— Чтобы подобная пища легко усваивалась, — серьезно объясняет нам один из наших марокканских друзей, — надо обязательно выпить зеленого чая. Мы долго изучали, что лучше всего содействует усвоению жирной и обильной мясной пищи, и выяснили, что это зеленый чай с мятой. Его заваривают так: в чайник кладут немного зеленого чая, много сахару, напихивают сколько влезет мяты и все заливают кипятком.
Действительно, этот чай после обеда вызывает приятное ощущение.
— Ни один араб, какой бы бедный он ни был, не может обойтись без такого чая, — объяснял другой.
— А как этот бедный араб питается, — поинтересовался я. — Он тоже съедает перед чаем такой обед?
— Нет, — был ответ. — Он питается обычно хлебом, овощами, кое-какими фруктами. Чая пьет очень много. Мясо ест очень редко.
Неквалифицированный рабочий (а в Марокко их большинство) получает 700 франков в день. Квалифицированный — 40 тысяч франков в месяц. А цены все растут. «Повышение цен на мясо на 40 франков за каждый килограмм», «Мы отметили значительное повышение цен на рыбу», «В отношении овощей сказать особенно нечего. Всегда легко найти овощи отличного качества, но цены имеют склонность чуть-чуть возрастать» — вот что я прочел в одном только номере одной только газеты («Курье дю Марок» за 21 октября), рассказывающем о рынках Феса и Мекнеса.
Мы вновь проделываем путь по лабиринту улиц Медины и наконец выходим через огромные ворота из этого странного города. Он позади. Перед нами рыжая степь, голые холмы, пыльная дорога…
На следующий день мы побывали в гостях у одного из богатейших людей Феса — Моккри. Отец его в прошлом паша Касабланки, дед — великий визирь многих королей, умерший в возрасте 110 лет. Сам Моккри не молод. Он живет в своем огромном, роскошном дворце в окружении бесчисленных слуг и приживальщиков. Дворец весь украшен мозаикой, бьют фонтаны в бассейнах внутреннего дворика, пустуют десятки парадных комнат. По вечерам дворец сверкает огнями. За электричество Моккри не платит. Французская компания подает его бесплатно, в благодарность за то, что дед Моккри когда-то предоставил компании кое-какие привилегии. Так, пустяки. Теперь компания выкачивает из Марокко миллионы.
Покидая Фес, мы заехали во дворец Эль Магриб, в котором жили многие поколения султанов и который они без конца достраивали. Дворец колоссален — это, по существу, дом, занимающий площадь в 90 гектаров! Бесконечные стены, коридоры, переходы, залы, внутренние дворики с бассейнами, сады с фонтанами… Сплошной лабиринт, некоторые строения которого относятся к XIII веку. Идешь и идешь, минуешь дворы, комнаты, молельни, а конца не видно!
Все покрыто тончайшей мозаикой, чудными каменными кружевами, резьбой по дереву, барельефными строками из Корана. Многие части дворца пришли в ветхость, разрушаются. В садах засохли цветы, опали листья, мозаика рассыпалась. Кое-где сейчас идут реставрационные работы. У выхода из дворца, там, где по бокам обширного пыльного двора вдоль тенистых каменных галерей разместились служебные помещения калифата, застыли в полудремоте старики с трубками в зубах.
Покидая этот дворец, последнюю достопримечательность, виденную мною в городе, я задержался у маленькой, похожей на пещеру лавчонки. На ее полках в беспорядке были расставлены дивные изделия из кованого железа — змеи, стрекозы, верблюды, фонари, подсвечники, жучки… Их с удивительным искусством изготовлял человек в бедной черной одежде, сидевший тут же. Он сам продавал свои фигурки. Мне захотелось купить маленькую стрекозу.
— Сколько она стоит? — задал я вопрос продавцу.
— Какая? — в свою очередь спросил он, глядя на меня большими черными глазами, в которых застыла печаль.
— Вот эта, — указал я на понравившуюся мне фигурку.
— Дайте мне ее в руки, — попросил продавец.
Взяв стрекозу и ощупав пальцами, он назвал цену. Продавец был слеп.
Я не мог прийти в себя от изумления. Неужели все эти чудесные железные миниатюры, тонкие и изящные, создавал слепец? Оказалось, что да. Печальный взгляд черных глаз не видел ничего. Даже сегодня, когда жаркое солнце слепило, отражаясь от белых стен дворца, для него была ночь.
— Берите, мосье, — сказал продавец, заворачивая мне покупку. — Это талисман, он приносит счастье.
Мне стало грустно. Как бы я хотел, чтобы счастье пришло наконец сюда, к этому слепому мастеру, к этим с утра до ночи склоненным портным, к этим искусным горшечникам, ваятелям по дереву, ко всем этим людям, что без устали, без перерыва трудятся в своих темных мастерских, на своих темных улочках, где даже ярким солнечным днем царит ночь.
Но на смену ночи всегда приходит день.
«Марокко» — это исковерканное европейцами слово «Мага-риб», что значит «закат». И действительно, долгое время над Марокко царили закатные сумерки. Не только название, но и жизнь страны исковеркали колонизаторы.
Это время прошло. Наступает рассвет.
Есть страна Тунис. И есть Тунис-город. По-французски они произносятся по-разному (в первом случае — Tunisie, во втором — Tunis). По-русски — одинаково.
