Возле Дворца машин царство различных национальных столовых, таверн, трактиров, кафе, подлинное вавилонское столпотворение кулинарных изделий. Джеральд и Дороти подкрепились тут завтраком, а обедать решили на первом этаже Эйфелевой башни. Ни французская, ни фламандская, ни англо-американская кухня не были для них в диковину, и из четырех здешних ресторанов они, конечно, выбрали самый экзотичный для них — русский.
Незаметно подкрались сумерки. Брызнули над Сеной снопы ракет и бенгальских огней. Нити газовых рожков жемчужной паутиной оплели Эйфелеву башню, а электрический маяк с ее верхушки бросал в темнеющее небо пучки красного, белого и голубого света, как бы размахивая французским флагом. На павильонах зазмеились золотые гирлянды. В середине Марсова поля сотнями струй зашелестели знаменитые фонтаны. Подсвеченные снизу во все цвета радуги, они рассыпались дождем чудесных самоцветов и сеяли водяную пыль на скульптурную группу: по волнам скользит Республика в причудливой ладье, на руле — Свобода, на носу — галльский петух.
Под вечер ноги у Джеральда и Дороти гудели от усталости, словно телеграфные столбы. Молодые люди перешли на правый берег Сены по Иенскому мосту. В садах Трокадеро Джеральд преподнес спутнице букет свежесрезанных белых камелий.
Возле главного входа Джеральд взял извозчика.
У дверей своей комнаты Дороти сказала:
— Джерри, спасибо, все было так хорошо! Сейчас уже поздно, и маме нездоровится, но утром обязательно приходите к нам завтракать.
Подарив юноше самую теплую из улыбок, девушка вошла к себе. Джеральд не успел, однако, сделать и нескольких шагов по коридору, как Дороти, вся пунцовая, стремительно выскочила обратно.
— Ох, Джерри, это не наши комнаты…
— Как не ваши?
— Не наши… Там два каких-то джентльмена, и оба без сюртуков… Ужасно!
— Это я вас отвлек своей болтовней, — виновато улыбнулся Джеральд.
Дороти подошла к другой двери.
— Вот, кажется, здесь… Теперь припоминаю: против нашей комнаты висела картина…
Она растерянно оборвала: на стене коридора не было никакой картины. Неуверенно нажала ручку двери, подергала, дверь не отворилась: комната была заперта. Из нее тянуло слабым аптечным запахом. Краска вновь прилила к щекам Дороти:
— Боже, какая глупая! Заблудилась внутри дома.
Несколько мгновений оба смущенно глядели друг на друга. Джеральд сказал шутливо:
— Ну, беде легко помочь. Пойдемте к портье и узнаем, где же, наконец, вы живете.
Они спустились в вестибюль. Пожилой господин в очках любезно поднялся из-за конторки им навстречу.
— Сударь, — сказала Дороти, — я забыла номер наших комнат… Моя фамилия Лоресдаль…
— Лоресдаль? — задумчиво протянул господин в очках, но лицо его тотчас просветлело: — Да, да, конечно… Комнаты готовы, мы ждали вас еще вчера…
Он проворно извлек тетрадь, быстро перелистал ее, приговаривая: «Сию минутку, сию минутку», и отыскал нужную пометку:
— Пожалуйста… Комнаты в бельэтаже. Сейчас гарсон перенесет ваши вещи.
И учтиво добавил:
— Вы, вероятно, очень устали от путешествия? Калькутта — это так далеко.
Дороти окаменела.
— Какие вещи? — с трудом сказала она. — Ведь мы живем здесь со вчерашнего вечера.
Пришел черед господину в очках посмотреть на нее недоуменно. Два-три человека, бывшие поблизости, с интересом прислушивались к разговору. Джеральд начал нервничать.
— Не будем заниматься шутками, — сказал он сухо. — Видимо, вчера здесь был другой клерк… Посмотрите не перечень заказов, а книгу записи приезжающих.
Господин в очках, поправив манжеты, открыл книгу на вчерашней дате и, шевеля губами, провел пальцем сверху вниз по странице. Покачал головой, вторично проверил список, поднял очки на лоб и, протянув книгу Джеральду, произнес обиженно:
— Тут какое-то недоразумение. Извольте убедиться сами: среди прибывших фамилия Лоресдаль не значится.
Он пожал плечами, но, поняв, что такой жест может обидеть клиента, заказавшего номер стоимостью девяносто франков в сутки, снова стал воплощением любезности:
— Вы напрасно волнуетесь… Ваши апартаменты готовы, полностью оплачены вперед, располагайтесь в них, милости просим. Если вам угодно, отметим прибытие вчерашним днем. Вот давайте так и сделаем…
Свидетели их беседы следили за ней с откровенным любопытством. Поэтому Дороти сочла необходимым прекратить эту сцену. Она оперлась на руку Джеральда и последовала за гарсоном, затянутым в ливрею с золотыми позументами. Джеральд вел ее, стиснув зубы: девушка дрожала, как тополь на ветру.
Когда затворилась дверь, Дороти обвела взглядом незнакомую комнату, опустилась в кресло, выронив цветы, и прошептала побелевшими губами:
— Джерри, что же это такое? Где же мама, где Лолита? Я, кажется, схожу с ума…
Джеральд подумал то же самое. Происходит нечто непонятное. Что с девушкой? Ошиблась отелем, благо их несколько на Вандомской площади? Нет, он знал, что комнаты заказывались через британское посольство именно в этой гостинице. Перевернуть ее вверх дном? Но ведь это же несусветный вздор подозревать, будто администрация спрятала постояльцев! Кто и ради чего пошел бы на полицейский скандал и дипломатические осложнения? Что же делать?
