Коршунов тихо пел под грустный звон гитары:
Богатырские крылья раскинув,
Злобный ветер пошел по земле…
— Загрустил, не береди душу, — сказал Доков и отставил недопитую кружку чаю. Но Коршунов продолжал:
…Ворошил залежалые листья,
Золотистой кидался хвоей,
Переспелые алые кисти
Завихрял на рябине волной…
Грустная песня напомнила о коротком саянском лете. Скоро наступит осень.
Тревожные думы одолевали Леонова. Еще так много надо сделать, успеть… Но уже ключи покрылись ледком. Еще август, а на гольцах уже выпал снег. А в сентябре в этих местах нередко наступает зима. Сколько потребуется средств и труда, чтобы снарядить новую партию!
За лето отряд исходил сотни километров. И не зря. Выявлено несколько рудопроявлений. А новиковский клад так и остался в плену у гор. Продолжать ли поиски? Но как? Связи с экспедицией нет. Продукты на исходе. Одежда и обувь изорвались. Надежда на вертолеты слабая. Облака плывут низко над землей, чуть не задевая деревья. Вчера геологи слышали гул. На всякий случай зажгли костры. Но туман и плотные облака толстым одеялом окутали землю.
С рассветом Леонов с Дружком отправился на охоту. Ветер разогнал облака. Восход охватил полнеба. Озолотились островерхие гранитные шапки гольцов, а у подножия гор источали дурманящие запахи тысячи фиолетово-розовых цветов багульника. Трава серебрилась нежной утренней росой. На деревьях зарделись багрянцем листья, а на земле еще синели колокольчики, цвела желтая облепиха, наполняя воздух запахом ананасов. Круто вверх вздыбились зубчатые гольцы. По карнизу ущелья двигалось стадо горных баранов. Далеко сверкали вечными снегами вершины Мунку-Сардыка.
Рядом рявкнул гуран. Леонов вздрогнул от неожиданности, сплюнул в досаде и быстро зашагал по узкой долине. Под ногами плескалась о камни, отфыркивалась, как горячая монгольская лошадь, река Китой.
Весной изюбры покидают места зимовок и еще по снегу начинают пробиваться к вершинам гор, поближе к альпийским лугам. У теплых минеральных источников они пасутся все лето в светло-желтых цветах кашкары.
Геолог дошел до отрогов и на солнцепеке обнаружил свежие следы изюбра. Они провели его к месту кормежки зверя. Здесь охотник устроил засаду.
Спустились сумерки. В горах все уснуло, притаилось. Ни ветерка, ни шороха. Леонов вслушивался в напряженную тишину. Вдруг Дружок, лежавший у ног хозяина, вскочил, ощетинился, стал жадно нюхать воздух. Потом замер. Охотник почувствовал: где-то совсем рядом стоит зверь. Долго сидел он, не шевелясь и внимательно вглядываясь в темноту. Нет, не видно. Значит, ушел. Дружок беспокойно ерзал и натягивал поводок. Степан Васильевич решил спустить собаку. Она стремительно бросилась вперед…
До самого утра Леонов прождал Дружка. Вот-вот послышится лай собаки, гонящей к засаде изюбра. Сколько раз Дружок загонял соболя, кабаргу, дикого оленя и горного барана. Но в этот раз пес так и не вернулся к хозяину.
Медленно брел Леонов к палаткам. Ему было жаль своего четвероногого друга. Пропал, наверное…
Метров за пятьсот от лагеря Леонов увидел катившийся навстречу черный ком. Ближе, ближе…
— Дружок! — обрадовался охотник.
Собака с визгом бросилась на грудь хозяина, прыгала вокруг, лизала лицо, руки.
У лагеря его радостно встретил Володя Базыров:
— Степан Васильевич! У нас теперь мяса на неделю. Геологи в маршрут ушли, а я обед варил. Вдруг слышу лай. Вижу: Дружок кружит по логу изюбра и старается повернуть его к лагерю. Я схватил ружье и к нему… Ох и умный пес у вас!
— Умный — это верно… Не чересчур ли?.. — в словах Леонова чувствовалась легкая досада.
…В железной печурке потрескивают дрова. В палатке дымно. От мокрой одежды валит пар. Под потолком растекается голубоватый табачный дымок. Отодвинув на край стола жестяную банку со свечой, Леонов намечает на карте новые маршруты.
— Мы обследовали падь Лапсона, но золота там нет… Так… Теперь надо спуститься в лощину Хунды-Гола. Петр Иванович, пойдете туда с Анатолием. Я же возьму с собой Базырова, мы исследуем юго-западное нагорье. Думаю, что за пять дней управимся. Гордеев за это время подготовит лошадей к спуску с перевала. Если найдете что-нибудь интересное, сигнализируйте ракетой…
К ночи Леонов и Базыров добрались до намеченного места поисков. У небольшого ручья разожгли костер. После ужина геологи срубили два толстых сухих кедра и, сложив их друг на друга, устроили нодью. Такой костер горел медленно и давал много тепла. Накрыв головы фуфайками, легли на мох и ветки и подставили спины к нодье. Пахло грибами, вянущими цветами, прелыми листьями.
Раздумывая о своей судьбе, о прошлом и будущем, Степан долго не мог заснуть. Он думал о тех временах, когда кочевые племена сойотов-оленеводов ушли на север этого угрюмого угла с его холодными скалами. Только бедный бурят и беглый русский в течение столетий с железным упорством продвигались в глубь Восточных Саян. «Сколько вложено труда, сколько пролито пота, крови и слез, чтобы оживить эту ледяную и мертвую землю», — думал Степан. Перед глазами проплыли страшные перевалы Шумака, Оспин-Дабана, Мунку-Сардыка, где Леонов видел скелеты людей.
