Если же заплыть вдоль рифов, туда, где камни крупнее и помещения становятся все обширнее и напоминают больше городские площади, можно увидеть и совсем уж крупную рыбу: лобана или светлого горбыля. Но только я собирался разглядеть что-то похожее на этих рыб, меня обязательно подводили либо очки, либо зажим для носа. Из-за них я не мог, как ни чесались руки, взяться за трезубец. Он так и остался в чемодане.
Пришла пора подводить итоги, отпуск оканчивался. Кроме первого, более сурово поучительного, чем радостного, опыта у меня был единственный трофей ракушка хищного моллюска — рапаны с оранжевым перламутром внутри и коричневыми черточками и пупырышками снаружи. Бывают редкие рапаны — крупные, с блюдечко; еще реже — закрученные не справа налево, а слева направо. Моя раковина была самой обыкновенной правшой и совершенно невзрачной, размером с самую маленькую солонку. Но если говорить откровенно, она и сейчас мне милее всех остальных, добытых позже рапан, крупных и со всяческими редкими отклонениями от скучной нормы. Когда ее приложишь к уху, она шумит гораздо отчетливее и заманчивее других ракушек. Хотя всем известно, что никакого шума моря в ракушках на самом деле нет.
Новая маска, которую я достал к следующему отпуску, буквально открыла мне глаза и развязала руки. Чувствую себя птицей, легко и свободно пролетающей над скалами, поросшими лесами, над ущельями и над равнинами, где песчаные ребрышки выстроились, как на гигантской стиральной доске, и на них играют зайчики — это от легкой ряби на поверхности моря и уловленного ею солнца. Я в Крыму, плаваю вдоль судакского песчаного пляжа. Глубина два-три метра. Поднимешь голову над водой — прямо напротив тебя вывеска «Шашлычная» и бетонная ограда набережной. Опустишь под воду =— под тобой, как пасущиеся козы, барабульки и в крохотных раковинках рачки-отшельники. Я, как птица, парю на самой границе этих двух миров, и солнце греет мне спину.
Пока же я ныряю на дно (всего два метра) и хватаю раковинку с рачком-отшельником, он прячется и затаивается. Его клешни устроены так, что правая, большая, чем левая, служит крышкой для раковины. Ушел рачок в дом и, словно дверью, закрыл вход клешней. Раковинка с лесной орех, а сам рачок не больше кузнечика, есть и совсем маленькие рачки — с муравья. Все они ползают в своих домиках по дну, хватают кого-то еще меньше себя. Барабульки по повадкам и расцветке похожи на речных пескарей, и рот у них усатый. Идут стайкой, ощупывают песок усиками и как бы раздувают его — кормятся. Подпускают барабульки вплотную и проявляют испуг только тогда, когда пытаешься их схватить, и то не уплывают далеко. Просто им некогда заниматься всякими ныряльщиками, лишь бы не трогали руками.
Если плыть вдоль берега судакской бухты на восток, участок песчаного дна становится уже. Он прерывается выходом глинистых сланцев и песчаников — это огромные плиты, торчащие из-под песка и обрывающиеся ступенями в глубину. На них поселились цистозира и другая водоросль — падина, по форме похожая на грибы лисички, только вороночки гораздо тоньше и бледно-лимонного цвета. Парю птицей над уходящими вглубь ступенями, заросшими кустами цистозиры, всюду по-прежнему играют солнечные зайчики. Что-то будет с моей легкого московского загара спиной?
Я уже знаю, что надо нырять к основанию тех последних ступеней, которые лежат на песке, образуя некоторый навес — карниз. Под карнизами чаще всего и происходят знакомства. Каменный окунь с коричневыми разводами на морде, с темными полосами поперек тела и большим голубым пятном посередине. Стоит в тени почти неподвижно: здравствуйте, очень приятно! Взлетаю к поверхности, набираю свежий воздух и опять на дно, пустяки — всего около трех метров. Заглядываю под карниз — пусто, а под следующий успею? Успеваю. Там коричневая головешка — целое полено. Как она странно обгорела. И зачем она здесь? Да это не полено, это такая скорпена — морской ерш. Ого! И взлетаю за воздухом. Спину щиплет уже не переставая. Часа два плаваю и все вверх спиной. Э, ничего не будет!
Вон между ступенями — ущелье. Нырну на дно, потом подберусь вдоль ступеней к ущелью и загляну в него самым осторожным образом, как бы нечаянно. Притворяясь обыкновенным купальщиком, даже такой неопытный охотник, как я, может достичь приличных результатов.
В этот раз я впервые сумел до конца выдержать роль незаинтересованного лица. Нырнул к основанию ступеней и, подвигаясь вдоль самой нижней, будто ненароком покосился в ущелье., Батюшки, три огромнейших лобана! Даже неудобно показывать руками, какие они были огромные, лучше скажу, что никогда больше я не видел таких крупных лобанов. Они спокойно пощипывали пушок водорослей с камней и плыли по ущелью мне навстречу. А я и не смотрел и смотрел, и делал вид, что не смотрю на них до тех пор, пока хватило воздуха. Сам же думал: ну, хватит знакомиться, нужно бежать за трезубцем. Вынырнул, еще раз нырнул и опять и не глядел и не мог наглядеться. В воде к тому же все кажется увеличенным в полтора раза. Ах, какие это были лобаны!
