Шел густой, мокрый снег. Резкий ветер гнул деревья, шумел в их макушках и проникал во все уголки леса. Дети обогревались у костра под елкой. Эта елка была самой высокой в лесу. Ее вершина выдавалась над всеми другими. Коротенькие сучья окружали ствол от верха и почти до низа, а тут вдруг у самой земли раскидывалась пышно, как шатер. Ни дождь, ни снег не проникали к основанию ствола, здесь было сухо. Один большой сук особенно выдавался в сторону. Дети могли проходить под ним как по коридору. Через этот-то проход они и забрались под елку. Она надежно укрыла их от непогоды.
Короткий зимний день начал клониться к вечеру, а снег все еще шел. Эчай развела огонь, прижала к себе Олеся. Жуя корки сухарей, они грелись. Оправдалась саамская пословица: «Елка — наше спасение».
Иногда порывы ветра налетали откуда-то сзади. Тогда резкий холод прохватывал их до костей. Эчай наломала палок, веток с соседних елок. Палки приладила к большому суку, на них набросала веток, а сушняк кинула в огонь. Получилось укрытие, которое сберегало тепло и защищало от ветра. Это им так понравилось, что они вдвоем принялись за устройство шалаша из еловых веток. Кое-где подрезали, раздвинули, стало просторнее, Олесь мог стоя греться у огня. Потом они сели между большими корнями ели и заснули. Только изредка просыпалась Эчай, чтобы подбросить в огонь дров.
Всю ночь бушевала буря.
За ночь ветер переменился. Хлестал косой дождь, мелкие брызги долетали и до детей. Утром они наскоро сделали еще одну стенку. Эчай очень понравилось их убежище, и она сказала:
— Олесь, давай сделаем дом, как у бабушки.
Олесь ответил:
— Я хочу есть.
Она отдала брату оставшиеся корки и кости, а сама принялась за постройку дома. Она хотела посидеть в тепле, чтобы починить добытыми вчера тряпочками одежду свою и Олеся. Когда будет починена одежда, они отправятся дальше и будут идти до тех пор, пока снежный покров не окутает землю.
Так она решила и принялась за дело: приносила толстые палки, ломала сухие деревца и, срезав с них ветки, делала отличные жердочки для стен. Скоро и Олесь принялся за работу. Тремя большими рогатинами они подперли основной сук, чтобы он не мотался от ветра, потом положили на него жердочки, получился шалаш. В середине крыши они оставили отверстие — дымоход. Под толстым суком у них был вход, а против него в корнях — отверстие для тяги воздуха.
В шалаше все время горел огонь, они забегали внутрь и грелись, когда коченели руки и ноги. К вечеру крыша была обложена берестой, еловой корой и толстым слоем мха, а сверху и землей и, кроме того, еще еловыми ветками, чтобы по ним лучше стекали капли дождя. Конец большого сука они срезали.
Конечно, домик их не совсем-то был похож на бабушкину вежу, и дверь у них не закрывалась, в нее врывался холодный ветер. И все-таки, когда вечером они забрались внутрь дома, им было очень уютно в нем. Обсосав последние корки хлеба, они напились ягодного супа и весь вечер сидели у огня, наслаждаясь теплом.
Эчай развеселилась и представила, будто она бабушка, ходит по веже на кривых ножках. Олесь зажал ртом какую-то тряпку вместо бороды и застыл, как черный Кархо, а глазенки его блестели, как у веселого мышонка.
Потом Эчай села у костра шить, Олесь уселся против нее и смотрел, как одна за другой исчезали дырки на его рваном пиджаке. Переворачивая его и так и этак, Эчай запустила руку в дыру кармана и вдруг вытащила что-то жесткое. Это был моток сухожилий и силков. Если бы это были нитки, они пригодились бы теперь, но силья были слишком грубы для шитья. Они упали бы в огонь, не схвати их Олесь вовремя. Распустив клубок, он выбежал на улицу.
— Олесь! Ты куда?
— Молчи, Эчай! Я заметил хорошие кустики там, где мы драли мох.
Его долго не было. Наконец Олесь, весь покрытый снегом, влез в шалаш.
— Эчай, на улице мороз и настоящий снег, смотри! — И Олесь начал стряхивать с себя хлопья крупного снега.
Значит, наступила зима. Это было страшно. Зима! Нельзя им никуда идти. Здесь им жить, пока не умрут они от голода. Они замерзнут тут, и больше ничего. Такие мысли мелькнули в сознании Эчай. Но было тепло, хотелось есть. Олесь свернулся калачиком и уснул. Чинить платье было так приятно, что Эчай не стала размышлять о будущем.
Рано утром Олесь опять убежал. На его починенном пиджаке ярко рдела заплатка из красного сукна.
Утро выдалось морозное. Снег весело хрустел под ногами. Олесь бежал к небольшому холму с кустиками ивняка и березы. Он осмотрел все пять сильев и в последнем нашел куропатку. Серая, с уже побелевшими боками и грудью, птица лежала, чуть присыпанная снегом. Олесь вынул добычу из петли, насторожил силок и, окрыленный удачей, побежал домой. Но сначала он побывал на огнище чума. Откопал там брошенный три дня назад пучок оленьих сухожилий и тогда уже вприскочку помчался к Эчай. Но не доходя нескольких шагов до шалаша, остановился и медленным, спокойным шагом приблизился к нему. Вошел в жилище с таким равнодушным видом, словно ничего и не случилось. Он небрежно бросил добычу в угол, а сам, усевшись у костра, начал вить силки.