Из-за леса выполз серп месяца. Ночь была тихая. Косуля, беззаботно щипавшая траву, вдруг настороженно подняла мордочку. Чуткий слух явственно различил приближающийся треск. На опушку вышел кабан-секач. Косуля мелькнула светлым пятном, исчезла в кустах. Кабан остановился, понюхал воздух, подозрительно фыркнул и потрусил вслед за косулей.
Утро застало геологов в пути. Золотистые лучи солнца играли в капельках росы, застывших светлыми бусинками на кружевных листьях папоротника. Чистые, словно умытые, стояли кряжистые кедры с пышными, раскидистыми кронами. Скоро пейзаж сменился. Кругом топорщились кусты смородины, малины, бузины с пожелтевшими листьями. Незабудки, огоньки и ветреницы тянулись к солнцу.
Леонов решил подняться на самую вершину Шумака. Из-под ног то и дело с шумом взлетали стаи куропаток. Птицы уже оделись в белое и были очень заметны. Разведчики пополнили ими свои скудные припасы.
К середине дня достигли вершины водораздела. Грандиозная панорама открылась перед ними. Наконец-то сбылась давняя мечта Леонова: он видит под собой Шумак во всей его суровой красоте. Необозримая горная страна, затянутая голубоватой дымкой, усеянная лысинами обнаженных пород.
Опираясь на винтовку, Степан Васильевич долго всматривался в знакомые горные хребты. Синей полосой внизу извивается Шумак. Тридцать четыре года назад у этой реки произошла кровавая драма. Но где, в какой складке, в каком месте лежит то золото, из-за которого пролилась кровь?
Леонов сел на камень, достал бинокль. Внизу расстилались альпийские луга. Цветы и травы на этих лугах никогда не вянут, не знают осени. Их внезапно накрывает глубокий снег. Там паслось стадо животных ростом с телят, но покрытых густой, длинной шерстью, свисающей почти до земли. Мускулистый горб, лошадиный хвост, мохнатая морда придавали животным фантастический и свирепый вид. Но это были всего лишь тибетские яки, которых здесь называют сарлыками. Более рослые хайныки — помесь сарлыков с коровами. Неприхотливые и выносливые, они спят прямо на снегу, выходят победителями в единоборстве с волками. В бинокль Степан увидел медведя, который что-то искал на болотистом берегу небольшого озера, а недалеко ленивой походкой к водопою шел марал.
Изыскатели направились к самому истоку реки. Вороша память, Леонов думает о том, что Новиков, несомненно, знал короткую, хотя, возможно, и опасную, тропу. Но где ее найти?
Когда спустились в распадок, заросший пихтой и елью, наступил уже полдень. Вдруг Дружок, бежавший впереди, как-то необычно залаял. Что привлекло его внимание? Степан чуть не бегом поспешил на лай.
На противоположном берегу реки в узком распадке он увидел горбатую избушку, раздавленную кедром, рухнувшим со скалы. Да ведь это оно, то самое зимовье, что когда-то срубил Дмитрий Демин — беглый каторжник. Здесь больше года гостевали Степан со старым дедом. Перед ним мгновенно возникли образы профессора Львова и проводника Краснова, пришедших сюда в холодную грозовую ночь…
Несмотря на усталость, Леонов в эту ночь спал тревожно. Во сне ему грезилось золото, мерещились чьи-то шаги, треск ломающихся сучьев. Весь в поту, он просыпался, подолгу вслушивался в лесные шорохи. Вот где-то далеко гукнул филин, тявкнула лисица… Хоть бы скорее день.
Еще не угасли звезды, и луна не окончила свой путь по небу, а Степан уже поднялся, достал из рюкзака мыло с полотенцем и медленно спустился к реке. Он напился студеной воды, а затем долго, с наслаждением, какого давно не испытывал, намыливал руки, тер лицо…
Рассвет медленно входил в тайгу. Сначала замаячили верхушки деревьев, потом обрисовались пушистые ветви лиственниц. И вот уже перед ним, как бы просыпаясь, поднялись заросли багульника. В ветвях кедра зацыкала и защелкала белка.
В памяти Степана снова возникли мать, дедушка, лесной пожар, Львов, Краснов, и вдруг он явственно вспомнил слова, сказанные тогда таежником: «Золото под водопадом». А ведь тогда, подростком, Степан видел водопад вон под тем отрогом. А вдруг тот? Золото! Где-то тут рядом. До него рукой подать!
Разведчики наскоро позавтракали и двинулись в путь. Леонов повернул в лес, затем торопливо пошел в гору. Володя еле поспевал за ним.
Крутой тропой они спустились к реке и по валунам перебрались на другой берег. Вскоре, продравшись через чащу, они набрели на звериную тропу. Ее, должно быть, пробили к водопою изюбры. Идти стало легче. Поднялись на голец и спустились к шумящему водопаду. Сколько в нем необузданной силы! Бешено скачут и хлещут голубыми космами тугие струи, пропилившие широкую щель в монолитных стенах гранита. Здесь под защитой серых скал покоится небольшое озеро, из которого берет начало ручеек. Леонов замер от восторга. Пересекая наискось изогнутую стену цирка, лежала красавица жила сечением более двух метров. Словно опытный врач, Степан выстукал молотком обнажение. В кварцевой жиле, как ласточкины гнезда, торчали самородки. Володя ножом выковырнул крупный самородок и попробовал на зуб, удивляясь: