Не знаю даже, чего я ожидал от Диксона. Просто всю жизнь слышал: Диксон, Диксон… Тысячи километров проходят моряки, добираясь до Диксона: «Вот уж придем в Диксон!» Одним нужна фотопленка, другим просто хочется истратить деньги, третьим не терпится «по капочке» вина, четвертые мечтают увидеть, наконец, живую девушку, пятым, вообще, надоели вода и лед. И, конечно, все без исключения рвутся на почту — там скопились письма за месяц, за два, за три.
И вот воскресным утром мы приходим в Диксон. Рядом с нами стоит какой-то морской транспорт, а за ним — «Ермак». Да, тот самый «Ермак», дедушка ледокольного флота, удивительный и легендарный «Ермак». На берегу, у самого нашего борта матросы с «Ермака» ловят пузатых рыбок, похожих на бычков. В жизни не видел такой удивительной рыбной ловли. В черную воду они опускают леску с крючками без всякой наживки и через полминуты подсекают и вытаскивают рыбешку, а то и двух. Но нам сейчас не до «Ермака» и не до рыбок — мы бежим в Диксон.
На портовых воротах величавая надпись: «Арктический морской порт Диксон». Неподалеку среди бурых и черных обомшелых камней небольшой надгробный памятник из рыжего местного камня с прожилками. На нем белая доска и надписи по-русски и по-норвежски. Это могила Тессема, одного из тех, кто погиб, осваивая Арктику.
Фотографируемся у памятника. Подходит какой-то паренек в мичманке и кожаной куртке, наверное с «Ермака».
— Этот чудак был с Амундсеном, норвежец…
Чудак — звучит совсем не обидно, а даже очень по-дружески.
— Когда ихнюю «Мод» затерло во льдах, — продолжает наш добровольный гид, — то Амундсен послал его за помощью. И он девятьсот километров протопал. Один! Сильный был человек. И замерз, уже тут, около Диксона. Даже огни ему были видны. Обидно, верно?
Я смотрю на худощавого парнишку в куртке, который так сочувственно вспоминает беднягу Тессема. Совсем еще пацан, но успел повидать, наверное, другому на жизнь хватило бы. Из племени «водоплавающих», как говорил на рефрижераторе стармех Толя. Почему-то вспоминаются и беды нашего рефрижератора. Да, кто в море не бывал…
От памятника Тессему открывается великолепный вид. Там внизу, в бухте, наши «омики», паромы, самоходки, танкеры и установленные на лихтеры «Ракеты» — те самые, что мы перегоняли через Черное и Азовское.
Идем в гору к «центру» Диксона по деревянным мосточкам. Маленький зеленый домик — райком комсомола, потом магазин с романтической надписью «Диксонторг». Два десятка двухэтажных деревянных домиков. Вот и весь город. Из-за оттепели городок утопает в грязи, но по деревянным мосточкам и по камням вполне можно передвигаться. Почта закрыта по случаю воскресенья.
Парни с «Ермака» приглашают нас осмотреть ледокол, и мы, конечно, охотно соглашаемся. Старикашке «Ермаку» уже шестьдесят четыре, и ходит он до сих пор на угле. Говорят, его не сегодня-завтра «переведут на пенсию» и поставят рядом с «Авророй». Его рубка украшена орденом.
В кают-компании «Ермака» — красное дерево. Старинная фотография: спуск на воду «Ермака», построенного в Ньюкасле в 1898 году. Мы лазим по уютным каютам комсостава, а потом попадаем в общий кубрик: в большом зале двухэтажные койки — вагонки. Это для кочегаров, их на судне шестьдесят пять человек, и для матросов. Одни спят после вахты, другие собираются на вахту. Зачем же столько кочегаров? Мы идем в котельную — ба! Да это настоящий морской музей, действующая модель корабля прошлого. В котельной гудят десять огромных котлов, отверзты десять топок, расположенных на уровне груди. Четким отработанным движением кочегары поднимают на лопате уголь и толкают в топку. Другие подвозят уголь на тачках, многие раздеты до пояса, и все обливаются потом. Значит, вот как это: «Дверь топки привычным толчком отворил…» А ему и правда пора в музей, этому «Ермаку» с прожорливой топкой и каютной иерархией.
Мы перебираемся к себе на судно. Федор Васильевич и Клименченко только что вернулись из штаба ледовой проводки. Сюда, на остров Диксон, где расположен штаб, стягиваются нити от всех караванов, ледоколов, метеостанций. У Севморпути работа совсем иного рода, чем у обычного пароходства. Там обеспечили судно всем необходимым, помахали фуражкой, и «Счастливого плавания!» А здесь с судами все время нужно нянчиться. Ледоколы пробивают им путь во льдах, тащат, выручают из беды. Самолеты дают ледоколам карту ледовой разведки, оказывают еще много разных услуг. Метеостанции и суда ледово-гидрологического патруля снабжают сводками и самолеты, и ледоколы. Все сводки поступают в штаб. Здесь их переносят на одну большую карту — карту сражения с Арктикой. И штаб решает, когда и как действовать, куда бросить силы.
Наших сразу взяли в работу.
— Надо немедленно выходить! — сказал начальник штаба Кононович. — Вот ознакомьтесь с ледовой обстановкой, забирайте хлеб, воду, продукты, что там еще? — и снимайтесь к Тыртову.
Он объяснил, что, по данным последней ледовой авиаразведки, у берега остается узкая полоса чистой воды, по которой и нужно пройти, воспользовавшись затишьем. Кроме того, метеорологи предсказывают поворот ветра к норду в ближайшие сутки-двое.
