Наутро, после завтрака, состоящего из вареного мяса, рыбы и масла, мы стали свидетелями одного из интереснейших зрелищ — ловли оленей.
У оленей в это время начинается гон, и самцы-хоры уже вступали в бои за обладание важенками. Чтобы не было кровопролития, оленеводы решили некоторым драчунам спилить рога.
Я раньше не представлял себе, как из трехтысячного стада полудиких оленей можно выловить полтора десятка намеченных. Но оленеводы хорошо знали свое дело. Выстроившись вдоль небольшой ложбинки, метрах в ста от чума, они криками «о-го-го-го-го-о!» заставили оленей бежать по этому стометровому проходу.
Мимо нас со скоростью курьерского поезда мчалась сплошная масса оленей, целый лес рогов. Взвились арканы, и уже через несколько секунд пять быков тщетно трясли головами, пытаясь освободиться. Ловкость, с какой оленеводы выловили нужных оленей из сплошного, мчащегося мимо них потока, была просто непостижимой. Каждый из оленеводов, быстро перебирая аркан, подбирался к оленю и, схватив его за рога, одним быстрым движением валил на бок, а затем спиливал рога. Лишившись своего «турнирного» оружия, хоры долго трясли головами и, уже притихшие, возвращались в стадо. Прогнав таким образом несколько раз все стадо, оленеводы быстро выловили всех нужных животных.
Вскоре мы на четырех оленьих упряжках взяли куре на Нямду. Как только отъехали от реки, начались ивняки, которые даже олени преодолевали с большим трудом. Несмотря на то что на каждых нартах ехало два человека, а везли их шесть самых сильных быков, мы были вынуждены останавливаться через каждые полтора километра, чтобы дать животным передышку. Они тяжело дышали, а некоторые даже ложились.
Оленеводы время от времени удивленно спрашивали, как мы здесь хотели пройти с грузом. Мы только пожимали плечами и говорили, что не знаем как, но прошли бы обязательно. Оленеводы с сомнением качали головами. Как объяснить им, что, может быть, именно за этой стеной кустов нас поджидает нечто такое, что, словно яркий луч, осветит неясные для нас вопросы, а разрозненные, отдельные, ничего не говорящие факты вдруг встанут в стройный ряд умозаключений, взаимно объясняя и дополняя друг друга. Как объяснить, что та минута, когда находишь что-то новое или важное для науки, стоит многих часов любого физического напряжения? Мне кажется, что, для того чтобы понять все это, надо быть геологом. Но у других людей другая работа и другие радости, связанные с ней.