Он указал на афишу напомаженному карлику, сидевшему в кассе, и прочитал:
— Signorina Francesca Dallin.
— Si, si, signora. La signorina Ynglesa![66]
Карлик повел глазами и облизал жирные губы.
— Очень красивая, — пробормотал он. — Очень красивая. Да, да!
И он поцеловал кончики своих пальцев.
Гью Оранмор не входил в театр, а, казалось, летел на крыльях. До него доносились слабые звуки невидимых музыкальных инструментов, мелодично отзывавшихся в его душе, и он с каким-то содроганием переступил порог храма песни.
Черноглазая девушка протянула ему программу и застыла в ожидании. Гью сунул ей в руку бумажку в пятьдесят лир. Она нервно стала искать сдачи, по он махнул рукой. Девушка, спотыкаясь, зашагала вдоль фойе со слезами на глазах: мать ее была больна, и она не знала, откуда взять денег.
Своим подругам — билетершам — она указала на Оранмора. Святая Урсула, несомненно, послала ей этого великана, этого красивого англичанина! Si, Si!
Неприятный приглушенный шум, висевший в воздухе, наконец оборвался: она появилась на сцене. Ее голос мгновенно покорил Оранмора, голос, от которого задрожало все его существо. Затаив дыхание, он внимал ее свободно лившейся песне. Снова видения встали перед ним. Окрашенные в пурпур миры, проносившиеся в бесконечном пространстве, миры, которые рассыпались морской пеной перед его глазами.
Замерли последние звуки. Сидевшие в партере, рядом с Гью Оранмором, задвигались, и это вывело его из оцепенения. Человеческая волна понесла его к выходу и вытолкнула в теплую неаполитанскую ночь.
Вслед за другими он устремился к артистическому подъезду. Поверх голов многочисленных зрителей он увидел ее, стоявшую на каменных ступенях. Лицо ее было освещено электрическим светом, и на одну секунду она задержалась, чтобы взглянуть на человеческое море внизу.
Гью показалось, что она посмотрела на него. Колени его задрожали. Он что-то пробормотал. Затем выкрикнул ее имя, но его слова потонули в рукоплесканиях толпы. Словно юная королева, спустилась она по ступенькам и направилась к поджидавшему ее автомобилю.
Гью обозвал себя дураком, когда бросился вслед за автомобилем. Ее имя звучало у него в ушах, пока он бежал: весь Неаполь говорил о ней.
Она остановилась у Бертолини. Оранмор стоял в парке Грифео и глядел на окна гостиницы, размышляя о том, какой из этих освещенных прямоугольников обозначает ее комнату. А слова ее песни были подобны золотым плодам гранатового дерева, пронзавшим ночь…
Он бродил по улицам до утра, пока не открылся рынок. На рынке он купил букет огромных ярких роз, изливавших чудесный аромат. И отыскал также пучок сосновых шишек: какая-то старуха насобирала их на склонах Камальдоли. Трогательный маленький пучок шишек…
Встретив на рынке веселого, подвижного мальчугана, он поручил ему доставить розы и шишки в гостиницу. Приношение от неизвестного лица. Без карточки…
Мрачный, с болью в сердце вернулся он в порт.
Два часа спустя капитан Гью Оранмор на своем «Кастелламаре» вышел в море, держа курс на юго-восток в погоне за грузами. Аден, Бомбей, Мадрас и другие жаркие отдаленные порты.
В этом человеке жили два Оранмора. Один — практичный морской капитан, который заполнял свою жизнь морскими картами, логарифмами, знанием песчаных отмелей, приливов и морских течений. Другой — безрассудный, романтически настроенный парень, который смотрел на сосновую шишку и отдавался своим мечтам.
«Послушай, — говорил практичный Оранмор, — ты в самом деле думаешь, что она тебя помнит? Представь себе ее, окруженную импрессарио, галантными кавалерами, артистами, художниками, людьми высокой культуры! А ты кто, черт возьми? Шкипер старой грязной посудины, которая смердит, как разработки гуано в Чили! Ты имеешь дело с вонючими кожами, а она — королева песни!»
«Но она помнит меня! — воскликнул Оранмор-романтик. — Помнит! Помнит!»
«Ты безумец! — отвечал другой. — И я должен тебя сейчас покинуть. Становлюсь на вахту… Черт возьми, как швыряет это старое корыто!.. Но придет время, и я получу настоящий корабль…»
В конторе агента у бухты Колльер в Сингапуре Гью Оранмора ждало письмо от матери. В нем находилась записка, предназначенная ему и присланная в адрес отца. Записка, отправленная из Неаполя. Неаполь!
Глазами искал он уютный уголок. Быстро зашагал по набережной в сторону аллеи Коннот, крепко сжимая в руке голубой конверт.
Раз десять посмотрел на адрес, читая вслух:
«Англия, Бристоль, Дольфин-стрит,
м-ру Уильяму Оранмору для капитана Гью Оранмора».
Она знала, что он получил корабль! Да, да, она знала это. И написала на конверте — «капитану»… Он покраснел, взглянув в сторону пристани Джонстона, о бока которой терся его облупленный корабль.
Не может быть, чтобы она когда-либо видела «Кастелламаре»! Нет, нет!
