У стен древнего монастыря за тенистым сквером тихо. Там кинотеатр. В затемненном зале люди слушают и смотрят кинорассказ о нашем сегодняшнем и завтрашнем дне. На стадионе бушуют болельщики футбола. В народном театре, в клубах полно молодежи.
В Енисейске много детворы. Хлопочут в детских садах молодые граждане заново рождающегося города. Со всех концов Союза съезжаются, слетаются в Енисейск те, кто будет здесь строить. Они приезжают семьями, с детворой, а значит, накрепко, насовсем.
Советские люди вызовут к жизни богатства Енисейского кряжа, обуздают буйный Енисей и заставят его служить себе. В последний раз полые воды хлынули на Енисейск в 1937 году. На многих зданиях сохранились отметки: «Уровень 1937 года» — на семь-десять метров выше летнего уровня реки. Но таких бедствий больше не будет.
На XXII съезде КПСС говорилось, что в Восточной Сибири, кроме завершения Братской и Красноярской ГЭС, намечается построить на Енисее и Ангаре еще несколько мощных гидроэлектростанций. Уже началось строительство Усть-Илимской ГЭС. Придет время и Осиновской, Енисейской, Саянской, Богучанской, Нижне-Тунгусской…
Осиновская, Енисейская ГЭС! Плотины этих гигантов укротят Енисей и навеки упрячут под воду каменные преграды на пути судов — Казачинский порог, пороги Ангары. И станет возможным невозможное: Енисей пошлет свои воды самотеком через водораздел на Обь, воскреснет Кеть-Касский канал — широтная транссибирская водная магистраль станет действительностью. Сеть каналов и искусственные моря примут воды сибирских рек, веками бесполезно стекавших в Ледовитый океан. Каналы объединят реки Сибири и Европы.
Мудрые люди прочили Енисейску судьбу сибирского Архангельска. Они загадывали на столетия вперед. Нам проще: мы ясно видим близкое завтра Енисейска. Оно уже родилось. Оно уже стремится сюда по рельсам дороги Ачинск — Абалаково, на крыльях самолетов, на судах, плывущих по широкой груди Енисея.
С. ЛялицкаяПо земле Тарханкутской
Озера, лиманы, бухты, песчаные косы и перешейки… Ослепительно яркое солнце в синем бездонном небе. Необозримая степь словно дрожит в сухом раскаленном воздухе. Ни деревца, ни кустика, полновластным хозяином разгуливает ветер. Особое своеобразие придают местности невысокие холмы, на вершине которых много камней и плит разных размеров. Это древние скифские курганы, овеянные поэтическими легендами и сказаниями.
Весной все это огромное пространство покрывается зеленой сочной травой, роскошными цветами. Но к концу лета под жарким дыханием ветров степь выгорает, и становится бурой…
Усыпанная ракушечником, неровная, с глинистой и песчаной почвой, изборожденная сухими балками и оврагами, степь западного побережья Крыма всегда считалась мало пригодной для земледелия. Но здесь издавна выпасали бесчисленные отары цигайских овец.
Тарханкутский полуостров — самая западная оконечность Крыма. Все крымские мысы, вдающиеся из степи в море, низменные. И только мыс Тарханкут — продолжение Центрального Тарханкутского поднятия — возвышенный и каменистый. От него в море тянется длинная каменная гряда. Ученые предполагают, что Тарханкутский полуостров, как и Южный берег Крыма, некогда соединялся с Балканами.
Свое название Тарханкутский полуостров получил, вероятно, еще в далекие времена. Слово «тархан» — монгольское, означает мужское имя, а также лицо, освобожденное от податей. «Кут» — по-украински угол, глухое место. Тарханкут — отдаленный, затерявшийся в глухой степи уголок, где, по всей вероятности, даже не собирали податей.
Этот край начал оживать только в советское время. Осваиваются его земли, насаждаются сады и лесополосы. Некогда бесплодные степи дают богатые урожаи. Благоустраиваются поселки; артезианские скважины с вкусной пресной «сладкой» водой пришли на смену примитивным колодцам с солоноватой водой. Проложена сеть шоссейных дорог.
Небольшой рейсовый автобус привез нас в деревню Наташино, где и пришлось заночевать. Рано утром, еще при звездах, мы вышли на крыльцо. Было свежо. Ночная тишина царила в деревне. Только изредка раздавался в степи бой перепелов, да где-то лаяла собака.
— Какое утро, какая благодать! — с волнением произнес наш спутник местный охотник Петр Иванович Кныш. Лицо его было оживленным, глаза блестели, как у мальчишки, которого отец в первый раз взял с собой на охоту.
Молодой колхозный шофер Миша Мищенко лихо подкатил на газике, и мы отправились на озеро Донузлав.
В свете фар мелькнуло что-то белое.
— Вот сейчас увидите всех наших ночных зверей, — сообщил Кныш. — Ты, Миша, езжай помедленней, чтобы рассмотреть их как следует.
И вот начались наши ночные встречи — появлялось много зайцев, а еще больше земляных зайчиков-тушканчиков. Пролетела сова, прошмыгнула лиса, совсем белая, словно какое-то неведомое фантастическое существо…
— Видите? — спрашивал Петр Иванович, когда кто-нибудь появлялся на дороге, а потом говорил Мише, — погаси, брат, свет, а то он, бедняга, умаялся бежать впереди машины.
Нам он объяснял:
— Звери — будь то олень, волк, лиса или заяц — темной, безлунной ночью всегда бегут впереди машины до изнеможения, но никогда не свернут с дороги. Если шофер жалостлив, он обязательно потушит фары, тогда зверь бросится в сторону и скроется во тьме…
Начало светать. Защебетали разноголосые птички. С первыми лучами солнца мы услышали сначала робкие, потом все более звонкие трели жаворонка.
— Останови, Миша, давай послушаем. А то ведь в Москве жаворонки не поют, — сказал Петр Иванович, лукаво посмотрев в нашу сторону.
— Любимая моя птица — жаворонок, — продолжает он. — Ни одна птица так радостно, так восторженно не поет. Слушаешь его и забываешь все какие ни есть невзгоды… Его песня — первый привет весне.
Из-под самой машины все время торопливо выпархивали серые степные жаворонки, с желтым горлышком и черными пятнами на шее — джурбаи. Низко порхали и часто опускались на землю, то распуская, то складывая, как веер, свои рыжие хохолки, пестрые удоды. Серая цапля неподвижно застыла у норки, подстерегая мышь или ящерицу. И о каждой птице Петр Иванович мог рассказывать без конца.
Вот он засвистел по-сусличьи, и осторожные зверьки сбежались на его зов, выстроились столбиком, но увидев людей, исчезли.
— Откуда вы так много знаете о животных? — удивились мы.
— Какой же настоящий охотник не знает повадок своей дичи? — Петр Иванович помолчал, а потом вдруг неожиданно спросил: — А вы знаете, почему наше озеро называется Донузлав? Это измененное Донгузлав, а слово «донгуз» означает кабан. Старики рассказывают, что когда-то в донузлавских плавнях водилось множество диких кабанов.
Озеро, вероятно, было уже близко: заметно больше стало попадаться птиц.
— Чибисы, — только и успевал называть пернатых Кныш, — вон те, с чубиками, что носятся как угорелые и жалобно кричат: «Чьи вы, чьи вы»… А вон журавль пролетел, а вот цапли рыжие, чайки, крачки…
Впереди засветилось длинное, как река, извивающееся среди зарослей тростника озеро. Длина его, по словам Петра Ивановича, около тридцати километров. Оно сильно заросло камышом и тростником. Мы проехали по старинному каменному Аблемитскому мосту и очутились на западном берегу.
Недалеко от воды, у скал, мы заметили каких-то крупных красивых птиц.
— Это утки пеганки, — пояснил Петр Иванович. — У нас их галагазами зовут. Гнездятся в этих пещерах. Как выведутся утята, через день-два мать ведет их на воду. Отсюда, с верхних скал, несет их в своем клюве. Галагазы — крупные птицы, мясо у них не хуже, чем у других уток.
Мы пошли дальше. У скалистых пещерок валялись птичьи косточки. Петр Иванович вскарабкался повыше, засунул руку в нору и вытащил клочки шерсти зайца и суслика.
— Здесь лиса живет, рядом с утками, и не трогает их. Это часто бывает: в одной норе, только в разных отнорках, лиса с семьей живет и галагазиха на яйцах сидит. Чем объяснить, что зверь не трогает соседку-утку? — Разводит Петр Иванович руками. — Может, тем, что лиса не привыкла добывать себе пищу у самой норы…
Мы долго ходили у озера, любовались прекрасными видами. Здесь действительно птичье царство: чирки, широконоски, кулики. Но пора и дальше. Мы тепло распростились с нашими спутниками и сели на попутную машину, направлявшуюся на север полуострова.
Бывший районный центр Раздольное (теперь этот район слился с Черноморским) вполне заслужил свое название. Кругом широкие степи, распаханные или еще совсем нетронутые, целинные.
Весной здесь особенно хорошо: зеленеют всходы пшеницы, голубеет лен, розовеет эспарцет. Позднее зацветает подсолнечник, поднимаются заросли кукурузы.
И среди этих щедрых степей раскинулось село Раздольное. Здесь много скверов и аллей, где в знойный день можно найти желанную тень и прохладу. Высокие тополя, раскидистые акации, айланты. За невысокими каменными оградами виднеется зелень садов.
Дороги из Раздольного ведут в разных направлениях: и в Красно-Перекопск, и в Котовское, и в Межводное, и в Черноморское, и в Евпаторию.
Мы выбираем дорогу на Портовое, ровную и прямую, как стрела. По мере приближения к морю картина меняется. Распаханные поля исчезают, пышные огненно-красные маки и золотисто-лиловые дельфиниумы в лесных полосах сменяются сочно-зеленым солеросом, душистым чабрецом, полынью, кермеком.
За солончаковой степью — обширный Каркинитский залив. Перед нами синяя гладь моря, и лишь у самого горизонта протянулись темные полоски Сарыбулатских, или Лебяжьих, островов. На этих пустынных землях издавна гнездились лебеди — шипуны и кликуны. Селились на них и чайки, утки, кулики, цапли.
Однако к середине прошлого века пернатое население здесь значительно поубавилось: на птиц охотились из-за их красивого оперения. В те времена существовала мода украшать дамские шляпы и костюмы перьями и пухом — «птичьим мехом». Птиц на Лебяжьих островах становилось все меньше, а лебеди и совсем их оставили. Только в годы Советской власти Лебяжьи острова были объявлены заповедными и присоединены как филиал к Крымскому заповеднику.