Рассказывать о Варшаве, о Польше можно бесконечно, ведь бесконечно интересна всякая страна, всякий народ. Я не рассказал и десятой доли того, что увидел, хотя почти все увиденное заслуживает рассказа. Я не пытался сделать из этих записок толстую книгу с датами, цифрами, таблицами, логическими выводами и обобщениями, вряд ли это нужно. Все это есть в справочниках. Статистические сведения о росте промышленности, торговых связях и прочем можно читать как интересный роман. Я же попытался хоть немного рассказать о Польше, о наших ближайших соседях, у которых чувствовал себя как дома, и о том, что сумел увидеть за год.
Джеймс Дуайер[61]Королева песни
Издавна Даллины и Оранморы были люди разные. Каждый мужчина из рода Даллинов за последние триста лет умирал в своей постели. Многие из них в старинном доме Даллинов на улице Мэри-ле-Порт в Бристоле или в прекрасном особняке, который построил Генри Даллин, награжденный орденом за «услуги, оказанные им городу Бристолю». Даллины считали себя бристольцами «чистейшей воды» и признавали только Бристоль, другие города для них как бы не существовали вовсе.
Оранморы на протяжении столетий служили морю. Бристоль был их родным портом, но кости многих из них рассеяны по всему свету. Одного из рода Оранморов похоронили в морской пучине Тускароры, самой глубокой могиле для моряка. Другой, Элиа Оранмор, капитан клипера «Белтед Уилл», нашел вечный покой у берегов Явы, убитый свалившейся реей. Корабль лежал в дрейфе, пока проходили похороны. «Белтед Уилл» держал курс из Фучжоу в Лондон с тысячью двумястами тонн чаю нового сбора. Потом был еще Рыжий Гью Оранмор, капитан «Претти Полли», о котором до сих пор вспоминают в Плавучей гавани. Он бросился за борт, спасая двух пьяных матросов неподалеку от мыса Санта-Мария, и держал их на поверхности воды, пока не подошла шлюпка. Затем, прошипев заплетающимся от холодной воды языком «мерзкие животные!», Рыжий Гью погрузился в пучину, и больше его не видали.
И так как Даллины были сухопутные жители, а Оранморы — скитальцы морей, то парень и девушка, Гью Оранмор и Френсис Даллин, стоявшие однажды июльским вечером у холма Кингс Уэстон, были весьма опечалены. Они крепко пожимали друг другу руки, прощаясь навсегда.
Оранморы и Даллины устроили им это свидание. Отец и мать Френсис были против ее дружбы с Гью; родителей Гью это возмущало. Начались бесконечные свары, тянувшиеся месяцами. Происходили встречи, горячие споры, сыпались грубые слова, дело доходило до кулаков.
Гью Оранмор, конечно, держался традиции Оранморов. Он был слугой большой воды. Третий помощник капитана, прекрасный моряк, уверенный в том, что со временем будет капитаном. Шести футов ростом, крепкий и мускулистый, красивый парень, на которого невольно засматривались девушки, когда он проходил по улице. Но для семьи Френсис этого было недостаточно. Френсис Даллин ждало нечто большее, нежели судьба жены моряка. Гораздо большее. Френсис была самой красивой девушкой, какую только можно было отыскать на всем протяжении от Эвона до Эмсбери. И к тому же она обладала голосом, золотым голосом.
Там, в Лондоне, знатоки с тонким слухом, которые скрупулезно разбираются во всех звуках, производимых гортанью, с изумлением слушали пение Френсис Даллин. И тут же несвязно бормотали свои пророчества. Наступит день, когда имя Френсис Даллин будет стоять высоко в списке певчих птиц. Очень, очень высоко. Конечно, сначала последуют годы учения. Рим, Милан, Мюнхен.
Рим, Милан, Мюнхен! Ни порта, ни корабля! Города, удаленные от моря, города, которых никогда не целовала волна большой воды. И голос, который будет доставлять наслаждение миллионам, необходимо охранять от туманов, сырости и холодных ветров. Было бы преступлением подвергать его риску. Просто преступлением. Старый Джон Даллин, отец Френсис, выразился именно так при личном разговоре с Гью Оранмором. «Просто преступление, сударь! — сказал старый Джон, и, говоря это, он заплакал. — Вы должны это понять! Вы… вы ведь только простой матрос. Ради бога, прошу вас, оставьте мою дочь в покое».
И вот сейчас у холма Кингс Уэстон состоялась их последняя, прощальная встреча. Две рыжеватые белочки наблюдали за ними и немало удивлялись их молчанию. Ни слова не было сказано.
Вот они уже расстались. И вдруг Гью Оранмор вернулся назад и опять схватил девушку за руки. Поднес их к своим губам. И затем нехотя отпустил их. Он нагнулся вдруг и поднял с земли сосновую ветку с двумя небольшими шишками. Совсем зелеными, недоразвитыми шишками. Он оторвал одну из них и быстро сунул ее в руку девушки.
Френсис слегка вскрикнула от боли, но шишку не уронила, резко повернулась и побежала к автомобилю, стоявшему в кустах. Старый Джон Даллин сидел в машине. Поджидая дочь, он неоднократно повторял эти слова: «Просто преступление!» Этим он пытался убедить себя, что поступает правильно.
Прошли годы, наполненные событиями. Гью Оранмор делал успехи. Второй помощник капитана, первый и затем — капитан. Неважный корабль достался ему, но все-таки — корабль. Некрасивое, с облупленными боками судно, подбиравшее всякие остатки грузов в отдаленных портах. Копра, ротанг[62], сырой каучук, капок[63], сандаловое дерево, тиковое дерево, фосфат, лак и сырые кожи.
Новости с родины Оранмор узнавал из писем, ожидавших его в конторах агентов в отдаленных частях света. В уединенных портах Малайи, в хижинах из пальмовых листьев, ютящихся на краю джунглей, в торговых факториях.
— Письмо вам, капитан. Лежит здесь уже недель шесть.
Время от времени словцо о семье Даллинов. Редкие писульки от родителей.
«Особняк Даллинов на Клифтон-Даун забит. Семья где-то на континенте. Не знаю точно, где именно. Как будто в Милане. Говорят, Френсис стала известной певицей. Выступает якобы в крупных театрах. Но Даллины всегда ведь любили похвастать…»
Вырезка из бристольской газеты. Не мог установить, кто ее прислал. Получил ее в Бангкоке. Выступление Френсис Даллин в Лондоне.
«Восторженный прием… Чудесный голос… Критики очарованы…»
Гью Оранмор, шагая по Сапратум-роуд, направляясь к себе на корабль, припомнил слова старого Джона Даллина. «Просто преступление!» — сказал тогда старый Джон. Конечно, он был прав. Гью Оранмор рассмеялся горько. Его корабль «Кастелламаре» находился в ту минуту в Менаме, грузился кожами. Сырыми кожами!
Кожи вонючие, как сера в аду,
Но агент говорит: запах приятный!
Кожи и золотой голос! Концерт на палубе корабля, груженного сырыми кожами! Чудесные песни, которые могут слушать лишь эти обливающиеся потом труженики-матросы!..
Оранмор разорвал вырезку и пустил по ветру клочки.
Корабль «Кастелламаре» держал курс в Европу. На его мостике — капитан Гью Оранмор. Прекрасный моряк. Грек, директор пароходной компании, которой принадлежал корабль, не раз упоминал его имя на заседаниях правления. «Очень хороший парень Оранмор, — говорил грек. — Не пьет, не знается с женщинами, работает как черт. Парень хоть куда!»
Качаясь на волнах Индийского океана, корабль все шел и шел вперед. Пряные запахи Цейлона он заглушал своей мерзкой вонью. Капитан Оранмор, стоя на мостике, время от времени вынимал из кармана небольшую сосновую шишку и жадно нюхал ее. Видения вставали перед ним. Видения у холма Кингс Уэстон в тот летний вечер. Солнечные лучи на закате ласкали, словно нежная рука. Ее голос. Конечно, он был золотым! «Прощай, Гью прощай!..»
С трудом продвигались по Красному морю. Проходили Суэцкий канал. Лоцман проклинал вонь. Арабы, стоявшие на песчаном берегу, отодвигались подальше, когда мимо проходил «Кастелламаре». «Просто преступление!» сказал старый Джон Даллин.
— Что у вас в трюме — трупы? — спросил склонный к юмору агент в Порт-Саиде.
— Кожи! — отрезал Оранмор. — Кожи для Неаполя, черт тебя побери!
Гью Оранмор провел утро, осматривая руины Помпеи, пока разгружали «Кастелламаре». После обеда в тот же день он отправился в Посилипо. Чувство одиночества вдруг охватило его. Крики уличных разносчиков и нищих раздражали.
Он проходил вдоль Порто-гранде, потом свернул на Пиацца дель Мунисипио. Вдруг что-то сверкнуло у него перед глазами. Что-то ярко-желтое и красное. Афиша! Наклеенная на круглое брюхо киоска. Яркая, кричащая, сырая, но для Оранмора прекраснее, чем любая картина Тернера[64].
Ее имя! Ее имя, выставленное напоказ всему свету. Красными буквами на желтом фоне! СИНЬОРИНА ФРАНЧЕСКА ДАЛЛИН! Френсис на итальянский манер, но ее имя! Несомненно!
Буквы росли и росли, пока Оранмор глядел на них. Они расширялись и удлинялись. Их уже словно заволокло туманом. Они умчались поверх крыш домов вдаль, к заливу.
Оранмор вдруг очнулся. Буквы приняли прежнюю форму и стали на свое место: СИНЬОРИНА ФРАНЧЕСКА ДАЛЛИН!
Итальянский язык Гью знал слабо, но текст афиши с ее именем был ему ясен. Френсис Даллин выступала в этот вечер в театре Сан-Карло! В роли Маргариты из «Фауста»! Она будет петь в большом театре, вмещающем пять тысяч человек!
Гью Оранмор быстро зашагал по улице Мунисипио. Яркие краски мелькали у него перед глазами. Слух наполнился музыкой. Аромат цветов доносился до него. По улице Сан-Карло он подошел к театру. Протолкался сквозь толпу, собравшуюся под аркой и шумно что-то обсуждавшую. Во рту у него пересохло, когда он очутился у кассы. Легкая дрожь охватила его.
— Uno biglietto.
— Stasera, signore?[65]
— Stasera? Сегодня вечером? Ну конечно, сегодня! Что он — совсем дурак, ничего не понимает?