Таковы были рекомендации штаба, и флагман назначил отход на завтра, пока еще не затянуло льдом полоску чистой воды, пока не поднялся северный ветер, пока ждут нас ледоколы.
Я получил назначение — матросом на самоходку «Смоленск», построенную в Красноярске и перегоняемую на Лену. Она пришла с Енисея в Диксон и дождалась нашего каравана. Капитан, механики, мотористы и радист на «Смоленске» экспедиционные. А матросы — из Красноярского речного училища, все молодые, румяные, веселые и работящие. Перегонщики — мои старые знакомые. Второй механик — Женька Бажин — потащил меня к себе в каюту, приспособил какой-то лежак и сказал, что будем жить вместе. А боцман обрядил меня в новый ватник, сапоги и выдал все остальное, «что положено». Женька совсем не такой, каким я помнил его по югу. Там мы виделись чаще всего на берегу, и он бродил там неприкаянно по феодосийским бульварам, не зная, куда себя деть. А здесь Женька все время торчит «в машине», озабочен судьбой «двигунов», форсунок и еще чего-то там. Работяга он, оказывается, каких мало. Двигатели на самоходке мощные, шкодовские, и, вообще, самоходка здоровенная, как раз для такого плавания. И корпус у нее довольно крепкий — это утешительно.
Старпом здесь полный, добродушный южанин Иван Илларионович, а капитан из Ленинграда — Репин, уже немолодой, седовласый, неразговорчивый и вроде бы все время чем-то недовольный. Но Женька говорит, что «мастер ничего».
Сразу выпала работенка: подошли к спасателю «Капитан Афанасьев» и приняли на борт масло, сметану, лук, сухое молоко — какие-то ящики, бочки, коробки. Это для «Ленина». Значит, мы идем на соединение с атомоходом. И значит, наш «Смоленск» подойдет к «Ленину», и мы сможем посмотреть знаменитый атомный ледокол. Мы перемигнулись с Юркой Колмаковым и стали грузить быстрее. Юрка — курсант Красноярского училища и у нас идет тоже матросом. Сам он из какого-то таежного села, где он с родичами до армии «старал» золото. В море Юрка впервые, и ему, конечно, очень хочется посмотреть атомоход.
Когда вышли в Карское море, стало холоднее. Но у нас с Женькой в каюте тепло. После обеда всей палубной командой делали «мокрую приборку». Я работал вдвоем с боцманом. Он поливал из шланга палубу и мостик, а я драил их щеткой. Уж чего-чего, а такой работы на судне хватает.
На второй день плавания стали появляться небольшие льдины. Они были размыты водой и напоминали то лесных зверьков, то лебедей, то рыб. А под вечер льдины стали побольше, и вода под ними зазеленела, как в городском бассейне. Глядя на эти картинные льдины, почему-то вспоминаешь кафе «Мороженое».
Вскоре крупнобитых льдов стало совсем много. У них массивная подводная часть, и они нещадно лупили нас то по правой, то по левой скуле. Суда маневрировали, стараясь по черным разводьям обойти самые крупные льдины. В конце концов разбросанные в беспорядке суда каравана встали среди льдов. Затерло. Подходит на помощь спасатель «Капитан Афанасьев»: штаб проводки срочно послал его нам на выручку. Вместе с «Бравым» они выводят нас на чистую воду. Сколько уж раз стукало нас этими льдинами. Беспокоимся, не погнуло ли насадку. Корпус у нас довольно прочный; вот танкерам тюменским хуже: у них обшивка, как на рефрижераторе, — всего четыре с половиной миллиметра.
В полночь я заступаю на вахту. Называется она очень выразительно — «собачья вахта», с двенадцати до четырех утра. Стоять ее трудно, а утром тоже не дадут выспаться. Предыдущая, которую называют «прощай, молодость!», и то лучше. Стоим мы вахту с Женькой и капитаном.
Около двух часов прошли остров Белуху. Наш молчаливый капитан вдруг разговорился и рассказал, что тут, у Белухи, был потоплен «Сибиряков», мирный ледокол, герой Арктики, совершивший еще тридцать лет назад сквозное плавание всего за шестьдесят пять дней. В Великую Отечественную войну немецкий карманный линкор «Адмирал Шеер» прорвался в Арктику, обогнув с севера Новую Землю, и в Карском море встретился с «Сибиряковым». И тогда сибиряковцы решили задержать линкор, чтобы предупредить наш караван, стоящий у пролива Вилькицкого. Бой был, конечно, неравным, и в конце концов на пылающем ледоколе пришлось открыть кингстоны. Вот где-то здесь, у Белухи, его могила.
А вскоре мы снова вошли во льды. Снова стали петлять по черным разводьям, уклоняясь от льдин, у которых угрожающе зеленела мощная подводная часть. И все же мы задевали льдины боками и даже налезали на них и таскали под форштевнем. Капитан часто бегал на корму посмотреть, не забилась ли в насадку льдина: мог «полететь» винт. Льдины вылезали из-под корпуса судна в ссадинах, в черных и красных пятнах. Капитан отобрал у меня руль и сам стал маневрировать между льдами.
Мы замедляем ход до самого малого, даем задний ход. Скрежет железа, трущегося о льды, удары в скулу… Как там держится корпус?
Льдины стали сиреневыми, на черных разводьях появились багровые отсветы. В облаках встает багровое солнце. По правому борту медленно проплывает остров Ударник. И вдруг впереди между льдинами показалась черная голова. Это нерпа. Очень странно видеть живое существо, спокойно, и словно бы распарившись, плавающее в ледяной воде. Издали кажется, что это девушка с черными распущенными волосами. Нерпа не обратила никакого внимания на неповоротливые скрежещущие железные чудища — белые, черные, красные.