Тунис-город — столица Туниса-страны.
Тунис — страна небольшая по сравнению с Марокко. Ее территория вчетверо скромнее — 100 тысяч квадратных километров, а население почти в три раза меньше — около трех с половиной миллионов человек.
Похожи обе страны. Порой приходится напрягать память: в Марокко я это видел или в Тунисе?
От Парижа, провожавшего нас сплошным дождем и туманом, до Туниса чуть больше двух часов полета. Хотя стоял ноябрь месяц, мы ждали жары. Тунис известен своей жарой. Позже товарищи из посольства рассказывали нам, что ртуть в градуснике, висевшем на солнце на стене посольского дома, дважды добирались до 60 градусов по Цельсию, и прибор лопался. Пришлось перевесить его в тень, там было «всего» 45 градусов.
Однако в день или, вернее, вечер нашего прилета особой жары мы не ощутили — обычный южный вечер у моря.
Город в пятнадцати минутах езды от аэродрома Эль-Акина. Отель — один из крупнейших — расположен в центре города, на авеню Бургиба. Авеню по существу бульвар. Вообще же зелени в городе мало. При полумиллионном населении в Тунисе приходится три квадратных метра зелени на человека.
Газета «Ля Пресс» сообщала: «Многие семьи с детьми живут в тесноте, в домах с патио (внутренний дворик) без воздуха и солнца. А в таких районах, как Мелассин и Гериш, 70 тысяч человек не имеют и одного квадратного метра на душу». Впрочем, сейчас намечен план, согласно которому на каждого жителя столицы будет приходиться 20 квадратных метров садов и парков. Уже теперь в центре города, на авеню Хабиб Тамер, разбит большой сад. А это лишь начало.
Надо заметить, что в Тунисе, получившем совсем недавно свою независимость, весьма старательно стремятся избавиться от всего, что напоминает тяжкие времена колониализма. Если в Марокко сплошь и рядом названия, вывески, объявления написаны только на французском, иногда на французском и арабском, то в Тунисе часто можно увидеть подобные надписи только на арабском языке. Многие улицы, площади, бульвары переименованы. Вот и главная магистраль города носит теперь имя президента страны — Бургиба.
Древние ворота, отделяющие европейскую часть города от арабской и называвшиеся некогда Французскими, ныне называются Морскими (лет семьдесят назад сюда доходила вода близлежащего озера, которая постепенно отступала все дальше, засыпаемая песками).
Тунис — город шумный и суетной. Беспрерывно движется поток машин, сквозь который ловко пробираются крошечные красно-желтые такси. Улицы заполнены народом. Людей, одетых в европейское, здесь гораздо больше, чем в Марокко, женщин с покрытыми лицами гораздо меньше. Целый день толпы молодежи, галдя, окружают входы в кино, недоступные им из-за непомерно высоких цен на билеты. В кафе восседают оживленно жестикулирующие люди.
Не успеешь выйти на улицу, как на тебя набрасываются чистильщики сапог. Они здесь тоже другие, нежели в Марокко. Там печальные и значительные, здесь — веселые и лихие.
— Мне не надо чистить ботинки, они и так блестят, — стараюсь я втолковать сверкающему белозубой улыбкой пареньку, который следует за мной неотступно, как тень.
— Это вам кажется, — шутит он, — через пять минут они запылятся.
— Но мне нечем заплатить. Я еще не разменял чека, у меня нет тунисских денег, — прибегаю я к последнему и, как мне кажется, решающему аргументу.
— Неважно, — парирует паренек, — я почищу вам бесплатно…
Приходится уступить, а долг отдать на следующий день. Но парень не горюет, хотя, судя по одежде, дела его неважны.
Народу пока еще туго приходится в этой стране, но он не горюет. Лучше еще потерпеть, но жить свободными, чем работать прислугой у французских хозяев, наживших капитал на твоей земле, твоими руками.
Мне много довелось беседовать с тунисцами. И надо было слышать, с какой гордостью произносят они слова «моя», «мое», «мои», говоря о своей стране. Для нас, советских людей моего поколения, не знающих, как это можно не быть хозяевами собственной страны, такие речи звучат порой наивно, но всегда вызывают теплое, радостное чувство.
«Когда мы добились независимости, мы оказались перед лицом нищеты, унаследованной от колониализма и многих веков упадка, — сказал в одной из своих речей президент Туниса Хабиб Бургиба. — Наши планы на будущее в значительной степени учитывают сотрудничество и энтузиазм всего народа…»
И это не пустые слова. Тунисский народ действительно с огромным энтузиазмом включился в новую жизнь. Общеизвестно, например, с какой решительностью борются тунисцы за изгнание со своей земли последних оккупантов, окопавшихся в Бизерте. Конечно, много еще трудностей и не все легко решается. Надо менять не только жизнь, но и изуродованное долгим порабощением сознание людей.
Мы едем в загородную экскурсию. Древним способом — деревянной сохой, привязанной к тощему верблюду, — обрабатывают крестьяне землю. Но теперь это их земля. Правительство раздало некоторым категориям крестьян землю — по десять гектаров на человека. Треть урожая земледелец берет себе, остальное сдает государству. Если он покажет себя добросовестным, честным, то через двадцать лет получит землю навсегда.