Эчай ахнула, увидев куропатку. Удивительно, как это Олесь, такой маленький, сумел поймать птицу! Но Олесь был занят работой и не слушал сестру. Кончив дело, опять убежал в лес, а когда возвратился, две куропаткиных лапки уже торчали из кипящего котелка, словно ожидая, чтобы их вынули из аппетитного навара. Эчай, казалось, не замечала, что суп давно уже поспел. Сдвинув брови, наморщив лоб, как бабушка, она быстро связывала из ниточек какие-то петли.
— Вот, Олесь, на тебе силья. Посмотри, крепки ли они?
Олесь намотал петли на руки и несильно дернул. Жилки не поддались. Рванул сильнее — жилки не выдержали.
— Откуда ты взяла эти силья?
— Сделала из куропаткиных кишок. Смотри, — и Эчай показала полоски, которые она тут же скручивала в нитки. Эти нитки не очень-то были надежны, однако достаточно крепко держали заплатку на кофточке.
— Эти нитки на силки не годятся: слабы они, — солидно сказал Олесь.
— А для ниток они хороши!
Каждый день Эчай и Олесь ходили на охоту и приносили по нескольку птиц. Добычи было так много, что они часть ее оставляли про запас, а из пуха Эчай сделала себе и Олесю теплые ватники и штаны. Нитками служили куропаткины жилки. Одежда была непрочна, Эчай тратила много времени на ее починку. И все-таки теперь они не боялись мороза, пусть себе щелкает по деревьям.
Из птичьих крыльев они устроили двери, а постели и одеяло из пуха получились такие пышные, что ребятам было очень тепло в них спать.
Стоял декабрь. Крепкие морозы трещали в лесу. Вся земля давно уже была покрыта толстым слоем снега. Огромный сугроб вырос над их шалашом. Бывало, за ночь, когда бушевала непогода, их совсем заносило снегом и стоило немалого труда откопать выход утром. Люди, погост — теперь все это отодвинулось куда-то далеко. Слишком много было неотложных дел, повседневных забот о том, как прожить, прокормиться, обогреться.
Надоело есть одних только куропаток. Они часто вспоминали бабушкиных сижков. Ребята стали размышлять, как бы им отыскать еще какую-нибудь еду. Эчай научилась соскабливать сосновый луб. Этому ее научила бабушка. Разогретый луб становился мягким. На пригорках, где снег был неглубок, они добывали мороженые ягоды. Смешав их с лубом, варили жидкую кашицу. Это казалось очень вкусным, гораздо вкуснее, чем бабушкин мурчай.
Чтобы добывать рыбу, Олесь смастерил из птичьих костей крючки; он укреплял их на леску, свитую из оленьих сухожилий, а частью из волос Эчай. Леска была слабая, крючки ненадежные, а все-таки Олесь каждый вечер уже при луне отправлялся на речку, к полынье. Наступило время для хода налима. Эта рыба в своем стремлении вверх, против течения, часто наскакивала на крючки, успевай только вылавливать. Сначала дело не клеилось, налимы срывались. Олесь научился лучше обтягивать крючок леской и делать обратный язычок. Дня через три Олесь начал приносить по одной, иногда по две рыбины. Попадалось на крючок много больше, но вытаскивать уже пойманную рыбу на лед оказалось для Олеся делом нелегким, его детских силенок не хватало, а крючки были плохи. Рыбные дни делались настоящим праздником.
Эчай тоже не сидела сложа руки. Она занималась стряпней, готовила для Олеся силья из оленьих сухожилий, а главное, все время чинила одеяла и двери. Сшитые жилами из птичьих кишок, они часто рвались. К тому же иголкой можно было работать только с помощью шила из острой кости. Олесь добывал дрова, охотился и рыбачил.
Понемногу дети начали забывать, что они ищут людей. У них все прибавлялось хлопот. Каждое утро надо было идти на куропаток, вечером — за рыбой. Луна стояла высоко в небе, когда Олесь возвращался с речки. Эчай подбрасывала огня в очаг, и они усаживались за ужин. Часто вспоминали бабушку, деда Мыхкала, и тетку Аньке, и оленей, и черного Кархо. Думая о бабушке, Олесь уже не плакал. Теперь он чувствовал себя совсем большим человеком. Иногда они принимались за сказки. Олесь особенно хорошо помнил красивую бабушкину сказку о Стекльдоме.
Дни шли за днями, ночи сменялись сумеречными рассветами. Играли сполохи. Дети думали о школе, о колхозных ребятишках, с которыми они играли в ямки, в оленей, в кооперативную лавочку. Олесь с Эчай пробовали поиграть вдвоем, да ничего из этого не вышло.
Скучно было без солнышка. Оно давно уже не показывалось даже над лесом, куда убегала речка. Оно ходило где-то далеко за горами, за лесами, там, где живут чакли — карлики, гномы и тролли.
Прошел еще месяц. Стоял морозный ясный день. Сегодня впервые узенький краешек солнца показался над дальними горами.
Из лесу, со стороны горы, близ которой обжились Эчай и Олесь, выехала тройка оленей, запряженных в сани. На санях сидел странный мохнатый человек, лишь кончик красного носа виднелся из мехов. Сани быстро катились мимо елок и берез. Вдруг человек ощутил запах дыма. Он остановил оленей, поднялся на горку, подъехал к самой елке и что же увидел? К стволу ели прислонился снежный бугор. А ветки над ним обожжены и желты! Дух людского жилья! И эти следы? Путник склонился над ними. Он говорил сам с собой: