Он сразу ринулся на Оранмора и его людей. Матросы взвыли и кинулись врассыпную. Он опрокинулся на нос, когда корма старого судна внезапно бешено вздыбилась, и затем с такой силой ударил в борт, что вздрогнул весь корабль.
Оранмор заметил, что один матрос не убежал, а остался рядом с ним, выжидая удобный момент. Коренастый парень, вступивший на корабль в Макассаре, так же как и Оранмор, понимал, что котел надо одолеть и как можно скорее.
Обезумевший «носорог» начал не на шутку крушить корабль. Он приналег на палубную подпорку, мешавшую его прыжкам. Стальная подпорка согнулась от его ударов. Котел рассвирепел, встретив сопротивление. Он откатился назад и со страшной быстротой снова нанес удар. Подпорка была сорвана с плиты, прикрепленной к палубе наверху.
Оранмор закрепил петлей троса трехфутовый лом и бросился к котлу. Чудовище на миг замерло на месте. Оранмор подскочил к жаровому отверстию в котле, матрос из Макассара был с ним локоть к локтю. Он сунул лом в брюхо чудовища и повернул его наискось к отверстию.
Котел оказал сопротивление. Чудовище снова покатилось по трюму. Матрос и капитан уцепились за стальной трос. Но, катясь быстро, котел отбросил их, словно клочки ленты, поднесенные к работающему электрическому вентилятору!
Котел кружил и кружил их, катаясь по трюму. Он ударялся о стенки корабля, ослабляя хватку моряков, пока не отбросил их в сторону. Чудовище попыталось броситься назад, словно намеревалось раздавить капитана и матроса, но Оранмор уже вскочил на ноги, крепко держась за трос. Его крик пронзил рев бушующего шторма:
— Закрепите трос, вы, трусы! Закрепите его вокруг столба! Дружно!
Но котел нанес последний удар. Сделав небольшой крен, он прижал к стенке коренастого матроса, не успевшего отскочить…
Гью Оранмор подхватил тело, прежде чем котел мог прижать его еще раз. Шатаясь и держа раненого на руках, он отошел подальше. Красный дьявол оставил след в последнюю минуту своей свободы…
С трудом Оранмор добрался до капитанского мостика. Зловещий желтый свет, озаривший небо на востоке, дал ему возможность разглядеть Френсис Даллин. Она пробралась сюда из своей каюты и наотрез отказалась вернуться назад. И тогда второму помощнику пришлось для безопасности привязать ее к поручням на мостике.
Оранмор кинулся к ней. При этом странном, причудливом свете он глядел ей в лицо. Губы ее шевелились, а в больших черных глазах, в которые он смотрел, светилась безграничная радость. На мгновение, когда он склонился над ней, дьявольский ветер прекратил свой волчий вой, и он услышал ее голос! Она пела! Пела песнь триумфа! Пела ему, как обещала когда-то! Шторм вызвал нервную силу, которой нужно было найти выход. И она запела!..
Френсис Даллин протестовала, когда Оранмор знаками показал ей, что отнесет ее назад в каюту. Она твердо ответила, что останется здесь: ей хотелось быть возле него. Он плотно закутал ее в дождевик и занялся своими делами. «Силвер Игл» не могли победить никакие морские бесы, поскольку им противостояла храбрость человека. Что о нем сказал грек? Придет время, когда он получит Корабль Мечты. «Силвер Игл» стал теперь Кораблем Мечты! Ослепительной мечты…
Утро наступило, и «Силвер Игл», помятый и побитый, но торжествующий плыл по мрачному морю, держа курс на Донгалу. Он храбро выдержал борьбу. Моряки на цыпочках ходили вокруг койки, на которой умирал матрос, и шепотом говорили о капитане. Господи, какая сила, какая выдержка! И ничто его не пугает! Снова и снова рассказывали они о его борьбе с сорвавшимся с цепей котлом, о том, как он сумел укротить это чудовище.
Капитан Гью Оранмор подошел к двери каюты, куда он часа три назад отнес любимую женщину. Он постучал и, когда Френсис Даллин появилась на пороге, сказал ей:
— Матрос, который был ранен этой ночью, умирает. Спойте ему, Френсис! Спойте! Он был храбрым человеком.
Не говоря ни слова, она последовала за ним. Прошла вместе с ним на полубак. Стоя подле койки, на которой, тяжело дыша, лежал умирающий матрос, и держась за руку Гью Оранмора, чтобы крепче стоять на ногах, Френсис Даллин запела:
Прощай, моя родина! Север, прощай,—
Отечество славы и доблести край.
По белому свету судьбою гоним,
Навеки останусь я сыном твоим!
Прощайте, вершины под кровлей снегов,
Прощайте, долины и скаты лугов,
Прощайте, поникшие в бездну леса,
Прощайте, потоков лесных голоса[72].
Чудесный голос заполнил весь тесный полубак. Он осиял темные углы радостным светом, утолявшим боль умирающего… Матросы с неописуемым удивлением слушали певицу. Им никогда не приходилось слышать ничего подобного. Ее голос возвышал их, пробуждал в них что-то неизъяснимое, срывал грязь и накипь с их бедных, изголодавшихся душ и уносил на мгновение в царство мечты…
Раненый матрос умер с улыбкой на лице. Гью Оранмор утешал плачущую женщину.
— Он прожил большую жизнь, — сказал он. — Жизнь, за которую всегда боролся. И он любил эту жизнь до последней минуты…
— Но, Гью, дорогой, страшно умирать так… как умер он. Без друзей! Один!
Ее голос превратился в тихий шепот.
— Мы умрем вместе… — сказал он, крепко обнимая ее. — Да, вместе! Когда-нибудь в ночную пору, когда морская стихия победит нас, мы умрем вместе, моя возлюбленная! Но этот день еще так далеко-далеко!
Борис НосикОт Дуная до Лены
Из Килии я отправился на «Белинском» вниз по Дунаю, в Вилково, догонять караван экспедиции. Солнце уже садилось, воды мутного весеннего Дуная спокойно бежали за бортом, и мне тоже сразу стало как-то спокойнее. Я даже вспомнил, что еще ничего не ел в этот суматошный день, который начался в Москве и после стремительного аэрофлотовского броска продолжался в Одессе и Килии. В ресторане «Белинского» я, к своему удивлению, увидел знакомых журналистов. Встреча эта их тоже очень удивила, потому что они ехали в командировку в Вилково и не предполагали, что кто-нибудь еще может придумать такой заманчивый маршрут. Но они еще больше удивились, когда узнали, что я вовсе и не в командировке, а поступил матросом в перегонную экспедицию и теперь буду плавать до самой осени — перегонять речные суда, и хочу пройти от Дуная до Лены.
— Что ж это за экспедиция такая? — спросили мои знакомые и стали морщить лбы, мучительно соображая, как это отсюда можно попасть на Лену. Я не стал особенно важничать, хвастая своим знанием географии, тем более что сам-то всего неделю назад как следует изучил все это по карте, а просто рассказал про экспедицию, которая перегоняет новые речные суда в реки Средней России, Севера и Сибири через Черное и Азовское моря, по Дону, Волго-Дону, Волге, Северо-Двинской или Мариинской системе, то есть по Сухоне и Северной Двине или по Шексне, Ковже, Вытегре, Онежскому озеру, Беломорско-Балтийскому каналу и Белому морю до Архангельска, а там по Северному морскому пути — Баренцеву, Карскому и морю Лаптевых, и затем до Енисея, Лены, и дальше до Колымы…
От такого маршрута у моих знакомых дух захватило, а потом один из них недоверчиво спросил:
— Как же так: на речных судах — и через море, потом ведь там дальше льды… Что это, «Кон-Тики», что ли, какие-то?
— Причем тут «Кон-Тики», — вступился я за экспедицию с таким видом, будто все эти годы только и занимался что перегоном судов, а не корпел где-то в редакции на девятом этаже, — это, брат, важнейшее экономическое мероприятие. Самый эффективный метод снабжения рек новыми судами. Ведь у нас большинство судов строится сейчас на юге и западе страны или же за границей по нашим заказам. А Сибири очень нужны суда, там флот за семилетку должен увеличиться вдвое. В общем, о Сибири вы сами все знаете. Экспедиция спецморпроводок как раз и перегоняет суда к местам приписки. Одним только Северным морским путем многие сотни судов перегнали, и по другим путям еще столько. Вот… А вы говорите — «Кон-Тики».
— Нет, ну мы просто к тому, что все-таки риск…
— Да, плавание сложное. Но у нас и народ опытный… Совершенная техника… Конечно, известная доля риска есть, — согласился я скромно.
Но, по совести говоря, я тогда не особенно верил в это. Ну что там за риск на современном судне? Дело в том, что сам-то я первый раз в жизни собрался в плавание. Ну, а кто в море не бывал, тот и горя не видал…
В Вилкове дружелюбный и не очень занятый прохожий взялся проводить меня до рейда наших судов. Вдвоем мы и отправились путешествовать по этому удивительному городку, который часто называют украинской Венецией. Не знаю, действительно ли так красиво в Венеции, но Вилково мне очень понравилось. Вместо улиц в этом маленьком рыбацком городке довольно широкие каналы-ерики, вместо тротуаров узенькие мосточки-кладочки, иногда только в одну-две доски. Кое-где они довольно ветхие, так что, если попадался кто-нибудь навстречу, приходилось прислоняться к штакетнику забора, и тогда из садочков, в которых прячутся рыбацкие домики, особенно явственно доносилось благоухание роз и виноградного листа, вина и жареной рыбы.
На берегу, против рейда судов, я простился со своим провожатым и стал ждать перевоза вместе с большой компанией моряков, которых я с любопытством разглядывал. При первом знакомстве они показались мне отчаянно лихой и бесшабашной вольницей; формы никто не носил, одеты были все очень тщательно, но как-то разношерстно: тут можно было увидеть и морские клеши, и плечистые пиджаки сельского пошива, и костюмы из последнего номера журнала мод; здесь были семнадцатилетние пацаны, и могучие «дядечки» средних лет, и седовласые «сорокоты»; здесь окали по-вологодски, выпевали по-южному, сыпали десятками каких-то неслыханных флотских, армейских и местных, бессарабских, словечек. Моряки показались мне здоровыми, загорелыми, такими разными и все-таки чем-то похожими друг на друга. Впечатление это рассеялось впоследствии, и, может, поэтому я так и не мог вспомнить потом никого из первых своих знакомцев, кроме радиста Кузьмы, который стал моим другом. В тот памятный вечер он отвел меня в сторону и долго и трогательно уговаривал никогда, никогда в жизни не пить, а потом вдруг прочитал мне на память строк пятьсот из Есенина.