Через три часа хода из тумана выплывают обрывистые скалистые берега Шикотана, или острова Шпанберга, который назван в честь русского мореплавателя, открывшего его.
«Лучшее место» так переводится слово Шикотан с языка коренных обитателей Курил — айнов, почти вымерших во времена японской оккупации. И хотя неприступные, как бастионы, скалы с изогнутыми ветром деревьями выглядят с моря неприветливо, в названии ошибки нет. Глубокие, извилистые бухты — своеобразные дальневосточные фьорды прорезали берега острова. Горы на его восточном побережье защищают эти пристанища для кораблей от ветров с океана, а Кунашир, расположенный западнее, — от муссонов с материка. Даже в самые жестокие штормы, когда море у берегов острова седеет от пены и прибой грохочет, как артиллерийская канонада, в бухтах, прикрытых утесами, вода спокойна.
«Смелый» входит в Крабовую. Словно легендарные Сцилла и Харибда, нависли над горловиной бухты головокружительной высоты скалы. Пихты-часовые застыли по берегам. Их черные силуэты в сгустившейся тьме хорошо видны на фоне еще светлого неба. Слева на берегу, у самой воды, звездной россыпью поблескивают огоньки поселка, а в глубине бухты светятся прожекторы на стройке консервного комбината.
Зима наступает на Шикотане поздно, лишь в конце декабря, а в марте островитяне приветствуют приход весны.
Утром представилась возможность взглянуть своими глазами на знаменитую бухту. Вид, действительно, открывался необыкновенный. По голубизне зеркальная бухта спорила с небом. Покрытые зеленым ковром, поросшие пихтами сопки уходили вдаль, туда, где вздымались ввысь причудливые вершины гор. Внизу белели свежим тесом корпуса цехов, электростанции, слева взбегали на сопку дома строителей. Светлая речонка извивалась по низине, которой заканчивалась бухта. Вдалеке можно было разглядеть прилепившийся на узкой прибрежной полосе под скалами Крабозаводск.
Я поднялся на сопку. Передо мной синяя стена океана закрывает полнеба. А позади до самого горизонта темные пихтовые перелески чередуются с березовыми рощицами. Правда, не сразу узнаешь в этих жестоко изломанных, согнутых ветром деревьях русскую березку, лишь белая, нежнейших тонов кора выдает ее. Нигде, пожалуй, не встретишь деревьев, принявших столь поразительные, причудливые формы.
У подножия скал тишина, а здесь, на сопке, упругий океанский ветер бьет в грудь, выворачивает ветви пихт и берез, шуршит бамбуковой порослью…
Стройка в полном разгаре. Возводится здание электростанции, и хотя стены еще не закончены, на фундаментах уже покоятся два дизеля. Натужно урчит мощный трактор, тянет стальные тросы: идет установка третьего.
Неподалеку от станции начинается строительство котельной для консервного завода. А дальше высятся корпуса холодильников, где работа идет с раннего утра до темноты: надо быстрее ввести в строй компрессорные установки. Повсюду стучат топоры, визжат электропилы, рубанки, пахнет свежим тесом и варом — рабочие заливают пол в складе готовой продукции.
В 1961 году, в первую путину завод дал 4,5 миллиона банок сайры. Это только начало: но уже на следующий сезон в Крабовой было изготовлено 10 миллионов банок отменно вкусной рыбы. А когда закончится вторая очередь строительства, это цифра увеличится почти вдвое.
Шумно станет тогда у пирса завода. Стук судовых двигателей, скрип лебедок, гул работающих цехов, крики слетевшихся со всего острова чаек — все эти звуки путины гулким эхом загрохочут в скалах бухты Крабовой. А ночью суда крадучись будут выходить в море: моторы работают на малых оборотах, на борту ни огонька, лишь в черном небе призрачно плывут топовые огни. Меры предосторожности необходимы, чтобы не спугнуть косяки рыб. И вот суда растворились в черноте, ночь, кажется, поглотила их навсегда. И вдруг загорелось море, под водой расползаются пятна яркого света. Это включены мощные лампы, спущенные на тросах с рыболовных судов. Привлеченная светом, мчится сайра на эти огни, не слыша шума моторов, плеска спускаемых за борт сетей…
Со строительной площадки хорошо виден небольшой поселок у самой горловины бухты — несколько серых от времени домиков и длинное здание цеха, прижавшееся к скалам на узкой полоске. Здесь живут и работают старожилы Крабовой — рыбообработчики небольшого консервного завода.
В поселок через сопки ведет каменистая тропа, которая потом сползает змеей меж мшистых скал по узкому ущелью. Над головой абстрактная картина: бледное небо исполосовано во всех направлениях причудливо изогнутыми ветвями. Дорожка огибает могучий утес и… упирается в воду. Кажется, пути дальше нет, растерянно оглядываешься по сторонам и вдруг замечаешь в нескольких шагах от себя крайний дом поселка. Волны подкатывают почти к самым дверям, оставляя на камнях у порога водоросли и ракушки. «Главный проспект», неровно вымощенный вулканическими глыбами обкатанной морем галькой, ведет вдоль домов к цеху.