«Немедленно за трезубцем», — говорил я себе, подплывая к берегу. Но там, выслушав сочувственные восклицания по поводу моей спины, да и чувствуя сам нестерпимое жжение, понял, что сегодня, пожалуй, до трезубца не дойдет.
— Смазывайте простоквашей, — сказали мне в один голос из-под натянутого на палках тента пожилые супруги.
Судя по их слезающей кусками коже, совет был испытанный.
Весь остаток дня я пролежал на животе, а рыбак, хозяин дома, в котором я остановился, время от времени поливая мне спину простоквашей, объяснял, что рыбы сейчас у крымских берегов нет. Отошла рыба. Под влиянием его рассказов и солнечной лихорадки мне всю ночь снилось, что из моря ушла вода, а не рыба, и летаю я над сухими камнями, песком, и там ползают сухие рыбы. Я просыпался, смазывал спину новой порцией простокваши, и мне снова снилось, как вода отходит от берегов и мне негде применить свой трезубец.
С утра невольно пришлось прежде всего взглянуть на море. Оно было все таким же: набитым солнечными зайчиками и синевой. Спину мне еще, несмотря на простоквашу, драло основательно. Решил, что плавать в этот день не буду, а займусь сухопутной разведкой. Поговорю с рыболовами на Алчаке — так называется в Судаке гора на восточном мысе и прибрежные скалы под ней, лишь на всякий случай прихвачу с собой сумку с ластами, маской и трубкой. Может быть, мне станет легче, может быть, скажется, наконец, удивительная целебность простокваши.
В книжке «Судак», выпущенной Крымиздатом, про рыболовные свойства Алчака сказано: «Там на удочку попадаются бычки, ерши, налимы, зеленухи, окуни, горбыли». И все рыболовы из приезжих отдыхающих, усвоив эти сведения, не колеблясь отправляются к Алчаку, начиная делать пробные забросы уже на далеких подступах к нему. С ними-то я и встретился сначала. Новички были полны энтузиазма и охотно первыми вступали в разговор, из которого вытекало, что пока, кроме морских собачек, им ничего не попадалось. Но вот на Алчаке… и следовала вышеприведенная цитата.
Ближе к горе все чаще попадались молчаливые, неприветливые рыболовы. Чтобы получить сведения у них, уже требовался специальный подход. Нельзя, например, остановившись за спиной рыболова, спросить: «Ну, как!» Или задать этот же вопрос, присаживаясь справа от рыболова. Тут уж вам не помогут никакие самые вежливые формулировки. Садиться можно только слева от рыболова и несколько сзади и ни в коем случае не ближе к воде, чем поместился он сам. Чем дольше будет пауза, тем лучше. Рыболов должен к вашему присутствию притерпеться или поверить, что вы сами неравнодушны к рыбалке или знаете толк в местных рыбах. Вот тогда и начинайте разговор, лучше с какого-нибудь незначительного замечания.
Оказалось, ближе к Алчаку и на самих алчаковских камнях сидят не новички, а рыболовы, проведшие здесь уже добрую половину своего отпуска и не видавшие в глаза ни одной рыбы, кроме морских собачек. И они прямо-таки с какой-то фанатической убежденностью развивали передо мной версию моего хозяина о великом отходе рыб от крымского побережья. То же самое говорили и местные ребята, которые перемежали шумным купанием свои бесплодные попытки выловить что-нибудь из-под Алчака, кроме морских собачек. Только один из них посмеивался, слушая объяснения приятелей, Я подмигнул ему.
— А ты, небось, знаешь, что рыба никуда не уходила?
Он кивнул и гордо показал самодельную маску. Я вытащил из мешка свою, и мы немедленно стали друзьями с судакским школьником Сережей. Он назывался потом Сережа Первый, потому что у нас появился еще один друг — Сережа Второй, но это случилось только через несколько дней. Пока же мы с Сережей подробно выясняли обстановку.
Его сведения еще более оптимистичны, чем мои. Сережа, не стесняясь, показывает размеры встреченных им под водой рыб, иногда ему не хватает даже распахнутых рук, и он делает три-четыре шага, критически оглядывается: «Вот такой, может, чуть-чуть побольше». И в голосе его звучит самое искреннее восхищение. Я округляю глаза и прищелкиваю языком. Наша охотничья дружба крепнет с каждым словом, И мы переводим ее еще и на деловую основу: заключаем устное соглашение о совместной добыче крабов тут же, под Алчаком, и немедленно.
План операции предлагает Сережа: я ныряю первым и, достигнув дна, осторожно отворачиваю в сторону один из больших камней. Мой компаньон успевает поднырнуть в следующий момент, чтобы схватить краба, который наверняка обнаружится под камнем. Что ж, отворачивать камни — посильная для меня работа, и я охотно уступаю Сереже требующее меньших физических усилий схватывание крабов. Интересно, а не может ли это хватание последовать со стороны краба, или будет вдруг обоюдным: Сережа схватит краба, а краб Сережу? Придется ли мне тогда тоже схватить кого-нибудь из них? Размышляя таким образом, я взялся за ворот рубахи, чтобы стащить ее через голову, но тут же был остановлен «резкими болевыми ощущениями в области спины». Выражаясь менее изысканно, мне показалось, что вместе с рубашкой я сдираю с себя не только кожу, но и все остальное до самых костей.