Дела наши не особенно хороши. Началось сжатие льдов. Атомоход пробивает канал, но он тут же заполняется льдами.
Опять слышал по радио разговор Клименченко с капитанами танкеров (рулевая рубка у нас теперь радиофицирована, а все суда на одной волне с флагманом работают). Они приспособили помпы, которые стоят на танкерах для приемки топлива, и откачали почти всю воду. Теперь ставят цементные ящики.
— Подбивайте клинья. Откачивайте воду. Молодцы, молодцы, — все время подбадривает Клименченко.
«Ленин» и так шел осторожно, а теперь пришлось снизить скорость до минимума.
Мы уже в районе бухты Марии Прончищевой. Все чаще попадаются моржи — огромные, неподвижные, ленивые. Некоторые неторопливо слезают в воду при подходе «Ленина». Это самые нервные. На льду остаются от них треугольные проталины. Остальные и ухом не ведут.
То и дело туман накрывает все вокруг, и тогда не видно даже соседних судов. Только «Ленин» сияет в своем электрическом ореоле. Без него нам сейчас пришлось бы туго.
Около восьми всех нас подняли на аврал — перетягивать буксир на корму, на случай шторма, ведь мы идем сейчас втугую.
Потом заступил на вахту. Илларионыч велел драить спардек. Кому он нужен в тумане и мраке этот обледеневший спардек? Ладно, драил. Но потом, уже когда наш рейс окончился, Илларионыч признался, что приборка и, правда, на этот раз имела лишь воспитательное значение («Просто, — говорит, — решил посмотреть, как справляешься»).
Погода отвратная — изморось, туман. А ребята на танкерах все «сражаются».
Первое сентября. Дети пошли в школу — в Москве, в Архангельске… Даже не верится, что где-то есть города…
«Ленин» с утра стоит. Дальше идти опасаются, чтобы не изуродовать танкеры и самоходки. Лед стал совсем сплоченным. Ждем на подмогу «Ленинград» и «Красина». «Капитана Афанасьева», который давно уже ушел на запад, штаб проводки тоже посылает нам на помощь.
Ледоколы подходят под вечер. «Ленинград» — красивое судно финской постройки, похож на «Ленина», только поменьше. «Красин» — толстобокий, с двумя высоченными трубами — легендарный корабль. Он чуть моложе «Ермака», года на два. Когда-то назывался «Святогором»; в 1928 году «Красин» снял со льда потерпевших аварию участников экспедиции Нобиле. А около тридцати лет назад «Красин» провел в Тикси караван транспортных судов, доставивших груз. Вот тогда и было доказано, что обычные морские транспорты могут идти во льдах в сопровождении ледокола. Что ж, теперь он должен отвести в Тикси караван речных судов, и это уже стало обычным делом. Экспедиция Наянова уже в который раз проделывает этот смелый эксперимент.
Караван перестраивается. «Ленин» уходит вперед. Он будет производить разведку и прокладывать канал. За ним пойдет «Ленинград». За «Ленинградом» — «Красин», а наши «Смоленск», «Дивногорск» и 120-й танкер — на буксире у «Красина». Дальше «Капитан Афанасьев» с аварийным 122-м танкером и СЧС на буксире. И, наконец, «Бравый» с одесской самоходкой на буксире. В общем, мы — за «Красиным».
Обстановка тяжелая — лед плотный. Идем еле-еле.
Ребята послали меня на «Красин» к старпому. Мы пришвартовались вплотную к ледоколу, так что лазить туда легко. На «Красине» меня встретили хорошо, отыскали механика, устроили для нас киносеанс. Смотрели «Девять дней одного года».
Идти становится все труднее. Скорость упала до двух миль — пешком быстрее. Со 122-го танкера сообщили, что там от ударов льда погнулись рулевые тяги — теперь самостоятельно двигаться они не смогут. Идем с большой осторожностью.
Я заступил на вахту в четыре часа утра. Льды мощные, старые, грязные. «Красин» словно стоит на месте, вздрагивает, и по бокам его из труб охлаждения льется вода. Льды смыкаются и за «Лениным», и за «Ленинградом», и за «Красиным», нещадно лупят наши самоходки. Вот это и есть десятибалльный. Каждую минуту можно ждать беды.
Капитан то и дело посылает меня в трюм: «Проверьте водотечность!»
В нашем обширном трюме гул и грохот. Точно кто-то бьет в дно корыта, и оно с шумом прогибается. Воды нет, пока сухо. Держит самоходочка. Пробираюсь обратно к люку. Вдруг с отчаянным скрежетом льды сжимают корпус. Какое-то учрежденческое словечко лезет в голову — «затирают».
Утром «Ленин» и «Ленинград» уходят на запад. У них много работы. Атомоход за эту навигацию уже больше полусотни судов провел, и ему еще, кажется, идти на СП-10.
Вахту стоим теперь по двое — проверяем состояние судна. Снова и снова лезем с Максимкой в трюм, стучим по железным бокам самоходки, ищем течь. Самоходка пока молодцом, даром что неказистая.
Ночью мы наконец вышли на чистую воду. Все. Проскочили льды.
Я как раз стоял на руле, когда кончился лед. Чистая вода… Идем к Оленекской протоке — самому западному рукаву Лены. Оленекской наши впервые провели суда еще несколько лет назад. Там пойдем и в этом году. В пять часов утра перевели стрелки часов еще на час вперед. Мне повезло: вахта сократилась на час. А в Москве сейчас полночь. Там еще многие и не ложились спать. Ох, и далеко же Москва!