Дороти в глубоком обмороке стала сползать с кресла на пол. Джеральд подхватил ее, отнес на кушетку, кинулся в вестибюль к господину в очках и потребовал послать за врачом. По счастливой случайности врач оказался тут же, — это был один из тех, кто прислушивался к беседе между Дороти и клерком. Врач установил сильный нервный шок.
— Есть кому за нею ухаживать? — спросил он Джеральда. — Нет? Тогда надо срочно перевезти в больницу… Вы уполномочены это сделать?
Джеральду ничего не оставалось, как вместе с врачом отвезти Дороти в лечебницу. Оттуда он сразу поехал в посольство. Эдвин Эджертон, секретарь, уже готовился ко сну, но принял молодого человека и заставил дважды рассказать странную историю.
На следующий день начались поиски. Посольство сделало представление министру иностранных дел господину Спюлле. Сэр Хью, прибывший из Лондона, посетил префекта парижской полиции господина Лозе. Полицейские чины допросили служащих гостиницы. Никто, однако, не видел приезжих 5 мая и не обслуживал их. Наводили справки в других гостиницах города. Опрашивали извозчиков в надежде, что кто-нибудь мог запомнить пассажирок, взявших сразу две кареты на Лионском вокзале. Дороти была так плоха, что ее, оберегая от волнений, поместили в отдельный небольшой домик на территории лечебницы. Врачи не позволили брать у нее показаний и дней десять не допускали к ней даже отца. А когда Дороти поправилась, то не смогла ничем существенно дополнить рассказ Джеральда.
Сэр Хью с неудовольствием заметил господину Лозе, что парижские сыщики проверяют и без того бесспорный факт — прибытие леди Лоресдаль с дочерью и служанкой в Париж вечером 5 мая и ничего не делают, чтобы узнать, куда и каким образом исчезли леди Амелия и Лолита 6 мая. Префект полиции доложил об этих жалобах президенту республики. Сади Карно прислал Лоресдалю письмо. Выразив сожаление по поводу случившегося, он уверил, что будет предпринято все, чтобы раскрыть тайну.
Дни бежали за днями. У отца и дочери надежда то вспыхивала, то угасала. Чтобы не бередить душевные раны, их поместили не в гостинице, а в британском посольстве. Джеральд ежедневно бывал у Лоресдалей, стараясь отвлечь Дороти от тяжелых дум.
А Париж и всемирная выставка жили своей жизнью. Выступали певцы и танцоры. Римский-Корсаков дирижировал русскими симфоническими концертами. По программе, составленной Тома и Делибом, в Трокадеро исполняли норвежскую рапсодию Лало, «Арлезианку» Бизе, увертюру Керубини к «Медее». 21 июня парижский муниципалитет устроил ночное гулянье в парке Монсо. 14 июля состоялся военный парад и историческое шествие, хотя парижан в этот день с самого утра поливало дождем, превратившим улицы в озера. Заседали многочисленные международные научные конгрессы. В кабаках выпивали океаны вина. Люди плакали, смеялись, любили, ссорились, рождались, умирали, и им не было никакого дела до Лоресдалей.
Через три месяца министерство иностранных дел Франции официально уведомило лорда Литтона, британского посла, что парижская полиция исчерпала все возможности отыскать хотя бы малейшие следы леди Лоресдаль.
Сэр Хью и Дороти уехали в Англию. Год спустя, по прошествии срока траура, Дороти вышла замуж.
Сэр Лоресдаль умер от воспаления легких 31 декабря 1904 года. Книгу об Индии он так и не написал.
Май и июнь в Пенджабе — это «гришма», или «время пота». Дуют сухие, раскаленные ветры, часто горят травы и бамбуковые джунгли. Над полями и дорогами пылевая мгла. Сквозь нее с белесо-лазурного неба тусклым медным тазом просвечивает солнце. Жара до сорока градусов. Окна с утра затеняют ставнями, циновки на дверях обильно поливают водой, в комнатах непрерывно качаются огромные плетеные веера — пунки. Но работать, особенно европейцу, все равно трудно. Оттого из Дели главные правительственные учреждения на лето переезжают в Симлу, раскинувшую свои дворцы, гостиницы и дачи на горном кряже высотой более двух тысяч метров. Здесь гораздо прохладнее, чем в Дели.
Вилла Джеральда Хаклюита, лорда Строгльборна, стояла на Илизиом-Хилле — северном отроге кряжа, где сохранились еще дубовые рощи, гималайские кедры и заросли рододендронов с колокольчатыми душистыми цветами. Отсюда открывалась величественная панорама горных цепей; самые далекие из них стыли в шапках вечного снега. В долине, к западу, лежал Анандальский парк с ипподромом и площадками для крикета, а в более далеких окрестностях Симлы можно было пострелять фазанов, каменных козлов и медведей. Конный спорт и охота — две страсти Строгльборна.
Вечером 21 июня 1912 года, когда с окрестных холмов повеяло свежестью, лорд Строгльборн ждал к себе гостя. Ярко и тревожно, как на картинах Рериха, пылало закатное небо. На веранде, накрывая на стол, сновали темнокожие слуги в белом. Леди Строгльборн листала журнал в гостиной. Муж, сидя неподалеку, с ее разрешения курил.