Пока, конечно, не угадаешь, перенесут ли деревца эту небывало суровую зиму в своей обычной одежде, в которую одевают их тут, на цитрусовом «севере», каждую осень. Выдержат ли? Покажет весна. А на соседнем участке, куда я направляюсь, как видно, не надо и ждать весны, чтобы ответить на этот вопрос. Густо-зеленые деревца, отделенные от своих собратьев лишь неширокой дорогой, кажутся забытыми людьми. Усыпанные снегом, непокрытые, они знобко вздрагивают каждым листком на леденящем ветру.
Живы ли еще? Срываю листок. Он хрустнул в руках и разломился на хрупкие зеленые осколки.
Конец! Невольно охватила острая жалость. Я знала, что за драгоценность были именно эти маленькие деревца, оставленные в самую опасную пору на произвол судьбы. Знакомство с ними осталось в памяти как экскурсия по саду чудес.
Это была действительно экскурсия, к которой я присоединилась прошлым летом. Экскурсантами были ученые из Москвы, а экскурсоводом — человек, которого знают в лицо тысячи людей не только нашей страны, но и всех континентов. Сутулясь, тяжеловатой походкой проходил он в тот солнечный день дорожками сада впереди экскурсии. В сандалиях на босу ногу, в легкой рубашке с расстегнутым воротом, в неизменной белой полотняной фуражке, из-за которой верхняя, незагоревшая часть лба его всегда резкой границей отделена от лица, покрытого несходящим густым загаром. Человек, вырастивший этот сад и теперь показывавший его коллегам, — Федор Михайлович Зорин, селекционер. Он останавливался у какого-нибудь деревца, начинал рассказывать. И тогда лицо его преображалось, в глазах зажигался упрямый огонек. Немолодой, несколько усталый человек уступал место смелому экспериментатору, идущему в науке своим путем.
Вот он показывает ученым странное дерево. Не растение, а зеленую избушку на курьих ножках. Только «ножек» не две, как полагается по сказке, а чуть ли не десяток. У одного дерева несколько стволов разной толщины, объединенных ближе к кроне в один общий ствол. Этим чудеса не кончаются. И крона дерева оказалась составной. Среди его густой листвы зреют сообща плоды, которым полагалось бы жить на двух десятках деревьев разных сортов: апельсины и цитранжи, мандарины и лимоны, крошечные, с грецкий орех, кинканы и грейпфруты размером с небольшой арбуз.
— Это что же у вас, — слышится голос, — на одном дереве целый сад?
— Да. Мы так и называем: дерево-сад. Кстати, если бы вы смогли заглянуть в глубь почвы, увидели бы, что и корни этого дерева комбинированные. Они составлены из двенадцати корневых систем разных видов и сортов цитрусовых — жителей многих стран. Из них «смонтирована», сращена единая корневая система, питающая дерево.
Зорин подходит к другому деревцу, имеющему совсем необычный вид. Его крона, обычная ветвистая крона цитрусовых, в то же время состоит как бы из бамбуковых побегов, узловатых, с утолщенными кольцами.
— А это что?
— Тоже дерево-сад. Здесь на диком трехлистковом лимоне мы приживили двадцать заплаток и колец из коры разных цитрусовых. В местах их сращивания могут образоваться вегетативные гибриды.
Мы ходили по саду, засаженному деревьями-садами всевозможных, самых фантастических комбинаций, и Федор Михайлович рассказывал о сложнейшей хирургии, с помощью которой ученый ищет пути для прочного поселения на нашей земле золотых яблок — цитрусовых.
Трудно сказать, когда эти душистые сочные плоды впервые переселились со своей родины — из Восточной Азии — в страны Европы и Северной Америки. О золотых яблоках рассказывают мифы Греции, их изображения находят на старинных монетах. В древних лечебниках их сок значится среди сильнейших целительных средств.
С Пиренейского полуострова цитрусовые попали в Турцию, оттуда морем переправились на наше побережье. Почти три столетия назад в окрестностях Батуми созрели первые плоды цитронов, лимонов и апельсинов. В конце прошлого века к ним присоединился мандарин уншиу, привезенный из Японии известным русским географом и ботаником профессором А. Н. Красновым. Заморские переселенцы прижились, а затем неуверенно, с оглядкой двинулись вдоль побережья к северу. Когда семьдесят лет назад была организована Сочинская опытная сельскохозяйственная и садовая станция, среди других полезных растений были здесь посажены первые деревца цитрусовых.
Меня поразила брошенная Ф. М. Зориным фраза:
— Люди, которые выращивают и осваивают цитрусовые на нашем побережье, всегда должны думать о зиме и морозе.
Почему же? Природа, как известно, не пожалела трудов, чтобы соорудить тут один из самых благодатных уголков земли нашей. С севера и востока поставила каменный забор Кавказского хребта, прикрыла от зимних ветров. С запада и юга распахнула теплое море. Как исполинский аккумулятор, впитывает оно летом солнечные лучи, зимой же отдает их тепло берегам. При таком водяном отоплении люди не знают здесь шуб, а парки и скверы — зимнего увядания.
Словно бы все предусмотрела природа, вплоть до полива дождевой водой по самой щедрой норме, чтобы смогли тут поселиться и спокойно жить самые прихотливые обитатели зеленого мира. Их разнообразие, пышный рост и поражают впервые приехавшего в Сочи.
Но оказывается, не совсем точным получился у природы технический расчет. Бывают зимы, когда норд-осты с морозами и снегопадами перемахивают через каменный забор. Захватят побережье на часы, бед оставят на годы. После такого налета, словно огнем, опалены вечнозеленые деревья, а иные падают, сраженные насмерть.
Пожалуй, больше всего достается цитрусовым, требующим тут от людей не только постоянного труда, но и великого терпения. Здесь долго помнили зиму 1949/50 года, когда на цитрусовых плантациях погибло девять растений из каждых десяти. Это было, как говорят, тяжелое зрелище, от которого могли опуститься руки.
Цитрусоводы побережья не опустили тогда рук. Они знали, как тесна «жилплощадь», которую отпустила природа цитрусовым в нашей стране, как важно продвигать их постепенно хотя бы на считанные километры к северу. Концентрат витаминов, который представляют собой их плоды, нужен всем: зимовщикам Заполярья и горнякам Донбасса, космонавтам и детишкам степных целинных поселков.
Труд многих людей положен на то, чтобы цитрусовые закрепились тут, на самой северной, пока еще непрочной границе. Труд тех, кто продолжает выращивать их наперекор стихии в приморских совхозах. Труд ученых.
Они идут двумя путями. Одни ищут способы надежно уберегать от шальных морозов те цитрусовые, которые выращиваются всюду. Высаживают деревца возле солнечных, теплых стен и в траншеях пригнувшимися к земле или собранными в «гнезда», где они, как птенцы, обогревают друг друга. Выращивают в виде карликов, которые проще спрятать в укрытия. Каждую осень они натягивают на ряды растений марлевые убежища или надевают на каждое деревцо белый чехол.
Федор Михайлович Зорин идет другим путем. Он увлечен идеей: создать свои, особые сорта цитрусовых. Стойкие, упрямые, которые здесь, у крайнего форпоста субтропиков, стояли бы в полный рост и лишь при самой минимальной защите спокойно переносили бы любые суровые холода. Сорта, которые при этом надежно и ежегодно давали бы хорошие урожаи вкусных плодов. Это путь Мичурина, с которым тесно связана не только творческая, но и житейская биография ученого.
В одной из своих увлекательных книг, которых, кстати, у него немало, Федор Михайлович рассказывал о тех временах, когда с экскурсией выпускников Рязанского сельскохозяйственного техникума впервые побывал у кудесника природы. Они явились к Мичурину в залатанных косоворотках или отцовских, времен гражданской войны, гимнастерках, в грубых сапогах, юношески восторженные и по-мальчишески не определившие еще своих призваний. Уезжали словно повзрослевшие, «зная, что Иван Владимирович из нашего сердца и нашей памяти не исчезнет никогда». Для Федора Зорина эта встреча стала той вехой, от которой человек сильного характера намечает свою дорогу. Единственную на всю жизнь.
Он вернулся к Мичурину. Работал садовым рабочим, затем техником. И там его особенно увлекла еще не изученными возможностями вегетативная гибридизация — получение новых сортов путем «зеленой хирургии». Самодельный прививочный ножичек с черной ручкой, с которым не расставался великий садовод, стал для Зорина своего рода символом, тем «волшебным ножичком», которым можно делать чудеса. Годы, проведенные рядом со смелым ученым и великим тружеником, затем институт превратили Федора Михайловича в самостоятельного исследователя, знающего свою цель.
Прошедший год повел начало седьмому десятилетию жизни ученого и четвертому с того весеннего утра, когда он впервые пришел на горный склон, сбегающий к морю. С тех пор его можно найти там всегда.
Город засыпает. А в тишине полутемного сада Зорин, затаив дыхание, наблюдает таинственный «балет цветов» луноцвета, чтобы рассказать затем в книгах об этом удивительном явлении людям. На рассвете он идет «по следам солнца», появившимся на дорожках, глядит, «как травы распрямляют навстречу солнцу спины», слушает птиц, следит за пробуждением растений и множества живых существ, населяющих сад.
— Когда я нахожусь в саду, — говорит Федор Михайлович, — меня охватывает особое чувство — чувство жизни. Всем сознанием вслушиваюсь я, всматриваюсь и наблюдаю разнообразные проявления жизни, одновременно спокойной и бурной, простой и сложной, таинственной и ясной.
Он в душе поэт природы. И ее настойчивый испытатель. Наблюдения нужны для дела.
— В бесконечном мире живых существ, — продолжает он, — таятся неисчерпаемые резервы наших друзей, наших «недипломированных помощников». Для того чтобы уметь их находить и правильно использовать в своей работе, нужно любить и повседневно изучать природу, всегда при этом памятуя о том, что природа — строгая и ревнивая учительница, которая не открывает своих тайн случайному любителю.
За утром приходит день, наполненный большой целеустремленной работой. Ибо сад этот гораздо в большей степени арена борьбы, чем место лирических созерцаний. Борьбы с просчетами природы. Борьбы за право на сам поиск, который далеко не всегда и не сразу приводит к задуманному.