В консервном цехе стучат топоры — вырастает пристройка. В ней уже хлопочут механизаторы, монтируют разделочную линию. Некоторые заняты на земляных работах: отвоевывают у моря двадцатиметровую полоску земли, чтобы готовую продукцию можно было перевозить из цеха на склад на автокарах. А море не дремлет: прошедший несколько дней назад шторм подмыл здание, пол обвалился, и прямо из цеха через зияющий провал видны серые холодные волны.
«Морем живем, с морем живем», — услышал я на Курилах поговорку. Люди привыкли к козням, которые чинит им море, и относятся к ним с философским спокойствием. Вот и в этом случае начальник цеха Кочнев, обходя провал в полу, спокойно бросил: «Через пару дней заделаем!»
Школьники, дети рыбообработчиков, приехавшие на каникулы из интерната в Малокурильском, взялись проводить меня, когда я собрался в обратный путь. Ребята показали дорогу по отливу.
— Выйдете за поворот, смотрите: если Верблюд воду не пьет — пройдете запросто, — напутствовали проводники.
Верблюд — низко нависающая над водой скала, действительно похожая на верблюжью морду, — лишь немного не дотянулся до волн. Однако пока я пробирался по скользким камням, Верблюду удалось хлебнуть соленой тихоокеанской воды, и опоздай я еще на несколько минут, пришлось бы возвращаться: прилив рос на глазах, и еле-еле удалось миновать глубь на пути. Выручили высокие голенища сапог.
Теперь можно было не торопиться — далее шла довольно широкая полоса гальки, еще свободная от воды. Прямо над головой нависают грозными бастионами головокружительные скалы. Пятна лишайников буреют на кручах, исковерканные ветром пихты судорожно вцепились корнями в камни.
А позади, в океане, ярко пламенеет закат. Солнце — красный сплющенный круг — опускается в далекие волны, стелет кровавую дорожку от самого горизонта до берегов бухты. Кровь искрится, расплывается на белесой воде, отражающей светлое небо.
На следующий день на том же «Смелом» отправляемся в обратный путь — на Кунашир.
В диспетчерской Южно-Курильского порта собрались рыбаки — колхозники, краболовы, моряки с пришедших судов. Обсуждаются перспективы разведки, которую ведет в местных водах специальное судно «Утес» — «ему предстоит выявить места скоплений креветок. Старожилы вспоминают, что несколько лет назад здесь ловили не только креветок, крабов, но и тоннами поднимали со дна гребешки — весьма распространенного моллюска. Чего только не делали из него: и сухую лапшу и консервы, и в жареном виде потребляли («Яичница — да и только!» — утверждал один рыбак). Гребешки — продавали и за границу. В те времена немало судов под иностранными флагами бросали якорь на рейде Южно-Курильска. Из створок раковины можно изготовлять пуговицы и другие поделки, мостить этим прекрасным материалом дороги. Рассказывают, что грязи на них не бывает, а ночью машина может идти, не зажигая фар — усыпанная белыми раковинами дорога будто сама светится.
Однако постепенно добыча гребешков заглохла.
— Мало мы используем богатства моря, — вздыхают рыбаки. — Консервные заводы работают сезонно, лишь когда ценная рыба идет. А ведь могли бы работать круглый год: нет сайры, есть навага, или корюшка, или крабы, или гребешок. Не надо брезгать и морской капустой — тоже кушанье отменное, если умело приготовить. Да мало ли других даров можно взять у моря!..
К вечеру разгулявшийся с утра ветер усилился. Расходились волны, грохочут у берега. Нагруженный ящиками с креветками малый рыболовный сейнер — МРС — идет к борту «Охты», готовящейся в рейс на Сахалин. МРС качается на волнах и, кажется, вот-вот черпнет бортом воды, но в последний момент принимает остойчивое положение.
«Охта», стоявшая на рейде, ушла под укрытие берега, но и здесь волны то растаскивают суда в стороны, то так прижимают друг к другу, что автомобильные баллоны, подвешенные к борту в качестве кранцев, превращаются в лепешки. Ящики перекидывают на «Охту», опускают в трюм.
Выбираю момент, когда суда сближаются и расходятся примерно на одном уровне, и прыгаю над черной грохочущей пропастью. Как старого знакомого, радушно встречает капитан Непочатов, в теплой каюте угощает чаем. Ночевать иду к «деду» — старшему механику Зонову.
Утром с удивлением выглядываю в иллюминатор. Вопреки прогнозам, сулившим нам восьмибалльный шторм, море спокойно, как стеклышко. Лишь иной раз ветерок сморщит воду, и вновь простирается зеркальная гладь до горизонта.
Только что проливом Екатерины мы вошли в Охотское море. Позади слева по борту в туманной дымке виднеется заснеженный конус вулкана Тятя.
Утро следующего дня застает нас на подходе к Сахалину. Вот уже показался на горизонте скалистый мыс Анива с маяком — одна из южных оконечностей острова. Как ни странно, но в заливе судно начинает изрядно покачивать — видимо, сюда доносятся отголоски шторма, бушующего в Японском море.
Чем ближе к Корсакову, тем оживленнее в море. Огромный лихтер идет с нами параллельным курсом, навстречу спешит во Владивосток дизель-электроход «Приамурье», справа по борту следует в Корсаков буксир с плашкоутами — везет лес и анфельцию, Два пирса Корсаковского порта, как протянутые нам навстречу руки, — кажется, Сахалин нас встречает с распростертыми объятиями…