Мы гуляем по Тикси. Ленские суда пришли на Лену, ледовая проводка для них окончилась. Здорово все же: речные суда прошли через десятибалльный лед. Значит, не зря корпели над картами в штабе проводки, не зря летали самолеты и мощные ледоколы ломали перемычки.
Мы ходим по Тикси с Маркиным.
— Зайдем в райком, — говорит он, — тут у меня приятель якут — товарищ Тен.
Тен худенький, в аккуратном синем пиджачке с пединститутским значком.
— А, Маркин, старый друг, — говорит он. — Что пригнал?
— Что пригнал? — повторяет гость Тена, приземистый, смуглый, рябой мужчина в синем флотском кителе. — Что пригнал, Маркин?
Это старый ленский капитан Николай Александрович Дьячков.
— Ну-ка опиши им «Смоленск», — говорит мне Маркин.
Я рассказываю.
— Ай, хорошо, — говорит Дьячков, — то, что нужно.
Приятно, что мы им привели то, что нужно.
Тен разворачивает карту:
— Я ведь теперь отдел строительства, знаешь? Смотри, какое строительство в Якутии: тут, тут, тут. И тут… Ой, выручил, друг Маркин.
— Мы-то вас всегда выручаем, — говорит Маркин. — Не то, что вы.
— А что мы? Что мы? — горячится Тен.
— Что мы, что мы… У нас успешная проводка, а у вас в Тикси — сухой закон…
Все смеются.
Я смотрю в окно. Сопки серовато-белые, уже заснеженные. Слева в затоне — рыжее болото бревен, а прямо, в бухте, — на серой глади наши суда. Ох, и далеко отсюда Москва.
— Далеко? — говорит Федор Васильевич Наянов, — ничуть не далеко. Проводку кончили. Если в Ленском пароходстве работать не хочешь, лети в Москву, завтра, послезавтра и лети…
Заметив, как меняется выражение моего лица, Наянов смеется:
— Ну понял, понял. На первый раз полгода в плавании хватит. Можешь сегодня лететь.
Все видит — недаром он «папа»…
Аэровокзал в Тикси захудалый. Зато на поле роскошь: огромные ИЛ-18, с синенькими значками — аэрофлотские, с красными — полярной авиации.
А пассажиров полно. В каких портах они только не сидели, бедолаги, в ожидании погоды. Скоро полетим. Все что-то возбужденно обсуждают и вдруг разом смолкли: прошла загорелая девушка с полной сеткой красных помидоров. Есть же где-то загорелые девушки и помидоры тоже. Шум становится еще громче: посадка — летим на Москву.
Стюардесса представляет нам командира лайнера:
— Известный полярный летчик Петров.
Это высокий и красивый краснолицый мужчина с немного надменным выражением лица.
Интересно, это тот самый Петров, который помогал проводить наши суда два года назад? А может, и не тот: здесь, на Севере, много знаменитостей. Внизу, под крыльями самолета, замелькали замерзшие реки, тундра, щеточки мелколесья.
Хатанга просит, чтобы мы сели: нужно забрать моряков.
В здании аэровокзала я вижу знакомые лица: ба! да это ребята с ПТС. Правильно. Они ее для хатангских рыбаков гнали. Вон и старпом Юрка Галицкий, а вон их бородатый радист «маркони». Юрка говорит, что рыбаки были им очень благодарны за судно и приняли их очень гостеприимно. Ой как гостеприимно! Атмосфера рыбацкого гостеприимства ощутима даже на расстоянии. Ага, Петров тоже заметил.
— Стоп! — говорит он. — Все понимаю. Но возьму только самых стойких. Остальные — следующим рейсом. Желаю успеха.
Юрка оказался в числе «стойких». Он летит с нами.
Прав был Федор Васильевич. Москва совсем не далеко. Считанные часы, и мы идем на посадку. Шереметьева не видно — туман. Ничего, Петров посадит по приборам.
Вот и аэропорт — кусочек Москвы. А людей-то сколько! И цветы еще цветут. Даже странно, сколько девушек, «навалом», сказал бы Колька с «Ленина». Как вы там сейчас, ребята? Среди льдов?
…Всю зиму я получал письма. Веселые и смешные, грустные и жизнерадостные. Алик поступил в заочный институт: на зимовке времени для занятий много. Капитан сдавал экзамены в своем пединституте, а стармех Толя в мореходке. Толя прислал мне контрольную по английскому — перевести текст о дизелях.
И я словно снова услышал Толин голос: «Тебе это как слону груша, так что переведи». Димка подробно написал о стоянке в Печоре, о своих экзаменах. Все звали снова в плавание, и все-таки то, что произошло весной, было для меня почти неожиданным.
Как-то я зашел в перегонную контору, узнать об одном парне, с которым вместе плавали.
— А сам-то как? — спросил Федор Васильевич Наянов. — Межнавигационный отпуск кончается.
У меня были другие планы, но тут я подумал, что увижу Кузьму, и Димку, и Евгения Семеновича, и Алика, и Женьку, что будет суета отхода, и будем «стоять на концах», и «уродоваться», и «травить» на крышке трюма, и ходить на берег все вместе…
— Ну? — спросил Федор Васильевич, — писать тебя?
— Конечно, — сказал я торопливо. — Конечно. Когда отправляться, в апреле?