Передо мной портрет автора повести итальянского писателя Карло Мандзони. Снимок давний, относится к октябрю 1959 года. На фотографии изображен человек средних лет в широкополой шляпе с высокой мягкой тульей. Глаза Мандзони прищурены, а губы чуть тронуты усмешкой, и уголки их приподняты; в руках, у рта, сигарета, почти зажатая в кулак, — так курят мальчишки, боящиеся, что их заметят взрослые.
Так и кажется, что в тот момент, когда писателя снимал фотограф, он задумал что-то веселое, и ему самому стало весело от этого.
Задумал подурачить читателей?.. Не без этого. Но глупое не бывает смешным, а для тех, кто смеется над глупым, не стоит писать.
Нет, уж если осмеивать что-либо, то умно, страстно, не скупясь на краски, на темперамент, на гиперболу.
Если бы мне сказали, что давняя фотография Мандзони сделана в те дни, когда он размышлял над повестью «Я разукрашу твое личико, детка», я бы ничуть не удивился. Право же, чего только нет в этом увлекательном произведении!
Прочитав повесть, я вдруг задумался о странном на первый взгляд применении гиперболы в литературе, в искусстве вообще. Удивительно, что гипербола используется, с одной стороны, для возвеличивания, с другой — для осмеяния.
В этом меня убедило довольно близкое знакомство с древнеегипетским искусством. Вспомнилась одна из настенных росписей царских гробниц, выставленных в залах Каирского музея, — юный фараон Тутанхамон, бывший при жизни хилым и тщедушным, одной рукой держит за хвост огромного леопарда, намереваясь проткнуть его мечом… А потом пришли на память некие произведения литературы и искусства сравнительно недавнего прошлого: тысячелетний разбег традиции возвеличивания наводил на грустные размышления.
Но здесь я подумал, что, доводя гиперболу до неправдоподобия, художники, сознавая или не сознавая того, не возвеличивали, а осмеивали фараонов.
Автор публикуемой повести идет по такому пути намеренно. Карло Мандзони отнюдь не жалеет гранита для пьедестала своему герою — отважному детективу Яко из частной конторы. Он поднимает его до небес. Но ведь и мыльный пузырь устремляется туда же…
Яко — сверхчеловек, супермен. Он может многое, например сунуть палец в дуло гангстерского пистолета, и… беспомощный гангстер пожертвует после этого своим ухом. Может открыть карандашом сложнейший замок и выпить бочку вина «Бурбон»… Погоня?.. Вот уж чем не испугаешь героя!.. Полиция?.. Он с нею, как и полагается частному детективу еще со времен Шерлока Холмса, в натянутых отношениях, но стоит ли принимать всерьез этих ограниченных субъектов?.. Бандиты, коварные красотки, опытные шантажисты, непойманные убийцы?.. Помилуйте! Не пойманы — поймаем, не найдены — найдем!
Да и как не найти, если компаньоном доблестного Яко по частносыщнической конторе является некое существо на четырех лапах, умеющее лакать вино из миски и лаять и, что главное, умеющее отлично держать след и в нужный момент принимать самостоятельные решения. Тоже некий суперпес!
Итак, пародия на столь популярные на Западе детективные романы с суперменом в заглавной роли?
Безусловно. И пародия злая, точная, бьющая без промаха. Отложив повесть Мандзони, я поймал себя на мысли, что едва ли смогу теперь без улыбки читать детективные романы: обязательно придут на ум два друга-детектива, готовящиеся к очередной героической операции и поглощающие «Бурбон» один из стакана, другой под столом из миски.
Конечно, для подвига, даже если взять это слово в кавычки, имея в виду особые задачи автора, требуется, так сказать, соответствующая обстановка. Она вроде бы и существует в повести Мандзони — детектива Яко то и дело подстерегают опасности. Но когда мысленно возвращаешься к описанным автором событиям, то общий фон отнюдь не кажется исключительным, наэлектризованным…
Наоборот. Кутит в фешенебельном ночном клубе «Морено» великосветское общество — сборище сплетников, воров, нечистых на руку людей… Мелкая гангстерская сошка спешит урвать свой куш… Играют в карты шулера… Дрожат кабатчики, боящиеся, что выплывет наружу их темное прошлое…
И среди этой шушеры действует супермен — частный детектив Яко — и доблестный пес Грэгорио… Оставим в стороне пса: с него спрос невелик… Но что делать супермену в среде шулеров?!
Он не становится жалким в таком окружении, и ничего донкихотского не появляется в его образе, но смешным он становится. И нелепым. Своей сверхмощной рукой он наносит нокаутирующий удар литературным поделкам…
И гигантская тень детектива-супермена, падая на окружающих его людей, просветляет, а не затемняет, вопреки оптическим законам, их души, их дела.
Логический конец повести там, где Яко разыскивает восемьдесят два конверта, в каждом из которых письмо, адресованное весьма уважаемому респектабельному дельцу, а в письме перечень былых преступлений и требование денег, денег…
Так литературная пародия приобретает уже совсем иной, социально-разоблачительный оттенок, и тогда невольно перестаешь смеяться и начинаешь размышлять над тем обществом, в котором действует супермен, уже не очень задумываясь о самом супермене.
Карло Мандзони принадлежит к числу известных итальянских писателей, но, кроме того, он еще художник-карикатурист и обычно сам иллюстрирует свои произведения. К сожалению, это не относится к повести, о которой идет речь, и редакция не смогла познакомить советских читателей с Мандзони-художником.
Карло Мандзони написал более двадцати книг, переведенных на многие европейские языки. Мне кажется, что его повесть, публикуемая в этом сборнике, найдет своего читателя, а первая встреча с автором ее не окажется последней.
Александр КолпаковКонтинуум два зет
И вот он наступил — день старта. Владимир Астахов стоял крайним на овальной площадке лифта и с нетерпением ждал, когда окончится церемония прощания и их поднимут на сорокаметровую высоту к люку корабля. Его сердце билось спокойно, ничто не смущало душу. Мысленно он уже давно был там, в безграничном просторе, где лишь свет звезд да вечное безмолвие.
И вдруг он увидел Таю. Девушка отчаянно протискивалась сквозь толпу. Все-таки пришла! Он никак не предполагал этого. В горле сразу пересохло.
Взмахи разноцветных флажков в руках детей то и дело скрывали ее лицо. Тяжело дыша, она протиснулась наконец к самому барьеру. Но уже истекли последние минуты: на диспетчерской башне горел предупредительный сигнал. Владимир рванулся к Тае, схватил ее за руки. И все куда-то исчезло: окружавшие его люди, звуки, недавние мысли, весь мир. Он молча смотрел ей в глаза и не мог произнести ни слова.
— Вот видишь… Успела, — сказала Тая, справившись с дыханием. — Ох, как я боялась опоздать… Так боялась… — Она не могла больше говорить. Владимир не сводил глаз с купола диспетчерской башни. Цвет сигнала переменился. Заглушая все, прозвучал рев сирены.
— Пора, — хотел сказать он как можно равнодушнее, но его голос предательски дрогнул. Владимир отпустил ее руки и снова взял их.
— Ну скажи мне хоть что-нибудь, — прошептала она почти с мольбой. Владимир покачал головой, не отрывая взгляда от башни. Потом долго всматривался ей в лицо, будто хотел навсегда запечатлеть в своей памяти ее черты, золотое сияние волос, серые глаза. Он знал, что сейчас бесполезны любые слова. Он уже уходил, отрывался от родной земли. И не мог даже предполагать, когда вернется.
— Я хотела сказать тебе… я должна сказать, что была неправа тогда, в лесу, — быстро говорила Тая. — О, как мало осталось времени, я ничего не успела… Ты будешь иногда… думать о родине… обо мне?
А охрана уже оттесняла ее от барьера.
С шорохом опустилась защитная сетка. Тая застыла на месте, будто оцепенела. Платформа медленно пошла вверх.
Он видел, что фигура в голубом платье уменьшается с каждым мгновением. И тяжелый комок подкатил к горлу. Он хотел крикнуть ей слова прощания и не смог. Лишь помахал рукой. Люди внизу уже слились в одно большое неясное пятно. Прижавшись к иллюминатору, Астахов жадно смотрел вниз, словно с такой высоты можно было что-нибудь разглядеть. И хотя его сердце сжималось от боли, он чувствовал, что стал совсем другим, перемахнув одним решительным прыжком через грань, отделявшую юность от мужественной зрелости. Но все же он еще раз спросил себя: «Правильно ли поступил я?» И, немного подумав, ответил: «Нет, все равно. Пусть земное остается земным. Я вступил на великую галактическую дорогу».
Земля уже подернулась голубой дымкой, а он все еще стоял у иллюминатора и мысленно был там, внизу. Он снова шел с Таей по притихшему вечернему лесу накануне старта. Усыпанная хвоей тропинка долго петляла по склону и наконец вывела их на вершину высокого холма. Они остановились. «Завтра ничего этого не будет, — сказал себе Владимир. — Ни гор, ни солнечного заката, ни леса. — Он искоса взглянул на Таю. — И ее не будет. Она останется на Земле. Ну почему все это так нелегко?»
Словно угадав его мысли, Тая повернула голову, невесело улыбнулась. И опять, как всегда, ему показалось, что с ее волос стекает мягкое сияние. «Фея-сероглазка, — подумал он растроганно. — Фея северных саг».
Владимир знал ее с детства. Они вместе росли в небольшом городе на берегу Волги, учились в одной школе. Детская дружба незаметно перерастала в нечто большее. Но вот наступило время, когда он понял, что на свете есть вещи, заставляющие человека отказываться от самого дорогого… Внезапно он исчез на долгие годы. Исчез, ничего не объяснив. Лишь один раз за все время он написал ей короткое письмо. «Мои планы изменились, — сообщал Владимир, словно речь шла о поступлении в тот или иной институт. — Дело в том, что я встретил Королева. Вернее, он остановил выбор на мне. Ты, наверно, слышала о нем? Теперь я должен забыть обо всем, что привязывает меня к Земле. Таково требование к тем, кто вступает на дорогу поисков. Если можешь, прости».