В тихой аллее он развернул записку. Отчетливый почерк, круглые, тщательно выведенные буквы. Он пожирал глазами слова:
«Сегодня утром я получила букет роз и сосновые шишки, Гью Оранмор! Несомненно, это от вас!.. Около служебного входа у меня мелькнула безумная мысль: я видела ваше лицо в толпе. Действительно ли то были вы? Вы были? Вы?»
Ее письмо превратилось для него в чудесный сонет. Музыка звучала в нем. Снова и снова напевал он слова: «Сегодня утром я получила букет роз и сосновые шишки, Гью Оранмор! Несомненно, это от вас!..»
— Очень хороший парень Оранмор, — повторял директор грек. — Не пьет, не знается с женщинами, работает как черт. Парень хоть куда. Дадим ему корабль получше.
Капитан Гью Оранмор получил «Бандунг», старшего брата «Кастелламаре». Такой же грязный, такой же старый, но с большей вместимостью брюха.
— Ты еще совсем молодой человек, — сказал грек. — Но ты любишь трудиться. Придет время, и ты получишь большой красивый корабль. Корабль Мечты…
Оранмор не любил грека, но слова директора запали ему в душу. Со временем он получит Корабль Мечты! Со временем! Корабль столь же веселый, как морская яхта «Марино Фальеро». А пока он будет плавать на «Бандунге». От Марселя до мыса Доброй Надежды. Калао, Сидней, Левука, Банджермасин, Пенанг. Вокруг света и обратно. Набить грузом «Бандунг» до отказа — и в добрый путь! Скрежет лебедок и скрип снастей. Жара, грязь, дым. Бесконечные разговоры, споры… Но перед мысленным взором капитана Гью Оранмора маячил Корабль Мечты. Стоять на мостике в мягкие теплые ночи. Плыть по небесному фарватеру. Заходить в порты на всем протяжении Млечного Пути…
В сожженных солнцем портах он покупал лондонские газеты, превращавшиеся в тряпки в ожидании покупателей. У себя в каюте он дрожащим пальцем водил по столбцам, отведенным музыке.
Время от времени он находил в них сообщения о Френсис. Она выступала то в одном храме Орфея, то в другом. Милан, Париж, Берлин. Критики прочили блестящее будущее. Оранмор, читая этих критиков, втайне молился, чтобы их пророчества сбылись. Их щедрые похвалы глубоко его трогали.
Иногда ему попадались фотографические снимки Френсис Даллин. Бережно вырезал он их и вставлял в рамки. И она плыла с ним вместе по фосфоресцирующим морям при легком бризе и в опасные дни шторма.
Порой он казался самому себе безумцем. Однажды «Бандунг» по заливу Бенин вошел в Лагос. Оранмор купил экземпляр «Comedia» и нашел в нем извещение:
«Мадемуазель Френсис Даллин, очаровательная английская артистка, исполнит роль Джильды из оперы „Риголетто“ в театре „Grand-Opéra“ во вторник 21 января».
Со всей тщательностью Гью Оранмор принялся вычислять разницу во времени между Парижем и заливом Бенин. Он точно установил, когда она должна появиться на сцене. Проверил это двадцать раз.
Он поджидал в своей каюте. Поджидал ее выхода. Оранмор закрыл глаза, когда минутная стрелка на его часах подползла к точке, обозначавшей время ее появления на сцене, в городе, отстоявшем от него на расстоянии двух тысяч миль, если считать по прямой… Легкое покачивание судна стало еле заметно… Тишина спустилась на мир… Тишина, навеянная с севера. Пронесшаяся над Провансом, через Пиренеи, Средиземное море, через пустыню Сахару, и опустилась на грузовой корабль в заливе Бенин!
Тишина, порожденная любовью! Любовью преданной и всесильной.
И в этот огромный телескоп, созданный любовью, он увидел ее! Увидел во всей ее красоте! Услышал ее голос. Дрожащие нити золотого звука окутали и вознесли его высоко…
Громкие рукоплескания замерли при стуке костлявых суставов в дверь его каюты.
— Первый помощник шлет вам, сэр, свой привет и просит подняться к нему на капитанский мостик.
Наступил день, когда однажды в зимнюю пору грузовой корабль, омытый водами семи морей, вошел в устье Темзы. Истощенный капитан наблюдал, как пришвартовывался корабль, затем стер с лица влагу от тумана и поспешил в каюту побриться и сменить одежду. А пока послал молодого буфетчика за такси.
Капитан Гью Оранмор сидел в огромном зале Ковент-Гардена. Нервно наблюдал он за прибывающими зрителями. Они заполняли зал, и их белые лица казались вылепленными из снега масками. Буржуазия, упитанная, благополучная, оплот благопристойности. Выводок Мидаса[67], украшенный брильянтами и лисьими хвостами. Изящные, пропитанные духами женщины с кошачьими повадками.
Гью Оранмор ждал с такой душевной жаждой, что становилось больно. С жаждой, от которой в его немигающих глазах вспыхивали огоньки. Но вот, когда нетерпение превратилось в нервную пытку, появилась она.
Он, Гью Оранмор, был Рудольфом[68], к чьей двери она подошла! То был он, кто предложил ей воды и вина! Он, который зажег ей свечу и отыскал ее ключ! И она пела только для него!..
Потом он бродил по городу. И здесь и там, на углах безмолвных улиц, он слышал ее голос! Он изливался на Гью, как тончайший аромат розы!..